Перекрёстки Эгредеума

Они не стоят домов — живут прямо в трясине, целыми днями барахтаясь в студенистой жиже, собирают тленогрибы и охотятся на зыбкопрыгов — маленьких животных с холодной зелёной кожей и длинными лапками, чьё жёсткое мясо едят сырым.

— Зыбкопрыгов, кстати, ты тоже поел, — неожиданно рассмеялась аюгави. — Жареных только.

Эйкундайо едва не затошнило, и он невольно сглотнул.

Аэндара не обратила внимания и продолжала рассказ, постепенно становясь всё мрачнее. Ещё уфтабийцы без меры употребляют пыльцу жёлтой ряски, которая агранисцами используется в качестве сильнейшего обезболивающего средства, и впадают от неё в бессмысленное неистовство: нелепо скачут и корчатся с беззвучным смехом, по-видимому, испытывая обильные галлюцинации.

— Мы стали совсем как учёные горожане. Ни веры, ни обычаев. Забыли, откуда пришли и кто наши предки. Не понимаем собственных преданий. Считаем их детскими сказками. Я надеялась найти на Уфтаби утраченные корни, что ли. Думала, тут мне сразу всё объяснят: и про нереи, и про Первый Океан, и про Суапнила. Надо было плыть на Галахию, — попыталась пошутить она, но глаза её были печальны.

До встречи с Эйкундайо Аэндара провела на острове всего несколько дней, но этого вполне хватило для неутешительных выводов: уфтабийцы — безнадёжно вырождающееся племя. Они не приняли девушку и даже не стали с ней разговаривать. Хотя и не прогнали. Им, казалось, было всё равно. Наблюдая за молодыми аюгави, Аэндара с прискорбием обнаружила, что общаются они в основном с помощью невнятных вскриков и завываний, а некоторые обходятся только вычурными жестами, пуча глаза и высовывая язык. Только жуткая костлявая старуха как-то крикнула издалека, что Суапнил давно мёртв, а мир — сплошное болото, где царит слепая и бессмысленная воля, заставляющая всё живое корчиться в безумной пляске. Что Дом Хюглир пуст, а ключи пропали, и тени мертвецов выходят из гробниц, когда дальние солнца вспыхивают на небе. Когда же Аэндара хотела расспросить её, та нырнула в топь и больше не показывалась.

Девушка вздохнула и замолчала, устремив взгляд за спину спутника, туда, где болотный остров уже скрылся в зеленоватой дымке. Эйкундайо продолжал грести, и лишь тихий плеск нарушал воцарившееся безрадостное безмолвие.

— Суапнил Нерьянирай — это Водный Дух Первого Океана, — сказал, наконец, галахиец. — Он не умер, а только спит. Спит беспробудным сном, в котором сплетаются судьбы мира. Он наставляет нас через шаманов.

Но Аэндара ничего не ответила.

— Что ты знаешь о нуарах? — спросил юноша, чтобы отвлечь загрустившую спутницу. — Зачем эти паучьи татуировки?

Аюгави пожала плечами.

— Нам рассказывали, что жители Джаобы верят в примитивную магию. Например, не делают различий между предметом и его изображением. Они поклоняются священным паукам. Считают их воплощениями Хюглир — Прядильщиц мироздания.

Эйкундайо недоверчиво хмыкнул.

— На Галахии тоже делают татуировки, но только взрослым.

— И что значит твоя?

— Вода. Первооснова. Всё — из воды. Принимай любую форму, но оставайся собой.

— Интересно. А вот рат-уббианцы верят, что всё из огня. Из Первого Звёздного Пламени Радош высек сноп искр и придал ему форму мира, но в сущности всё, что нас окружает — только тлеющие искры вселенского костра. И солнца, и звёзды, и жизнь — лишь мгновения, крохотные вспышки, гаснущие и вновь падающие в огонь.

Эйкундайо снова едва не выронил вёсла — теперь от изумления.

— Давай я тебя сменю, — смеясь, предложила девушка и, осторожно передав спутнику беспробудный свёрток, заняла место гребца.

— У нуаров ещё интереснее, — увлечённо продолжала она. — Они верят, что полотно бытия соткали пауки, но при этом считают, что видимый мир рождён взглядом слепца, скользящим по изменчивым формам, что застыли в его памяти с тех давних пор, когда тот был зрячим.

***

Обогнув крохотный остров с запада, они причалили к солнечному берегу сонной Апсары, когда красная полоса на востоке ознаменовала появление часовой луны. Для Эйкундайо начиналась ночь, остальной мир готовился к пробуждению.

— Пойдём искать сердобольных рыбаков, — беспечно бросила Аэндара, — а то искра нашего друга совсем потухнет.

Эйкундайо потянулся к дорожной сумке, но спутница махнула рукой:

— Брось в лодке. Всё равно скоро вернёмся.

Только сияющий меч так и остался у неё на поясе, да за спиною — неразлучная лютня.

Огромное ярко-оранжевое солнце на безоблачном розоватом небе едва касалось воды. Лёгкий ветерок дул в спину, но всё равно было жарковато. Сняв обувь, они шли на восток, навстречу луне, по самой кромке песчаного берега, и тёплые волны с тихим шелестом касались их ног. Удивительная тишина — только мерное дыхание океана да крики птиц в вышине.

— А хорошо здесь, да? — вздохнула Аэндара.

— Да, — эхом отозвался юноша.

Хорошо, как не было никогда. Тревоги, страхи, ужас недавних событий — всё растворилось в этой дремотной тишине. Всё это казалось наваждением, кошмарным сном, что развеял утренний ветер. Вот так идти бы и идти босиком по мокрому песку. В безмятежном молчании. С Аэндарой. Даже крохотное личико спящего младенца на её руках лучилось умиротворением.

— Какие планы? — безмятежное молчание прервалось беспечным щебетом.

Эйкундайо пожал плечами.

— Вот и я не знаю, — аюгави вновь принялась рассуждать вслух. — Не возвращаться же в Агранис. Буду путешествовать. Может, поплыву на Игнавию, а потом напишу такой отчёт, что всё учёные выскочки попадают со своих трибун. Хочешь, давай со мной? Или можем тут остаться. Во-он в такой лачуге.

Она кивнула на показавшуюся впереди рыбацкую деревушку. Хрупкие домишки с тростниковыми крышами: деревянный настил на столбах или прямо на песке, вот и всё. Вместо дверей — полотняные пологи или занавески из крупных бусин.

— А что? Заживём, как апсарийцы. Ты будешь ловить рыбу, а я — петь песни. Ну или что они там ещё делают. А ребёнок у нас уже есть.

Эйкундайо споткнулся от неожиданности, и Аэндара прыснула со смеху. Но тут же осеклась: свёрток зашевелился и хныкнул в полусне.

— Да шучу я, — весело прошептала она. — Почти пришли.

Галахиец молча выдавил улыбку.

Они направились к ближайшей лачуге, где у входа на верёвке меж высокими столбами вялилась рыба. Над порогом, покачиваясь на ветру, тихо звенели ракушки и камушки, подвешенные на длинных нитях.

— Есть кто? — громко позвала Аэндара.

Тишина — только занавеска бренчит.

— Эй, хозяева!

— А может, и правда его оставим, — вырвалось у Эйкундайо неожиданно для него самого.

Аюгави не успела ответить: из домика выскочила маленькая фигура в грубом платье.

Изжелта-смуглое лицо, высокие скулы, раскосые глаза выпучены. Густая коса растрёпана, и на лоб спадают блестящие чёрные пряди. На шее — извитая перламутровая ракушка.

Женщина смотрит на путников тревожно — то на одного, то на другого.

Не произносит ни слова, пока Аэндара тараторит заготовленную речь.

Бережно принимает у неё малыша, высвобождает крохотную татуированную ручонку из пелёнок, а сама начинает трястись крупной дрожью.

Бросает на Эйкундайо полный ужаса взгляд.

И — заикающимся полушёпотом:

— Г-галахия? Тазг?

У Эйкундайо замерло сердце: она знает. Знает всё.

Но откуда?

Парализующий волю страх сковал его тело, а в уме судорожно всполошились мрачнейшие догадки. Стражи Мостов на соседнем острове. Королевский патруль на крылатых чудищах. Должно быть, они искали его — вернее, то, что он забрал. Ребёнка? Или… меч?