Перекрёстки Эгредеума

Но с начала весны энтузиазм юного психиатра постепенно угасал, сменяясь разочарованием в выбранной специальности, и душеспасительные книги, прочитанные едва ли до середины, всё чаще откладывались в сторону после неоднократных неудачных попыток одолеть глубокомысленные абзацы, представляющиеся рассеянному сознанию лишь бессмысленным нагромождением букв.

Единственный человек, с которым Мария Станиславовна общалась, — давний знакомый из интернета со странным именем Ингвар, который, между прочим, год назад подарил ей ключ-гранку, — всё реже получал от неё сообщения, в основном в виде глупых смешных картинок. И сейчас уже несколько дней она не заходила на сайт, где они вели переписку, — не находила сил. Пожалуй, Ингвар мог бы её понять, поскольку и сам нередко говорил о гнетущем ощущении бессмысленности и несправедливости бытия, но даже ему она не решалась ничего рассказывать. Да и какой смысл?

Поиск научных статей к концу весны сменился пустым прозябанием перед монитором — бесцельным блужданием взора по заголовкам глупых новостей «жёлтых» интернет-изданий.

Постепенно и эта праздная деятельность сошла на нет, и Мария Станиславовна часами бездумно сидела у окна, глядя на небольшой клочок неба, виднеющийся с пятого этажа между высокими новостройками. Она засыпала под утро, проваливаясь в тревожный сон, во время которого иногда не слышала будильника, но даже тогда просыпалась каким-то чудом и заставляла себя идти в больницу, где продолжала учиться с видимым прилежанием, беседуя с пациентами по заученному шаблону, не запоминая ни их имён, ни лиц. По-прежнему аккуратно, но уже чисто механически она составляла стандартные отчёты об этих беседах — анамнезы, первичные осмотры и дневниковые наблюдения — для истории болезни. Впрочем, никто не замечал разницы, кроме самой Марии Станиславовны, укорявшей себя за бесчувствие и безразличие, но неспособной преодолеть внутреннюю опустошённость.

К началу нового учебного года ощущение безнадёжности и бессмысленности собственного существования достигло предела. Жизнь представлялась ей невразумительно бессвязным сном про бесконечное падение в бездну, от которого она почему-то никак не могла пробудиться.

***

Пронзительный телефонный звонок бесцеремонно ворвался в гнетущую тишину тягостных вечерних размышлений, незаметно перетекающих в безрадостный сон без сновидений.

Родители или с кафедры, больше всё равно звонить некому. Со слипшимися, мутными глазами Мария Станиславовна подскочила к столу и, схватив телефон, ответила не глядя.

С кафедры.

Нет-нет, она вовсе не спала. Задание, о котором говорили на собрании? Написать реферат? Конечно, она помнит. Уже начала делать.

Мария Станиславовна врала машинально, силясь придать голосу непринуждённо-бодрый тон.

Персональное поручение? Внезапная конференция? Нужно выступить?

Тяжёлый вздох — в сторону. Недовольное бормотание одними губами, попытка скривить улыбку.

— Хорошо.

Нет, совсем не трудно. Напротив, это большая честь. Она обожает конференции. Когда? Через две недели? Нет, никаких проблем. «Современные проблемы и перспективы развития психиатрии»? Замечательно! Она как раз недавно наткнулась на подходящий материал. Междисциплинарная конференция с международным участием? В другой больнице? Нашу кафедру опять предупредили в последний момент? Некого больше послать? Да-да, она понимает. Она будет рада помочь.

Голос Марии Станиславовны оставался бойким, а на губах играла пугающе-восторженная полуулыбка. Оттого ли, что спросонья она не до конца понимала, на что подписывается? Или притворство стало второй натурой? Пожалуй, подумалось ей, когда в трубке раздались гудки, она и сама на миг поверила в собственную искренность. А теперь ей было от себя тошно.

***

— Пора эвакуироваться с этой планеты, — бросила она как-то в безрадостной переписке.

В ответ на досадную новость из интернета или ещё какое случайное напоминание о несовершенстве постылой реальности — она не помнила, да и не важно это.

— Эвакуироваться с планеты? На неё не стоило и соваться! — Ингвар словно только и ждал такого момента.

Странные фразы хлынули сплошным потоком.

— Ведь я предупреждал, Эмпирика, я умолял тебя этого не делать.

Это был её ник в интернете — в честь Фрэнсиса Бэкона и его последователей, идеями которых она вдохновлялась на первом курсе, в пору изучения философии. Познание мира через чувственный опыт, сила — в знании, а знание добывается только на практике и всё в таком духе. Впрочем, больше всего по душе ей пришлись воззрения радикального эмпирика Джорджа Беркли — субъективный идеализм, или солипсизм, предполагающий, что весь окружающий мир — не более чем иллюзия, развёртываемая перед сознанием. Только вот кем?

— Что-что?! — изумилась Мария Станиславовна.

— Надо же было очертя голову прыгнуть прямо в несокрушимые объятия Гедрёзы, — продолжал Ингвар. — А я, конечно, следом — куда деваться?

— Какой ещё Гедрёзы?

— Хюглы, охраняющей Землю. Люди считают Хюглир богами — или демонами. В Скандинавии её называли Фрейей, в Древнем Египте — Исидой. Гедрёза ведает тайну Солнца, она оплетает планету паучьими тенётами, обращая память о других мирах во сны, а сны окутывает серебристой пеленой безмятежного забвения.

Но нет, я ни в чём тебя не виню. Такова была твоя судьба — и моя, коль мы связаны клятвой. Каждый раз одно и то же. Каждый проклятый раз в каждой проклятой жизни ты просыпаешься и ничего не помнишь. И каждый раз мне приходится отыскивать тебя. Но это моя ноша, и я не брошу её. И будь уверена: в каждой из следующих жизней я буду рядом.

Пальцы в ошеломлении застыли над клавиатурой.

Мария Станиславовна не знала, что ответить. Беседы с Ингваром изобиловали шутками подобного рода, но сейчас ей было не смешно.

Странное, невыразимое чувство всколыхнулось в груди. Щемящая тоска по чему-то далёкому, потерянному, смутное прикосновение к позабытому навеки миражу. Словно это уже было во сне, затерявшемся на окраинах ослеплённого серостью жизни сознания.

— Прости. Я просто очень устал сегодня, вот и выдумываю всякую чушь, — написал Ингвар. — Не обращай внимания.

Они вместе посмеялись и немного пофантазировали на тему параллельных вселенных и реинкарнаций, а потом больше никогда не возвращались к этому разговору.

Но что-то с тех пор не давало Марии Станиславовне покоя. Что-то настойчиво крутилось в уме — слишком призрачное, чтобы быть осознанным, слишком расплывчатое, неуловимое, не облекаемое в слова.

Тень воспоминания о том, чего никогда не случалось? Непонятное тягостное стремление, не ведающее своей цели? Или… надежда?

***

Во сне всё шло кувырком. Не в первый уже раз Мария Станиславовна видела себя в отделении: взаперти, в полном отчаянии и безысходности. Все, наконец, узнали о безумии, скрывавшемся под благопристойной маской, и теперь на ней не было белого халата с золочёным ключом в кармане. Но чувство стыда и вины за непростительный обман были сущими пустяками по сравнению с явственным и бесповоротным осознанием того прискорбного факта, что никто, абсолютно никто всё равно не сможет ей помочь. Не попытается понять. И, разумеется, не поверит.

Потом она бежала по коридору, превратившемуся в какое-то туманное подземелье, на глазах распадавшееся на подвешенные в пустоте хаотично нагромождённые шаткие конструкции: перекрытия, плиты, балки и невероятные винтовые лестницы, закрученные тугой спиралью. Кто-то гнался за ней, и ужас от погони был столь велик, что ей хотелось скрыться в бесконечном мраке, только бы не быть пойманной. Она выбежала на балкон, висящий над бездной. Преследователь был за спиной, она чувствовала это похолодевшей кожей. Хотелось кричать и выть, но ужас перехватил горло: из бездны прямо перед ней возник фиолетовый вихрь, усиливающийся на глазах и грозящий затянуть её в себя. Она была в западне.