Перекрёстки Эгредеума

Судорожно выдыхая, Эмпирика стучит зубами.

Всё уже давно не поддаётся разумному пониманию, всё вышло не только за рамки пресловутого здравого смысла, но и за пределы возможности мыслить хоть сколько-нибудь связно и последовательно. Ещё мгновение — и она окончательно соскользнёт в бурлящий водоворот фрагментарных образов-вспышек и бессловесных догадок-предчувствий, моментально сливающихся вереницей разорванных реальностей, несовместимых и несомненных.

Нужно держаться. Из последних сил цепляться за ясность осознания себя и окружающего. Пусть это дико, пусть совершенно невероятно, пусть противоречит общепринятой логике — но это незамутнённое отражение той эмпирической действительности, которая перед ней сейчас предстала. Нельзя трусливо отказываться верить своим глазам и ушам потому только, что ощущаемый мир противоречит его привычному образу.

— Как мне вернуться на Эгредеум?

Из бездны вопросов, рвущих разум на части, Эмпирика, не раздумывая, выхватывает этот.

Паучье свечение разгорается всполохами, взмывает сиреневым пламенем к самому небу — и вот перед ней возникает призрачная фигура, сотканная, подобно чудищу, из серебристых нитей.

Дивная фигура, чьи снежные пряди развеваются на ветру — прекрасная, но как грозен взор её звёздных очей!

«Гедрёза», — понимание приходит само собой, как во сне.

Она протягивает руку, и Эмпирика, не в силах сопротивляться, послушно кладёт гранку на сияющую ладонь.

— Ты никогда туда не вернёшься.

Ледяной голос бьёт в лицо порывом стылого ветра.

Ключ растекается на ладони расплавленным золотом, капли падают на землю — и, не достигнув её, оборачиваются жёлтыми листьями.

Нестерпимая небесная вспышка пронзает пространство острым лучом.

Чёрная башня за деревьями с надрывным стоном истаивает во тьме, рассыпается осколками каменного наваждения, ставшими невесомым пеплом.

— Архнэ, — обращается сияющий призрак к пауку, — зачем ты дала Ингвару ключ? Он потерян для нас, потерян давно и безвозвратно — с тех самых пор, как ринулся в бездну вслед за Гибелью мира.

Архнэ молчит.

Молчит Эмпирика.

Молчит Хранитель, объятый страшным безмолвием.

И пламенеющий паук, разгораясь пуще прежнего, разметав серебристые и сиреневые искры, водружает его тело себе на спину.

— Архнэ!

Голос Гедрёзы разносится грохотом по округе, взмётывает ветер, сгибая испуганные деревья, — но Архнэ уже над ними, взбирается по невидимой паутине к небу, к звёзднооким прорехам тьмы — и дальше, дальше, по звёздным тропам, по призрачным нитям, сплетающим миры и времена, явь и сон, быль и небыль, реальность и то, что могло бы ею быть.

***

Тихий скрип в темноте.

Под ногами — деревянные ступени, рука — на узких перилах. Мурашки по коже. Прохладно, пахнет сыростью, как в подвале, а откуда-то сверху веет теплом и запахом ели.

Не видно ни зги, только узенькая полоска света маячит впереди, и Эмпирика поднимается к ней, почти не дыша — не может вздохнуть, словно грудь окаменела. Странно, но ей не страшно. Она просто идёт, не думая о том, куда приведёт её скрипучая лестница и как она здесь оказалась. Давний полузабытый сон? Чужое воспоминание? Что-то, некогда прочитанное или увиденное, перемешавшееся в невообразимую кашу с другими обрывками впечатлений и всплывшее теперь в веренице всполохов угасающей жизни, проносящейся перед тлеющим взором?

Протяжное кряхтение ветхой двери. Еловый аромат накрывает с головой. Янтарный свет бьёт в глаза — она щурится, прикрывает лицо рукой, невольно отшатывается назад.

— Заходи-заходи, — приветливый глуховатый голос, — я давно тебя жду.

Волны тепла мягко накатывают со всех сторон, разливаются по телу, наполняя каждую частицу её существа внутренним огнём, согревая продрогшую душу.

Дрова негромко потрескивают в невидимой печи.

Она не сразу открывает глаза.

Комната небольшая, залита медовым светом — но стены её размыты, зыбки, точно сотканы из тумана; кажется, отвернёшься — и растают совсем. На окне — тяжёлая золотая гардина; не видать ни свечей, ни ламп, и янтарное сияние разливается повсюду, словно само пространство из него соткано.

— Как хорошо, что ты здесь.

Только теперь различила Эмпирика у окна кровать, а на ней — лежащую фигуру в светлой одежде. Пряди седых волос укрывают плечи, правильное лицо в глубоких морщинах лучится умиротворением, глаза закрыты. Сложенные ладони тихо покоятся на бездвижной груди.

— Не бойся, подойди поближе, — всё тот же глуховатый голос касается её слуха, хотя лежащий у окна не открывает рта.

Она оглядывается в недоумении, и, не найдя в комнате больше никого, делает неуверенный шаг.

Мягкий блеск. Из-под ладоней выглядывает золотое украшение: концентрические круги с исходящими из центра загнутыми лучами.

«Знак Радоша?» — мелькает внезапная догадка.

— Он самый, — мягко отзывается голос.

— Вы и есть Радош?! — вместо удивлённого вскрика — безмолвная мысль.

Она не слышит своего голоса, не чувствует языка и губ. Не чувствует тела!

— Многие знали меня под этим именем. Нереи называли меня иначе: Суапнил Нерьянирай. Пророк, который никогда не проснётся. Сновидец, грезящий образами мира. Много было имён, много времён…

Эмпирика обомлела от удивления. Суапнил и Радош — одно лицо?

— Так кто же вы на самом деле?

Тяжёлый вздох, полный сожаления.

— Всего лишь слепец, в безумной гордыне возомнивший себя Создателем Эгредеума.

«Значит, Ир-Птак был прав?»

Пространство вздрогнуло. Глаза на застывшем лице распахнулись, и два пронзительно сверкающих кристалла уставились на Эмпирику.

— Не верь ему. Никогда. Он искусно обрамляет ложь драгоценной оправой сокровенной истины, и даже величайшим мудрецам не под силу отличить одно от другого. Многое из сказанного им верно, но малейшая деталь искажает суть до неузнаваемости, переворачивает всё с ног на голову. Ир-Птак обладает величайшим знанием, до конца постичь которое ему не под силу. Он упускает главное — но с одержимостью фанатика настаивает на своей правоте.

Огромные миндалевидные бриллианты с множеством идеальных граней. Прозрачные, сияющие, причудливо отражающие изломанный янтарный свет. Они смотрели ей прямо в душу, пронзали насквозь, измельчали всё её существо на крохотные фрагменты — и каждый был уникален, но тождественен ей. Словно каждая грань отражала отдельный временной срез её жизни. Или всех жизней. То, что было и что могло быть.

— Это место не подвластно времени, и всё же тебе следует спешить.

Она и забыла, как попала сюда. Разве ещё не всё кончено?