Перекрёстки Эгредеума

— О нет, это только начало. Тебе предстоит встретиться с Ир-Птаком. Что бы он ни говорил, что бы ты о нём не думала, помни одно: Силы, соткавшие твою душу, гораздо могущественнее чем то, что в ней поселилось. И Ир-Птак это знает. Поэтому любой ценой постарается перехитрить тебя. Не поддавайся. Знай, что эти Силы всегда с тобой.

«Так значит, мы не одно и то же?»

— Но как мне одолеть его?.. И как выбраться без ключа?!

— Меч, ключ, башни, вспышки, формулы — всё это только символы.

Шварцшильд очертил границы, которые Чиатума не смеет переступить — но она нашла иной выход… Немыслимо! Впрочем, чего ещё ждать от той, кто не приемлет гармоничной стройности мироздания, для кого хаос — родная стихия, тьма — любимое одеяние, а безумие — единственная неукоснительно соблюдаемая закономерность?

Но теперь я, наконец, встретил тебя, и сердце моё спокойно. Ибо я вижу, что в тебе сокрыто. И больше не боюсь.

Я вижу боль и скорбь бессчётных жизней, затерянных во мраке отчаяния, вижу ненависть и чёрную, непроглядную досаду, вижу гнев, способный растерзать Вселенную в клочья, но я вижу и любовь — отблеск чужого света, ненароком затянутый в беспросветную бездну, но не растворившийся в ней.

Я вижу… впрочем, ты увидишь и сама. Отблеск чужого света — он разожжёт в тебе янтарное пламя, которому не страшна самая чёрная тьма.

Не поддавайся обману неизбежности. Не разгадывай лживые знаки. Не слушай вкрадчивый голос, взывающий об отмщении. Иди на свет.

Запомни, дитя: настоящая битва — всегда внутри.

Эмпирика, растерянная и недоумевающая, ждала продолжения, но её бездвижный собеседник молчал.

В воцарившейся тишине слышалось мирное потрескивание поленьев в невидимом очаге.

Тепло, как же тепло… Словно очаг — совсем рядом, и ласковое дыхание пламени пляшет на её бесплотном лице.

«А что, интересно, за место такое?» — разомлев, сонно подумала она.

— Дом Хюглир.

«Но… он же… Небесный Агранис? Или он многолик и меняет форму по мановению мысли?.. И где он вообще?»

— Там, где настоящая битва завершилась победой.

***

День был по-весеннему солнечным и тёплым. Отличная погода для субботних прогулок с друзьями, беззаботных посиделок в парке или выезда за город на пикник в кругу семьи.

Ласковый ветерок, холодящий лицо, шум зелёной ещё листвы, пронзительно-голубое небо без единого облачка, — подлинная реальность скользила по поверхности восприятия призрачным наваждением. Сквозь расступившуюся завесу плотного мира Эмпирика видела совсем другое — вторым, параллельным зрением: чёрно-красные облака, с четырёх сторон подступающие к Солнцу, огненные вспышки, раскалывающие небо на части, голые стволы деревьев с изломанными ветвями, отчаянно клонящиеся к земле под ураганными порывами ветра, чёрный тяжёлый дым, стелющийся по земле…

Она слышала приближающийся гром и хохот демонов у себя за спиной — где-то в другом, закулисном пространстве, а в этом — зловеще-насмешливые перешёптывания прохожих, забредших на её гибельный путь. Она чувствовала на себе их колкие взгляды, но твёрдо шла вперёд, не оборачиваясь.

Распахнутое чёрное пальто в серых комьях грязи. Растрёпанные волосы, отсутствующий взгляд. Кривая ухмылка на беззвучно бормочущих обветренных губах. И обнажённый меч в правой руке.

Зрелище жутковатое, но в больших городах ещё и не такое увидишь. Люди здесь привыкли к разного рода чудакам. Хотя меч, конечно, для многих был в диковинку.

Эмпирика шла, не пытаясь разгадать, что ей чудится, а что — взаправду. Она знала: бытие многомерно и многогранно, миров — множество, и все — пересекаются.

Пересекаются в сознании наблюдателей.

Пересекаются в благословенных — и проклятых тоже — координатах.

Она шла в то время и место, где точки пересечения разных уровней бытия сойдутся воедино.

Случайные прохожие опасливо косились на Эмпирику и обходили её стороной. Некоторые останавливались поодаль и смотрели вслед. Кто-то весело крикнул, мол, наверное, на сходке ролевиков что-то пошло не так. Раздался тихий смешок про осеннее обострение и тревожный шёпот, требующий «что-то, в конце концов, сделать». Однако никто не пытался остановить её или заговорить с ней.

Она шла пустынными обочинами мимо глухих бетонных заборов, лабиринтами дворов меж серых темниц, шла, не останавливаясь и не чувствуя усталости, не разбирая пути, но ясно видя перед собой его цель — сознанием, а не воспалёнными глазами, слезившимися от ветра. Бледный город, померкший на фоне апокалиптических видений, покорно расступался перед ней. Чёрно-красное небо раскатами грома разрывало на части бушующий разум. Демоны, корчась и хохоча, победоносно выползали из его тёмных закоулков.

***

Низко нависшее над головой небо полыхало тёмными огнями. Совсем близко: протяни руку — и обожжёшься. А позади призрачно проступало другое — пронзительно-голубое, ясное, тщетно силящееся спрятать за призрачной безмятежностью страшную бурю последнего дня.

Был полдень, когда Эмпирика ступила на ощерившуюся железобетонными зубцами вершину чёрной башни — той самой, что отравила облик тихого парка на холме у далёкой больницы, недостроенной высотки, близ которой пролегал их с Ингваром путь на конференцию… Как давно это было? Сколько жизней назад? И в скольких жизнях в порыве отчаяния и надежды она пыталась пройти сквозь Солнечные Врата — с тем лишь, чтобы чары Гедрёзы соткали вокруг её спящего разума новую иллюзию?

Но сейчас отчаяния не было — как и сомнений. Эмпирика знала: в этот раз всё будет иначе. Во-первых, она одна. Нет больше Хранителя, возлюбленного сына Хюглы Архнэ, сплетавшей спасительными тенётами растрёпанные, как косы на ветру, линии их судеб.

А во-вторых…

В бездну!

«Это беда всех практиков: сначала сделать, а потом — думать», — проворчал в голове Кристофер Теодороу.

В бездну!

***

И, конечно, она не знала — не могла знать, только чувствовала далёкие отзвуки чьего-то стремительного бега глубоко на дне собственного замирающего сердца — как проснулся Белтейн, разбуженный незримым и всесокрушающим солнечным всполохом. Как распластанное под капельницами тело несчастного Болтунова налилось силой и памятью потерянного в безвременье воина. Какой переполох поднялся в больнице — и как Сан Саныч, по несчастью оказавшийся дежурным врачом, бормоча что-то о «пыльце жёлтой ряски», сам повернул золочёную гранку в железной двери.

Она не смотрела вниз — туда, где два белых силуэта, призрачные, едва различимые на фоне вихрящейся чёрно-фиолетовой пропасти, разверзнутой по ту сторону безмятежности солнечного дня, творят странное колдовство под чарующий звон бьющихся ампул трифтазина, галоперидола и всего, что удалось захватить на бегу из отделения.

Ампулы взметались высоко, точно истаявшая до бесплотности осенняя листва, закружённая бурей, и с шипением масла на раскалённых камнях врезались в чёрные тела ощерившихся шипами тварей, вытравливая их зловещие тени из общепринятой реальности.