Перепелка — птица полевая

Наконец-то они задремали. Керязь Пуло встала. Прикрыла сухим мхом, устало выбралась наружу.

Поземка успокаивалась. Ночь обещала ясный день. Только дневным светом себя не накормишь, мяса никто не даст. Поднялась Керязь Пуло из оврага, спряталась под вяз, стала прислушиваться. Перед ней, сверкая серебром, дымился снег. От деревьев ложились тени. Волчица постояла немного и отправилась в сторону омета, где недавно зайца схватила. Тот залез в солому и дремал…

Лыйк, лыйк, лыйк! — колыхался повисший живот, опухшие соски дрожали колокольчиками. Хоть морозы не отступали, но волчица носом чуяла, что теплые дни уже не за горами. Придут, придут они, весенние денечки! Вон и снег к лапам уже прилипает, и ветер играет отвязанным теленком.

Недавно Керязь Пуло долго не выходила из логова — боялась, что скрип снега ее выдаст. Сейчас не слышно ее шагов, идет почти как кошка. В молодости в такую ночь с десяток бы зайцев поймала. В эту зиму только двух видела, да и то издалека, ей не догнать их. Это двуногие всех ушастых истребили. Травят и травят чем-то поля.

Вскоре волчица дошла до ивняка. Здесь и раньше останавливалась. Ложилась в удобное место и целый день спала. Теперь не растянешься — спина ломит.

Шла, шла и вдруг остановилась. Ей в нос ударил запах навоза. И в голове промелькнуло: кабаны недалеко! Они, кто же еще — даже визг слышен.

Мясо у них вкусное, да умнее и осторожнее кабана не найдешь в лесу зверя. Это не глупый поросенок лесничего, на спину не бросишь. Полоснет клыками — напополам раскроит! Но все равно Керязь Пуло не смогла удержаться — голод свое брал. Она спустилась к Суре, сделала круг и углубилась в дубраву. Перед ней в снегу копошилось штук пятнадцать кабанов, которые с аппетитом хрустели желудями.

Выбрала полного, который был поленивее, и набросилась из кустов. Спасибо Виряве, успела увернуться, а то бы клыками распорол. «Вот тебе и мясо… Так-то одной охотиться», — возвращаясь в свое логово, упрекала она себя и свою нелегкую судьбу. Следом тонкой полоской вилась кровь — кабан все же успел задеть ей переднюю ногу. Керязь Пуло остановилась, присела на задние лапы, потерла раненное место о снег — боль чуть-чуть приутихла. Холода она не ощущала — тело горело, шерсть свалялась распущенным мокрым клубком. И снова ей вспомнились голодные волчата…

Неожиданно со стороны Бычьего оврага раздался выстрел. Он был таким громким — Керязь Пуло будто уши проткнули. Она, держа на весу ногу, заковыляла в логово.

За Пор-горой краснел горизонт. Он был похож на разделанное коровье бедро. В лесу стояла настороженная тишина.

«Эх, невезуха-то какая! — ковыляя через дорогу, застонала волчица. — Мясо само ходит под носом, да не дается…» И неожиданно вспомнила, как они раньше ходили на охоту.

Много тогда было волков. Только в Бычьем овраге семь семей. Каждая в своем логове, со своими волчатами. А вот на охоту вместе выходили. Хоть на овечье стадо, хоть на лосей. Вожаком был ее отец — Кичкере Пильге (Кривоногий). Ум-ный был! Ночью, бывало, поднимался на Пор-гору, завывал протяжно, и сразу же все собирались. Знали: снова возьмет в дальнюю дорогу.

Отец шел впереди, лохматый, хвост ходуном ходил, словно командовал, что кому делать. Попробуй оставь свое место или сделай что-нибудь не то — до смерти не забудешь. Однажды молодой избалованный волк взял и оставил их. Вернулись они с охоты, стали добычу грызть. И как раз в это время появился тот волк. Вожак его при всех задушил! Сам не трудишься, не воруй у других!

Когда выходили на дело, отец двоих вперед посылал. Оценивать обстановку. Находили те стада — вновь возвращались, звериным языком рассказывали, что и где. Окружали они ходячее мясо с четырех сторон, оставляя узкий проход, и гнали жертв куда надо. Здесь им навстречу самые сильные бросались.

Сейчас волков по пальцам пересчитаешь. Ни дружбы между ними, ни взаимовыручки. Каждый думает только о себе. Попало одному — другим не досталось. Такая уж, наверное, жизнь у них.

Небо понемногу стало светлеть, будто его побрызгали известью. Были видны уже кроны деревьев — они улыбались, радуясь солнцу. Новый день — новые заботы…

Ой, что это там, на крутом берегу оврага? Вчерашняя ворона! Засунула скрюченный клюв под шею и молчит. И-и, и до нее, никак, долетел огонь железной палки — под крыльями столько замерзших пятен крови. Кому она плохого сделала? Если только каркала вдогонку?

Думала-думала Керязь Пуло об убитой птице и не выдержала: цапнула ее зубами и побежала к логову.

Тук-тук! Тук-тук! — невдалеке трудился дятел. Видимо, новое гнездо мастерил или добывал корм.

* * *

На Суре лед уже треснул. И неожиданно откуда-то сверху, из самой глубины неба, сверкнула молния. На реке стало белым-бело. Потом все это исчезло, даже не дул легкий ветерок. Только морозец слегка потрескивал, нарушая тишину.

Трофим сделал десятка два шагов вперед, где широким колодезным ртом сверкала прорубь, и остановился. Пойманная ночью рыба лежала на месте. «С пуд будет», — прикинул он. Еще больше бы поймал, да нечем. Не летний месяц, сети в воду не бросишь. Пора и домой собираться — холод уже до самого нутра дошел!

Засунул за пазуху шерстяные варежки, растер шершавые ладони. Потом дрожащими руками наполнил сумку. Положил ружье и снаряжение — батарею с лампой и черпак и пошел в сторону мигающего огнями села. Клянськ, кляньск, клянськ! — стучали промерзшие валенки о твердый лед, как будто гвозди забивали. Неожиданно его охватила тревога. Почему так часто бьется сердце? Испортилось настроение? Может, из-за убитой вороны? Да этой и место там — нечего за нее тревожиться, — каркала и каркала над головой, будто его улову завидовала…

Трофим не любил тех, кто встает на его пути, будь то человек или птица… Он не выдержал, подошел поближе к вороне и бабахнул по ней из двустволки…

Зло отплатил, но в душу вошла сосущая боль. Перед глазами мелькала пойманная рыба, что всегда бывает после удачной ловли! И Трофим вдруг понял, откуда пришла эта ноющая боль и тревога…

Четыре года назад это случилось. С Розой они только что поженились. Через несколько дней он взял на рыбалку. Ловил вершом, Роза на берегу у костра готовилась варить уху. Стояла поздняя осень, не как сейчас — весна, когда земля еще не проглянула из-под снега. И вдруг… лес задрожал, будто воз пороха взорвали. «Тро-фи-и-м»! — страшным голосом закричала жена. Спрыгнул Рузавин на берег — Роза стояла около шалаша и пальцем показывала вверх. Лицо бледное-бледное, будто не красавица стояла — покойница. Поднял Трофим голову — над ним (ой, матушка!) — чуть не садится на плечи, летит самолет. Пи-пи-пи — доносилось с небес. Сам он весь сверкал, только в четырех окошках мигали зеленые огоньки. Возможно, это показалось им, никакого самолета и не было? Сверкнула молния, затем загремел гром — и всё.

…Трофим забыл об усталости. Он даже не чувствовал ношу, так спешил домой по сверкающему льду. Раньше Рузавин всегда ходил около Бычьего оврага, по спускающей с леса дороге. Проходя там — иди узнай, откуда он идет — с кордона, Чукал, или другого соседнего села. Что, в Вармазейке все глупые — не знают о его походах на реку? Знали, конечно, но об этом прямо в глаза ему никто не говорил, кроме председателя колхоза.

Люди многое видят совсем не так, как бывает на самом деле. Вот Симагин, инспектор рыбнадзора. Летом каждый день выходил навстречу. Догонит тебя на лодке с мотором, остановится, про это начнет рассказывать, про другое. Сам кротом смотрит в глаза. Трофим протянет ему рублей сто — тому того и надо, все разговоры мигом прекращал.

Подул сильный ветер, закружил в охапку снег и бросил, будто кто-то высыпал мешок с отрубями. Трофим развязал шапку, лицо покрыл воротником шубы — так теплее и легче дышать. «Эка, только я один здесь шляюсь, хороший человек и собаку не выпустит в пургу, — начал он себя ругать. — Что, семеро у меня по лавкам? Одну жену не прокормить? Жадность подводит, жадность…»

В конце Бычьего оврага он, сокращая путь, пошел поперек поля. Снег здесь суховатый, валенки сами скользили, словно натертые мазью лыжи. Дошел до омета. Остановился, чтобы передохнуть. И здесь увидел свежие волчьи следы. Они вели к лесу. Трофим хотел возвратиться, но потом передумал, махнул рукой и вновь пошел.