Переписка. Письма митрополита Анастасия И.С. Шмелеву

Я говорю о факте «выражения соболезнования» от имени держав по поводу смерти Убийцы и Палача Дзержинского 56 . Конечно, мы, русские люди здесь, не цензоры и не указчики народам. И если я хочу Вас запросить дружески, будем ли мы отвечать на этот факт, – а я имею в виду Национальный комитет, то потому только, что дело не в исправлении негодяйства, а в б?льшем. Надо, наконец, ставить вопрос – можно или не можно, с точки зрения мировой нравственности – убивать походя миллионы людей без суда, истязать, пытать, всячески истреблять живого человека в масштабах миллионных? Можно ли или не можно с высоты правительств европейских, христианских, сожалеть, что гений палачества и убийства, Сверх-Убийца вдруг прекратил свое существование, а потому и – такую мастерскую работу? Сожалеть об утрате изверга? Я потому считаю нужным отметить этот факт, что он как бы дает carte blanche и даже поощрение в дальнейшем на – «человеческие бойни». 1) Европейские правительства не вмешивались в работу Дзержинского-Убийцы. 2) Европейские правительства принесли соболезнования по массовым убийствам христиан – прекращается-прерывается. Соболезнуем…! Это нужно, ибо этот факт может быть брошен на весы, когда будут судить иные убийства, теперь, чувствую, еще более угрожающие, ибо подпись одобрения дана европейскими народами в лице их правительств. И это не укроется от многих, натачивающих ножи. Надо хотя бы предупредить посильно грядущее. А если нельзя, – открыто сказать, что соучастниками и даже поощрителями убийств в течение ряда лет были несудимые державы, соболезнующие в итоге, что Великий Убийца умер.

56

В «Возрождении» сообщалось о реакции ряда государств на смерть Дзержинского: «Германский посол граф Брокдорф-Ранцау, французский посол Эрбетт и японский посол Танака Токичи официально выразили советскому правительству соболезнование по поводу смерти Дзержинского. То же самое сделали представители Швеции, Мексики, Чехословакии, Дании, Эстонии, Латвии и Монголии» (Возрождение. 1926. 23 июля. С.1).

Я уже устал обращаться к другим писателям с предложениями коллективных протестов. Но не найдете ли Вы, добрый Антон Владимирович, как председатель Национального комитета, возможность предложить и писателям, и ряду общественных деятелей, кто пожелает, дать под изображением факта – под предостережением-протестом – свои подписи по поводу прекращения работы? Всемирно расписались в чувствах скорби. Этот факт надо отметить и надо его сунуть в лицо тем же европейским правительствам и показать миру, что не все так смотрят, что есть пределы пакости и гнойника человеческого, что – этим фактом – европейские правительства лишают себя права протестовать в будущем, когда снова и где-нибудь может политься кровь, более ценная для европейских правительств! Это страшно. Но это может быть. И еще в большей степени, ибо европейские правительства теперь как бы санкционировали ремесло – пролитие крови и дали даже поощрение, выразив сожаление, что… утрачен великий мастер!

Я знаю, что стыд у европейских правительств давно утрачен и их не проймешь, и не удержишь от непотребства. Но важно утвердить факт, – факт молчаливого пособничества и даже официального соболезнования, что работа специалиста… Академия наук – что! Там все прогнило, там – рабы ползучие, и они могут и не то еще написать, не только о кончине «незаменимого деятеля», оказавшего большие услуги делу науки вообще (?!), но и – больше. Но когда русский народ слышит (а ему в уши прокричат!), что Европа сочувствует… миллионам убийств, и он в душе думает, ну, значит, вали, ребята, бей… когда придет пора, Европа посочувствует! – это омерзительно, чудовищно и страшно. Ибо он тоже во время своей революции будет это делать и приведет миллион доводов, что он вправе делать так, ибо страдал, ибо можно, ибо… Европа не только позволяла, но и сочувствовала, выражала соболезнование, что «машина» стала. Как бы ни опоганивались все, мы здесь что-то храним (мы знаем – что) – и мы должны сказать.

Простите, я очень смущен, отравлен, пишу смутно. Ваш Ив. Шмелев.

[Приписка:] Да, надо проверить, действительно ли принесли соболезнование! От Академии – Слово. Суб. 24. VII. № 216.

Пришлю семена укропа, из России, для Павлы Полиевктовны.

6 июня 1927 г.

Sevres

Дорогие друзья Павла Полиевктовна и Антон Владимирович,

Замотался всячески. Простите, что не собрались. Не урекайте! Куча всяческих embarras * ! Но дело не в визитах. Вы знаете, что сердце наше – Ваше. Напишите, что Вам надо в «Vieux Boucau» 57 ! Съезжу – пригляжу. Когда, надолго ли, что, за сколько, какие условия? Целуем и посылаем горячий и сердечнейший привет.

*

Препятствия (фр.).

57

Имеется в виду Вьё-Буко-ле-Бен – курортный городок на юго-западе Франции в департаменте Ланды на Серебряном берегу.

Антон Владимирович! Отношение ко мне «Борьбы за Россию» меня удручило. Так нельзя делать дело, бросаться писателями. У меня душа не принимает и руки опустились. Мотивы Сергея Петровича 58 непонятны мне и до сего дня. Это уже – упрямство. При свидании у Антона Ивановича Деникина он заявил, что будет напечатано «Письмо казака» 59 хотя бы в приложении, – не выполнил. Это уже – что?! Вот почему я ничего больше не рискую посылать. Отбита охота.

58

Речь идет о С.П. Мельгунове, одном из редакторов газеты «Борьба за Россию».

59

Рассказ «Письмо молодого казака» появился в еженедельной газете «Время» (1925. Апр.). Вошел в сборник «Про одну старуху» (1927).

Прошу вернуть мне рукопись.

–

Деловая часть – кончена.

–

Желаю Вам обоим скорей обрести спокойствие от всех крючьев и дерганий Парижа. Ваш сердечно Ив. Шмелев.

Жена целует и просит ради Бога извинить, едва ходит от хлопот: и хозяйство, и я, и Ives. Живем, как в дыму, – столько забот (и мел-ких, убивающих!).

9. VI. 1927.

Дорогой Антон Владимирович, пишу на отъезде, кратко. Сообщение об «экспертизе» моего «Письма молодого казака» специалистом по казачьей жизни, может быть, очень почтенным деятелем, т. е., вернее, передача для экспертизы, – меня поразило несказанно. Итак – попал под цензуру! Благодарю. С меня довольно былых цензур. Прошу вернуть рукопись, хотя бы экспертиза и одобрила. На экспертизы ходить мне не пристало. Если бы я знал, что будет экзамен мне производиться, я бы и не подумал давать. Теперь – напиши я о Кремле – попадешь на экспертизу к археологу, о краденых бриллиантах – к ювелиру!.. Да что это, издевательство над писателем, не новичком, слава Богу. Обидно мне и за коллегию вашу: не понять моего «Казака»?! Колебаться и привлекать экспертов? Занесу это событие в историю эмигрантской литературы. Считаю все это отношение ко мне ничем не объяснимым и оскорбительным! Прошу передать это всей редакции. Пусть мне дадут уважительные объяснения подобного швыряния моей работой. Да, этим меня лишили возможности работать в важном деле. Я не виноват. У меня отбили охоту. Меня лишь водили! Ваш Ив. Шмелев.

13. VII. 1929 г.

Capbreton s/mer (Landes)

Дорогой Антон Владимирович,

Благодарю Вас за сведения о Mr. Grondijs. Я ему написал, поблагодарил за одолжение.

Представляется мне, что Вы себя обманываете невозможностью вырваться из парижского котла. Это – призрачное. Самый запутанный человек, с наисрочнейшими делами, когда заболевает, – все мировое-наисрочнейшее отпадает вдруг. А заболеть – часто = «отдыха!» И всегда можно «выскочить», сесть в поезд и – прощай, мамаша! А Океан – волноплещет: вот это – человек! А то ведь и никогда, до смерти, можно не вырваться! Надо захотеть. В сущности, расходы – не дом покупать. Расходы – резина и лимасон * : можно растянуть, пока не лопнет; можно и сжаться до предела. Вам ли не знать этого?! Эх, «Росстаней» 60 моих Вы, кажется, не читали… Там есть про «не выскочишь». Так и моему Даниле Степанычу казалось, и до смерти все «не выскакивал», а когда болезнь свалила… – некуда уж и выскакивать.

*

От франц. limacon – пружина.

60

Повесть «Росстани» (1913) вошла в Т. V (1914) дореволюционного Собрания сочинений Шмелева, была затем переиздана в составе эмигрантского сборника «Родное» (1931). Для писателя «Росстани» были одним из любимых его произведений, в чем он признавался в письме В. Вересаеву (сент. 1921 г.).

Сие – размышление из «философии жизни». А вот – действие:

Вокзал Quai d’Orsay 61 . Поезд 9 часов 50 минут вечера. Билет (может, обратный, на срок?) прямо до Capbreton?а, как и багаж. Ровно в 11 часов утра станция Labenne. Сходите. Садитесь в «кукушку», не думая о багаже, и прибываете в Capbreton (1-я остановка через 20 минут езды). В Capbreton?е – 11 часов 35 минут дня. Встреча (если будем знать). За мэрией, через мост, первый поворот налево, через 2 минуты – «Riant Sejour».

61

Парижский железнодорожный вокзал, обслуживающий юго-западное направление, был построен в 1900 г. специально для удобного проезда к площадкам пятой международной выставки.

Чай по Евтушевскому 62 : лавочником смешан…

Целую ручку Павлы Полиевктовны. Крепко жму Вашу и обнимаю.

А о «лабазе», Гакасе, моли в перчатках и «лапше с… перцем» (Семенов) Вы правильно: лабаз 63 ! И разные мыши укромно по уголкам жустрят * мyчку. Ваш незыблемо Ив. Шмелев.

Я вот «выскочил» – и не горюю: взвейся, соколы орлами!

25/12 сентября 1929 г.

Capbreton s/mer (Landes)

62

Скорее всего, имеется в виду популярный и многократно переизданный «Сборник арифметических задач», принадлежавший педагогу второй половины XIX в. В.А. Евтушевскому.

63

Имеется в виду газета «Возрождение» и члены ее редакции. А.О. Гукасов – основатель газеты. «Молью в перчатках» называли в Петербурге 1900-х гг. С.К. Маковского, который тогда организовывал художественные выставки; в «Возрождении» руководил художественно-литературным отделом. Ю.Ф. Семенов сменил в 1927 г. П.Б. Струве на посту главного редактора «Возрождения».

*

Жевать, пережевывать (обл.).

Ах, дорогой Антон Владимирович, – да это же, прямо, – простите! – малодушие (при Вашей большущей душе!) – не заставить себя сесть в вагон и ехать хотя бы на 2–3 недели – взять воздуху! И вся бы апатия и абулия ** – растаяли. Комната у нас для Вас с Павлой Полиевктовной имеется, стоит пустая, пропитаемся всегда (это все «мелочи»), – а главное – новые места, леса, океан, речка почти русская… Правда, солнце уже не летнее, но днем даже жарко, пока. Грибы пойдут с 10 октября (у них свой календарь), но если Вы рыболов – 2–3 десятка пескарей в лов – обеспечены. А главное – во-здух: смола! А утро – дыхание самого Господа. Дорога (aller-retour) по 260 fr. с персоны. Билет прямо до Capbreton’а. Поезд в 9-50 вечера (21-50) из Quai d’Orsay, приходит в Labenne в 11 часов утра и сядете на «лесной». В 11-30 дня – terminus *** ! И Capbreton вмиг влюбляет в себя.

**

Абулия – безволие (с греч.).

***

Конечная остановка (фр.).

Больше – ни слова.

Великое спасибо за Лавру! Такая радость. Получите осенью из рук, – в переплете (надеюсь!). Дабы – ожилa. Помните: перед работой надо освежиться. Это азбука, а Вы не следуете ей. Сбросьте хандру, – удочку в руку – и за 3 километра идем лесами. Мы с Николаем Кульманом за эти недели взяли до 2000 шт. – всякого сорта. Вчера я поймал 4 раза по паре (на 2 крючка). Думаю, что Вы должны быть рыбарь – Вы поэт-художник. Вы – от полей. Да и помимо рыбы – столько! Дюны какие! Океан. Теплые морские ванны (3 fr. 50 c.). Тепло еще будет. Главное, не будет удручающей жары (впрочем, редкой здесь). Кульманы 64 на будущий год едут сюда с… 1 июля по 1 ноября!!! А там – как знаете. Привет Павле Полиевктовне, – я написал вчера кумушке.

64

Речь идет о Н.К. Кульмане и его жене Н.И. Кульман. Кульман Николай Карлович (1871–1940), ученый-лингвист, один из крупнейших методистов в области преподавания русского языка. Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета (1897), получил профессорское звание, занимался педагогической деятельностью. В 1918 г. эмигрировал с семьей в Константинополь, некоторое время жил в Праге, затем в Белграде и Софии, окончательно поселился в Париже, где преподавал в лицеях. В 1923 – 1940 был профессором Сорбонны, избран деканом русского отделения. Сотрудничал с г. «Россия и славянство», в которой публиковал рецензии на книги и вел обзоры литературных новинок. Печатался в газете «Возрождение», работал в журнале П.Б. Струве «Русская мысль», перевел на французский язык «Слово о полку Игореве». Кульман не поддержал реформу русской орфографии 1918 г. в СССР. Его главный труд «Как учить наших детей русскому языку?» (Париж, 1932) служил цели сохранения национальных традиций в эмиграции.