Периферия, или провинциальный русско-калмыцкий роман

Третьим жизненным фактором была так называемая еда. Завтрак, жидкая перловка на воде – порция для трехлетнего ребенка, после которого он вставал из-за стола почти голодным. Бадма, сидевший за одним столом с Олегом, пробовал предложить ему сало или колбасу, которые перепадали ему частенько, если не постоянно. Но, поскольку сосед постоянно отказывался, то он махнул рукой:

– Если тебе нравиться морить себя голодом, на здоровье! Но, по-моему, любые принципы должны быть разумными.

Скудость и однообразие, если мягко выражаться, рациона администрация объясняла недостаточным финансированием, но некоторые относительно адекватные пациенты считали, что к этому фактору прилагается и другой, не менее весомый, документально не доказанный, хотя визуально наблюдаемый неоднократно многими больными.

Олег уже не смотрел на руки больных, которых видел до этого в туалете. Раз такие порядки, что с этим поделаешь. Несчастные не виноваты, что лишены разума. Значит, надо испить с ними всю чашу до дна!

Потом следовали процедуры и раздача лекарств. Олег принимал все это отрешенно, а с медперсоналом не общался, даже если у него появлялись колики в сердце или вдруг начинала болеть голова до тошноты и кругов в глазах. Он ложился на свою постель и, закрыв глаза, начинал прокручивать всю свою жизнь. И так до обеда.

В обед, проглотив непонятную жижу под названием «суп», перловку аналогичного качества, ждал приема лекарств, после чего ложился и снова предавался раздумьям о своих бывших отношениях с Герлей. Он отдавал отчет в том, что потерял, но рано или поздно это должно было случиться. Контакты с другими больными он жестко пресекал. Один паренек спросил, он ли автор книги, которую недавно прочитал. Олег сказал ему:

– Книга – дерьмо! Старайся больше не читать таких книжек, сынок!

– А, по-моему, это хорошая книжка, - ответил паренек, но Олег отвернулся к стене и накрыл голову одеялом.

После ужина, состоящего только из перловки из трех ложек без «супа», он дожидался процедур и сразу ложился на свою далеко не свежую постель. А над его головой тарахтел, хоть и не полную громкость, ненавистный телевизор. Предстоящая ночь казалась длинной и страшной в своей бесконечности. Когда все относительно затихало, он начинал думать о смерти, которая уготована каждому живущему на этой земле. Смерть его не пугала. Он молил, сам, не зная кого, чтобы она пришла к нему именно в эту ночь. Но, к утру, он засыпал, так и не дождавшись Избавительницы.

Олег даже вкусил несколько раз прелести местной бани, когда на помывку одного больного полагалось ровно два тазика воды, в исключительных случаях – три. Две дородные тетки-помывщицы в клеенчатых, длинных фартуках и с марлевыми масками на лице сноровисто, отработанными приемами в считанные минуты обрабатывали один человеко-объект, поэтому пропускная способность банного отделения была высокая и продуктивная. Скорость помывки, к сожалению, была обратно пропорциональна чистоте тела на выходе.

Чего он избегал, так это прогулок в квадратном дворике-базке, огороженном высокими кирпичными стенами. Дубленка Олега находилась на складе, а выдаваемые для прогулки, сверх меры заношенные казенные бушлаты, напоминали ветхостью своих собратьев времен гражданской войны. Да и медперсонал не особенно настаивал на обязательности прогулок. Погода стояла или слякотная, или морозная, и весь контингент чихал и кашлял. Однажды Олег решился на выход. Проходив бессмысленно полтора часа по периметру дворика, нарезая по часовой стрелке бестолковые круги и постоянно шмыгая сырым отечным носом, обрамленным бахромой зеленых соплей, Зеленский на самом деле стал чувствовать себя ненормальным. Не хватало только красного дурацкого колпака на голове с позвякивающими бубенчиками. Больше он эту лечебно-оздоровительную процедуру не выполнял.

Входя в ритм жизни диспансера, Олег определил для себя, как ему казалось, истинную иерархию больных.

Первые были безнадежны, они находились здесь годами, получали пенсию по инвалидности, выглядели по разному от формы заболевания, но финал их был один: если их не забирали родственники – их ожидал дом для психохроников в поселке Годжур, а, по мнению большинства обитателей психушки, худшего места представить себе было невозможно.

Олег познакомился с одним больным-даргинцем, школьным учителем физики. Тот вознамерился отправиться в Москву, в МГУ, чтобы доказать тамошним профессорам ошибочность законов Исаака Ньютона. Дерзновенный план пресекли бездушные психиатры. Олег однажды слышал от знающих людей, что законы великого англичанина многие крупные специалисты ставят под сомнение в смысле их универсальности. Но, психиатрам, вероятно, было виднее. Физик безостановочно сыпал формулами, отчего у Зеленского начинали заплетаться извилины.

Был в отделении юноша, который после «излечения» собирался выучиться на прокурора. При существующей в стране тенденции, подумалось Олегу, из него мог получиться вполне приличный прокурор, не лучше и не хуже остальных.

Однажды Олег в туалете стал свидетелем того, как одного мальчишку стали бить за то, что он полез за окурком в парашу. Олег вступился за пацана и вызвал переключение агрессивности нападавших больных на свою персону. Но тут подоспел Бадма со своей ватагой-братвой, сказавший, что если хоть один волос упадет с головы Олега Николаевича, тому он оторвет башку. Видимо, Бадма был авторитетен в этой среде, поэтому его слова подействовали магически.

Вторые попадали сюда периодически, в периоды обострений. Когда состояние их улучшалось, их широко использовали на хозяйственных работах в больнице, а некоторые гуманные врачи, исключительно в целях трудотерапии не брезговали заставлять их работать на своих личных подворьях (убирать коровники, чистить бассейны, кастрировать боровов, крыть крыши сараев и тому подобное), расплачиваясь сигаретами, чаем и кормежкой. Поговаривали, что особо трудоспособных пациентов сдавали в «аренду» местным предпринимателям, но это дело покрыто мраком. Таких больных даже нельзя было назвать холуями, настолько ущербна была их психика. Да и голод, и дефицит с сигаретами довершали дело. Так что, трудотерапия была здесь в чести. Но некоторые из таких пациентов чувствовали себя в положении привилегированных особ. Кое-кто ощущал себя, чуть ли не заместителем главного врача.

Были и такие, как Бадма, «принудиловщики», которые совершили незначительные преступления, но судебно-психиатрическая экспертиза признала их не вполне нормальными людьми, и суд определил им тот или иной срок принудительного психиатрического лечения до прочной стабилизации состояния. Эти были очень осторожны и старались ладить с медперсоналом, хотя внутренним миром больных «дурки» во многом заправляли они. Каким-то образом они доставляли с воли запрещенный чай, черный, мелкогранулированный, в целлофановых пакетиках, а так как варить чифирь в туалете было очень рискованно, то они «засыпались» всухую: насыпали в рот необходимую дозу и, немного прожевав, запивали небольшим количеством воды. Эффект от живого вареного чифиря отличался по крепости, как водка от пива, но, что поделаешь! А уж до «атомного» чифиря, которым пользовались зеки в северных зонах на лесоповалах, было, как до ближайшего спутника земли. Бадма побывал и там. Он рассказывал, как на делянках при тридцатиградусном морозе рубщики сучков, опившись «атомного» чифиря и браги – они тут не запрещались, раздевшись до исподних рубах, от которых валил густой пар, виртуозно орудовали остро заточенными, как «мойки» – бритвы, топорами, и после каждого меткого удара промерзший сучок со стеклянным звуком отлетал от ствола.

Бадма как-то предложил Олегу «засыпаться», но, получив отказ, с пониманием отнесся к такому выбору.

Самый незначительный контингент составляли мальчишки-призывники, которых медицинские комиссии военкоматов направляли на семь-десять дней при сомнениях в их психической полноценности

Нередко в диспансер попадали больные с острыми алкогольными психозами. Очень сильно заставил призадуматься случай с бывшим пилотом пассажирских линий, которого доставили в состоянии белой горячки, отягощенной, как намекнул Ворожейкин, начавшимся развиваться Корсаковским психозом. В течение долгих суток летчик, спеленатый жгутами, словно фараонова мумия, все порывался куда-то лететь, отдавал беспорядочные команды, собирал экипаж, требовал ножницы, нож или бритву, чтобы освободиться от пут жгутов. Даже мощнейшие препараты могли слегка отвлечь его от необходимости запланированного полета не более чем на два часа. Особенно подействовало на Зеленского то, что наряду с «бунтом» в мозгах у бывшего летчика – покорителя небес, полностью отказали физиологические функции, и ему, как малышу-одногодку, постоянно надевали памперсы. Причем, и большую, и малую нужду он справлял непроизвольно в них, чем вызывал крайнюю, вполне прогнозируемую реакцию младшего медперсонала.