Перо динозавра

Йенса я тоже разыскал. Ждал его у входа в редакцию на Ратушной площади, наконец он вышел, очень постаревший, как мне показалось, худой и седой. Я шел за ним до самого его дома, но зайти к нему смелости не хватило. Вместо этого я разыскал свою сестру… Радость Карен, открытые объятия Сесилье… вдруг я почувствовал достаточно куража, чтобы позвонить родной сестре. Она встретила меня ледяным холодом. «Никогда не звони мне больше, — сказала она. — А если попробуешь приблизиться ко мне или моим детям, я вызову полицию», — он стыдливо улыбнулся. — Я думаю, это из-за того, что я подрался с отцом, когда он лежал в больнице при смерти. Я разбил о его голову больничную вазу, а он запустил мне в лоб ящиком. Сестра всегда ужасно переживала, когда мы дрались, — улыбка стерлась с губ. — На похоронах, шесть дней спустя, у меня на лбу было семь еще не заживших швов от того ящика. Ума не приложу, откуда у него взялись на это силы. Он ведь уже был совсем доходяга. У меня до сих пор шрам, — Трольс повернулся к Анне и провел пальцем по тонкой белой полоске на лбу.

— Сестре не пришло в голову спросить, откуда у меня раны на лбу. Она просто отказалась сидеть рядом со мной на похоронах и отсела на другую скамью вместе со своим семейством. После церемонии она подошла ко мне и предупредила, что, если я когда-то к ней приближусь, она заявит на меня в полицию. За насилие. Отец был насквозь проеден раком, но в ее картине мира я убил его вазой, — Трольс вдруг показался разочарованным. — Когда я в тот вечер позвонил сестре, полный решимости примириться, то мгновенно понял, что она не собирается идти на сближение. Я положил трубку и почувствовал, что близок к нервному срыву. Я все время думал о Йоханнесе, меня напугало то, что я сделал, и я боялся, что он заявит на меня в полицию. И в то же время мне так его не хватало! Карен ничего не понимала. Мы встречались пару раз, пили кофе, и она без умолку болтала о большом воссоединении. Вдруг я понял, что мне очень нужно увидеть тебя. Это казалось единственным верным решением: может быть, ты сможешь поговорить с Йоханнесом? Не знаю, как я себе это представлял. Я дважды ждал тебя под дверью. Пробирался в подъезд в надежде, что ты окажешься дома. Я решил не звонить заранее, боялся, что ты не захочешь меня видеть. Но был уверен, что, если мне удастся с тобой поговорить, все встанет на свои места. Оба раза решимость мне изменяла. Один раз я даже запаниковал. Соседка снизу поднялась к тебе, чтобы проверить, как спит девочка. Ты, насколько я понял, была на пробежке. Она оставила дверь приоткрытой, так что я зашел за ней внутрь. Уселся в гостиной и сделал вид, что я старый друг, который часто к тебе заходит. Она меня выгнала. Сказала, чтобы я ждал за дверью. Она смотрела на меня рассерженно и подозрительно, глаза метали молнии. Я чувствовал себя так, как будто меня застукали на месте преступления, испугался, побежал вниз по лестнице и тут вдруг услышал, что ты вернулась. Хлопнула подъездная дверь, ты отдышивалась, потом закашлялась. Мне было ясно, что это ты. И я забрался в щитовую с проводами. Я был почти внизу, а ты, кажется, делала растяжку. У меня было чувство, что твоя соседка продолжает следить за мной, как будто видит во мне преступника, способного причинить другому зло, — теперь он говорил устало. — Точно так же было и в школе, правда? Мой отец ведь вынужденбыл вести себя со мной твердо, иначе я стал бы неуправляемым, так он объяснял учителям. Нет, конечно, он меня не бил. Но он пытался выражаться предельно ясно, заверял он их, прочерчивать границы. Это они прекрасно понимали. Они и сами со мной еле справлялись. И только твои родители не верили во все это дерьмо.

Я скрючился в этом щитовом шкафу, и ты прошла совсем рядом. Потом я услышал твои шаги уже над головой, выбрался из укрытия и побежал. Вдруг я оказался в районе Вестербро и увидел, что стою перед подъездом Йоханнеса. Я отступил на шаг, поднял голову и взглянул на его окна. В квартире горел свет, потом сам Йоханнес подошел к окну, он говорил по телефону. Я постоял еще и зашел в подъезд. Постучал, он отпер замок, я надавил на дверь и вошел внутрь. Две недели я звонил ему каждый день, посылал цветы, умолял о прощении, слал письма. Он не отвечал. И когда я вдруг появился в его квартире, он испугался. Я гораздо крупнее и сильнее, в этом и был весь прикол. Он маленький и хрупкий, а я большой и сильный. Вдруг я почувствовал возбуждение. Меня подстегнуло что-то в нем, в его взгляде. Да он же сам этого хочет, вдруг подумал я. Это все игра, и здесь и сейчас — это часть этой игры. Он хочет, чтобы за него решали, им овладели, его унижали, — в тот момент мне все было понятно. Он обвел меня вокруг пальца, и у него это отлично получилось, — глаза Трольса вдруг сверкнули. Анна осторожно сунула руку в карман куртки и поежилась, как будто от холода. — Я закрыл за собой дверь и расстегнул ширинку. В тот момент у меня не было сомнений, я был уверен, что он тоже этого хочет. Он попятился, естественно. Я, держа свой член в руке, приказал Йоханнесу раздеться, потом сказал, что он должен мне отсосать. Он прекрасно разыгрывал испуг, все шло так, как и должно было. Он отказывался. Я обзывал его всевозможными словами… и вдруг я кончил. Себе на руку и на пол. Я весь сжался и почувствовал огромное желание просто обнять его, лежать рядом с ним и чувствовать его близость. Я на мгновение закрыл глаза, а когда взглянул на него снова, он стоял с ножом в руке, не знаю, откуда он его достал. Он смотрел на меня мрачно. Я что-то сказал, поднял руки. Не надо мне угрожать, сказал я, желая, чтобы он успокоился. Вместо этого он на меня напал. Молотил ножом по воздуху, метя в меня. Я пытался его урезонить, просил отложить нож, призывал успокоиться. Из него ушла вся мягкость, вся та нежность, за которую я его любил, ее вдруг просто не стало. Голос тоже странно изменился. Стал темным и чужим. Он не унимался. Наскакивал на меня с ножом, угрожал, требовал, чтобы я ушел. Пронзительно кричал, я чувствовал его слюну у себя на щеке, — Трольс взглянул на Анну. — В тот раз я не убежал. Он должен был заткнуться. Он должен был заткнуться, — Трольс замолчал. Анна нащупала в кармане одну из кабельных стяжек, смяла ее в ладони, как смотанный шланг, и нагнулась вперед, якобы разминая спину. Ее сердце сумасшедше билось.

— Потом я зашел к Йенсу, — легко сказал Трольс. — Я не знаю, как я туда дошел, но внезапно я очутился перед его домом, без куртки, в мокрых штанах. Единственное, о чем я думал, — что меня вот-вот арестуют, и я хотел успеть поговорить до этого с Йенсом. Просто поговорить с ним. Мы так и сделали. Проговорили много часов. Я немного успокоился, подумал, что не факт, что Йоханнес как-то пострадал, совсем не факт. Бил ли я его вообще? Я не был в этом уверен. Йенс налил мне виски и одолжил одежду. У тебя такие прекрасные родители, Анна.

Анна кивнула.

— И они тебя очень любят, — сказал он мягко. — Я скоро уеду и больше не вернусь. Я не хочу в тюрьму, — он сухо рассмеялся. — Я и так всю жизнь провел как в тюрьме.

— Почему ты написал мне? — спросила Анна.

— Знаешь, как меня мучило, что мы в ссоре? Ужасно мучило. Я не мог уехать, не встретившись с тобой. Я хотел облегчить душу, объяснить тебе, что я не нарочно. Ни в тот раз, ни в этот. Я не верю, что ты предашь меня еще раз, — внезапно сказал он. — Я не верю, что ты встанешь сейчас и снова меня предашь, — он хмыкнул. — Ты изменилась, у тебя есть маленькая дочка. Кстати — я хочу с ней познакомиться.

— Меня вдруг озарило, что это сделал ты.

— Да, это просто невероятно, — сказал он, ухмыляясь. — Я рассчитывал, что тебе потребуется больше времени. Что я такого написал?

— Ты пытался признаться, — ответила Анна. — Но я догадалась не тогда, а когда ты сказал, что его звали Йоханнес. Помнишь, когда мы встретились в пятницу? Ты назвал Йоханнеса по имени и сделал вид, как будто Карен его упомянула в разговоре, — Анна повернулась к Трольсу, и ее глаза сверкнули желтым огнем. — Но Карен не знала, как его зовут. Так откуда же ты мог это узнать? И тогда пазл сложился, и все вдруг стало на свои места: что ты меня караулил и ждал под дверью, что ты повсюду появлялся, тебя видела Карен, Йенс, очевидно, что и Сесилье тоже. А с другой стороны, человек, который донимал Йоханнеса… Сначала я думала, что это девушка, но потом полиция сказала, что они ищут парня… YourGuy.И я подумала, что совпадений слишком много.

Взгляд Трольса затуманился.

— Он что, правда так говорил? — без выражения сказал он. — Что я его донимал?

Анна вдруг наклонилась к своему другу.

— И ты прав. Я тебя больше не предам, — тихо сказала она ему на ухо. Трольс повернулся к ней. Его взгляд ничего не выражал.

— Мне очень жаль, что так вышло с Йоханнесом, — сказал он легко. — Я тоже его люблю. Надеюсь, он быстро оправится. И не будет так уж на меня сердиться.

— Он мертв, Трольс, — мягко сказала Анна. — Йоханнес мертв.

Сперва Трольс сидел, глядя на нее пустыми глазами, потом развернулся, и Анна поняла, что сейчас он встанет и исчезнет. И что именно сейчас она не должна его предать.

На все ушло десять секунд. Она навалилась на его руку всем своим телом, обвязала ее кабельной перетяжкой, загораживая собой от его глаз, обвила пластиковый шнур вокруг скамейки и застегнула его. Трольс крикнул что-то раздраженно, все еще не понимая, зачем Анна на него улеглась, она затянула перетяжку еще крепче, но теперь он потянул руку на себя, гадина, что ты делаешь, черт, она не успеет, не сумеет. Кто-то закричал. Только когда она сидела на полу в полуметре от Трольса, толком не соображая, что происходит, с отверткой в руках, она поняла, что кричала она сама. Трольс выкручивался, поднимался во весь рост так, что скамейка опасно дыбилась. Анна судорожно хватала ртом воздух. Узел был тугой, но Трольс пытался его растянуть, и успешно. Она вытащила телефон. Трольс кричал. Ругался. Угрожал ей. Я тебя убью, кричал он. Я убью твоего ребенка. В зал сбегались люди. Узел поддавался. Пластик побелел. Она подошла ближе, он пытался дотянуться до нее свободной рукой, ногой. Ударил ее по голове кулаком, у нее потемнело в глазах. Она вставила вторую перетяжку под первой, обвела ее вокруг спинки скамейки и затянула. Он снова ударил и попал костяшкой указательного пальца ей в висок. Точный удар. У него покраснела рука. Анна снова откатилась подальше. Теперь его рука была привязана к скамейке в двух местах. Вокруг толпились люди.

— Эй, что здесь происходит? — крикнул кто-то.

Анна нашла свой телефон. Руки дрожали. Он сразу же поднял трубку.

— Сёрен, — сказала Анна. — Помогите мне.

Анна вышла из музея до приезда полиции и, рискуя жизнью, побежала по Ягтвай и запрыгнула в автобус. Когда она звонила в дверь Ханне Моритцен, ее трясло от ярости.

— Почему мне все врут? — спросила она, едва Ханне впустила ее в свою квартиру на третьем этаже. Анна топнула ногой и только потом заметила, какими глазами смотрит на нее Ханне.

— Почему вы врали, почему не сказали, что у вас есть сын, — Анна чуть сбавила напор, — от Ларса Хелланда?! Какой в этом смысл? Почему вы ничего не рассказали?

Они стояли в черно-белой прихожей, дверь в гостиную была приоткрыта, и Анна могла различить громоздкий белый диван и медный поднос с отполированными до блеска ракушками. Вдруг Ханне опустилась на колени. Она схватила руки Анны, поднесла их к лицу и издала душераздирающий вопль. Анна ошеломленно помогла ей подняться и отвела в гостиную. Они сели на диван, Ханне буквально вцепилась в Анну, и та вдруг осознала, что, видимо, вплотную подошла к разгадке тайны. Немного успокоившись, Ханне рассказала ей о сыне.

— Это я виновата, — сказала она. — Я думала, достаточно спрятать скелет в шкаф, и можно навсегда о нем забыть, и все будет хорошо. Это моя вина.

Анна не стала ее разубеждать.

Они проговорили почти два часа, и в конце Ханне попросила Анну заявить в полицию.

— Я не могу сдать собственного сына, — прошептала она. Анна согласилась, и Ханне спросила: — Хотите посмотреть его фотографии?

Анна кивнула, и Ханне принесла коробку с фотографиями. Анна представляла себе какую-то свежую фотографию — того Асгера Моритцена, который, как выяснилось, работал тремя этажами выше матери и которого Анна наверняка встречала в университетских коридорах. Может быть, он, например, учил ее проводить вскрытие на одном из базовых морфологических курсов. Но Ханне достала коробку с детскими снимками. Портреты улыбающегося темноглазого малыша с открытым ртом, блестящим от слюны подбородком и с полосатой погремушкой в пухлой руке, фотографии карапуза в комбинезоне в снегу, с сияющими глазами, с открытым и восприимчивым, как промокашка, взглядом, совершенно неиспорченным.