Персонных дел мастер

Никита не обиделся на столь открытое суждение поэта. Он и сам понял, когда пытался делать копии,— ему нужна хорошая школа! Только вот как ему, Никите, пройти эту школу? Ведь шла война, и он был солдатом. На это Иоганн Бессер ответ здесь дать не мог, да Никита его и не спрашивал. Он и так был слишком благодарен старому немцу.

Художественными занятиями Никиты живо заинтересовалась Гретхен. Она стала даже ревновать Никиту к его живописи и однажды сказала:

— Ну, хватит с тебя студии, завтра мы идем в театр!

Узнав об этом, Сонцев насмешливо махнул рукой:

— Ступай куда угодно, мой Бочудес! Меня и самого, признаться, театральная храмина давно манит! Опять же, как знать, может, среди театральной публики и найдешь за кулисами ход к самому Августу! — Сонцев и не ведал тогда, что произнес поистине пророческие слова и что посещение Никитой дрезденской оперы обернется прямой выгодой и для Тайного посольства. Как бы там ни было, Сонцев не поскупился и, поскольку сам оставался вечером дома, то Никита получил в свое полное распоряжение на весь вечер княжеский экипаж. Федор сел кучером, и карета, прогрохотав по булыжной мостовой бульвара Каштанов, остановилась у дома Бессера. Но вместо старого поэта из калитки вместе с Гретхен выпорхнула еще одна девушка и сделала книксен:

— Луиза.

— Да, да, та самая Лизхен, о которой я говорила тебе в первый вечер, и представь себе, она и впрямь знает твоего брата!

В темноте кареты Лизхен взволнованно принялась рассказывать Никите о Фрауштадте и встрече с Романом:

— О, ваш брат настоящий герой, он вылетел с саблей и спас меня. И тот, второй русский, Кирилыч! Он такой добрый, Кирилыч! И почти всегда пьяный,—впервые улыбнулась Луиза,— он и меня напоил в тот вечер ромом, иначе бы я не уснула, а может, и уснула бы навсегда. А он и наутро дал мне выпить и сказал, что надобно жить дальше!

— Да, это вылитый Кирилыч, — рассмеялся Никита.

Между тем Гретхен дала Лизхен флакон с какой-то

нюхательной солью, припудрила ей красный носик и громко объявила:

— Вот и опера!

В весенней густой темноте светлячками подмигивали боковые фонарики подлетающих карет, у центрального входа, освещенного гирляндой желтых фонарей, мелькали золоченые кафтаны знати, пышные робы дам, красные мундиры гвардейских офицеров.

Когда Никита вслед за своими дамами вошел в ложу и увидел огромный многоярусный зал, освещенный тысячами свечей в хрустальных люстрах, он едва сдержал свое восхищение. Никогда до того он не видел столь великолепного зала. Но вот поднялся пышный занавес, и открылась просторная сцена, на которой французская труппа, выписанная королем из Парижа, давала сегодня «Балет цветов» на музыку великого Люлли. Под печальную мелодию на сцене представлялись некие аллегории: герой Аякс, не переживший гибели своего друга Ахилла, бросался на меч, и тотчас из-за кулис выпархивала танцовщица, увенчанная гвоздиками.

— Сей цветок,— пояснила Гретхен,— согласно греческому мифу, вырастал в любом место, куда залетала хотя бы капля крови Аякса.

Следующая аллегория представляла прекрасного юношу Нарцисса, любующегося своим отражением в ручье. Танцовщицы искусно сплетали вокруг него гирлянды из нарциссов.

Самым натуральным образом была представлена сцена Дианы и юноши Гиацинта, нечаянно узревшего ее наготу. И когда на сцену выскочили настоящие гончие, дабы разорвать смертного по приказу бессмертной богини, волнение в зале было всеобщее. Но ловкий Гиацинт, согласно мифу, ушел от собак, оставив на растерзание псам свой плащ.

В антракте снова заискрились тысячи свечей. В зеркальном зале фойе в венецианских зеркалах отражались вышитые золотом кафтаны, бриллианты в прическах дам, богато украшенные камнями пряжки на башмаках кавалеров.

И вдруг вся эта блестящая толпа расступилась словно по взмаху дирижерской палочки. Кавалеры стали делать ловкие реверансы, дамы глубоко приседать, и все пришло в такое волнение, что Никита догадался:

— Король?

Гретхен в ответ рассмеялась:

— Бери выше! То первый камергер короля и его любимец фон Витцум, а рядом с ним дядюшка нашей Лизхен, придворный алхимик Бётгер. Всей этой придворной челяди ведомо, что ныне это самые доверенные люди у Августа — после княгини Козель, само собой.

Витцум скользнул по ним невидящим взглядом, а Бётгер, напротив, задержался и подошел к своей племяннице.

— Вы хорошо делаете, Грета, что развлекаете бедняжку Лизхен!— промурлыкал алхимик, бросая самые нежные взгляды,— А вы, наверное, тот самый молодой художник, о котором мне говорил Бессер?

Никита учтиво поклонился и пригласил в ложу знаменитого звездочета и алхимика. Бётгер, поглядывая на Грету, приглашение охотно принял. И пока на сцене снова звучала музыка Люлли, а дамы упивались «Балетом цветов», в маленькой гостиной при ложе Лизхен рассказала Бётгеру, как играет фортуна с ней и братьями-новгородцами.

— Один брат спас меня от шведов, другой пригласил в оперу!— рассмеялась Лизхен в заключение своего рассказа, и Никита увидел, какая она хорошенькая. Повезло Ромке-шельмецу, если, конечно, фортуна снова забросит его в Саксонию! В одном доме его крепко помнят!

И впрямь Иоганн Бётгер, прощаясь после спектакля, пригласил Никиту бывать в его доме запросто, на дружеской ноге:

— За исключением тех вечеров, разумеется, когда моему дому воздает честь своим посещением сам король. О сроках же этих посещений вам передаст Лизхен.

«Вот сии сроки мне-то и надобны!» — вспомнил Никита поручение Сонцева.

Так две племянницы двух безобидных дядюшек решительно приблизили Тайное посольство к нежданной аудиенции у короля Августа.'

Парчовый полог постели с балдахином, на коем серебром были вышиты поучительные и смелые аллегории на тему «Любовь Авроры и Титана», распахнулся, и с кровати свесились крупные волосатые ноги. Вслед за тем перед собравшимися на королевское леве придворными предстал во весь свой могучий рост и сам обладатель ног — бывший король Речи Посполитой, а ныне лишь курфюрст Саксонии Август.

Дело в том, что при подписании Альтранштадтского мирного договора Карл XII хотя и лишил Августа Польши, но сохранил за ним для почета королевский титул, и теперь Август оказался в положении самом легкомысленном — король без королевства! Но король есть король, а посему неукоснительно соблюдался этикет, заведенный некогда по образцу прославленного версальского двора Людовика XIV.

— Король встал! — тонким петушиным голоском воскликнул первый камергер короля граф фон Витцум как бы в радостном изумлении.

Еще бы — за сие провозглашение граф дополнительно получал каждый месяц две тысячи талеров. Работка была нетрудная, так как, в отличие от своего французского собрата Людовика, король Август просыпался обычно не ранее полудня.

— Король встал!— рявкнули караульные гренадеры у дверей королевской опочивальни.

— Король встал!— подхватили возглас гвардейские караулы в гулких коридорах королевского замка, и весть о королевском пробуждении долетела в апартаменты министров, королевскую поварню, замковые службы. Начался обычный день короля Августа.