Первая просека
Шрифт:
— А то не был! — заорал Жернаков, обшаривая карманы. — Конечно, потерял или забыл в комитете у Сидоренко, будь ты неладен!
— Не виляй, паря! Пока не рассчитаешься, лыжи не дам! — И возница расторопно подсунул под себя лыжи.
— У меня есть масло и хлеб, больше нет ничего, — глухо сказал Захар.
— Такое добро и у меня есть. Давай сюда рукавицы, а взамен бери мои варежки, вот и будет полный расчет.
— Так это же грабеж! — возмутился Захар.
— А обманывать человека честно? Ну, решай! А не хочешь — увезу лыжи, вот тогда ты попляшешь!
И вот на руках Захара уже не меховые перчатки
«Черт меня дернул связываться с этим кулачиной!» — ругал себя Захар, ходко двигаясь по лыжне. Он испытывал мерзкое ощущение — варежки казались липкими, мокрыми и холодными.
А кругом — глухая ночь. Снежная сумеречь держалась только понизу, у самого Амура. Где-то справа должен быть лесистый берег. Черная стена берега только угадывалась во тьме. Захару чудились очертания изб и старых елей, увешанных прядями мха. Хотелось свернуть туда, устроиться под развесистыми лапами-ветками, развести костер, отдохнуть…
Мучили голод и жажда, стали тяжелыми лыжи. Но у Захара и в мыслях не было останавливаться — вперед, только вперед! До Орловки еще километров двадцать. Где-то на полпути, слева, должно быть село Свободное, за ним нанайское стойбище Дипы. Нужно дойти хотя бы до Свободного, а там будет видно.
И он идет — размеренно, в одном ритме, не спуская глаз с лыжни под ногами. Давно потерян счет времени, давно он не чувствует холода, давно он свыкся с темнотой и безмолвием ночи, а в душе какое-то тупое, полусонное безразличие ко всему — так бывает при сильной усталости.
В голове лениво бродят мысли-видения, сменяя одна другую, а над ними, словно маятник часов: «Раз-раз, раз-раз, раз-раз…» Это лыжи отсчитывают время-шаги.
Самое страшное одинокому путнику вот в такую зимнюю ночь потерять уверенность в себе. Захар не терял ее до тех пор, пока видел две довольно четкие полоски лыжни: рано или поздно они куда-нибудь приведут. Но вот ветер стал заметно усиливаться, в торосах засвистела поземка.
Вскоре Захар стал замечать, что лыжня как бы растворяется под ногами — ее словно что-то размывает. Вот стали видны лишь отдельные обрывки лыжни, а вскоре и они исчезли. Снег завихривался все выше, пока не скрыл все вокруг. Только вверху изумрудной густой россыпью холодно сверкали звезды.
Захар остановился. В висках напряженно бьется кровь. Внутри закаменело от сознания беспомощности. «Только без паники, только без паники…» — твердил он. «Но что же делать? Нужно хорошо все обдумать. Идти по звездам? Вон Большая Медведица, повыше Полярная звезда, вон Волопас». Но в каком направлении находится Свободное, Захар не знал. Руки его начали коченеть. Надо идти, тогда кровь разогреется. Но куда идти?
Решено! Он пойдет к правому берегу. Село где-то там. Вдоль береговой кромки он станет пробираться до тех пор, пока не дойдет.
Стараясь не потерять направление в вихрях поземки, Захар свернул влево. Концы его лыж то и дело попадали под вздыбленные льдины торосов. Чтобы вытащить их, нужны усилия. А силы на исходе. Захар старается идти тихо, повыше поднимать ноги.
Кажется, целую вечность он шел, пока уперся в берег — крутой обрыв в два человеческих роста. Между торосами и берегом оказалась полоса гладкого снега. По ней и пошел Захар.
Здесь был затишок и не так курился снег.И снова шаги отсчитывают расстояние: «Раз-раз, раз-раз!..»
Захар прошел не меньше трех километров, как вдруг на обрыве показался темный силуэт, похожий на дом. Село! Захар из последних сил прибавил ходу. А вот вверху, на обрыве, стог сена… Оставив лыжи, Захар с трудом взобрался на обрыв. С подветренной стороны разгреб ногами снег под стогом, выбил в сене нору, посидел в ней, потом развел костер подальше от стога, за барьером снега. И вот пламя заплясало над охапкой сена.
Видно, на заре своей истории человек не напрасно поклонялся огню, как некой божественной силе. Захар подумал об этом, когда свет отпугнул ночной мрак, и тепло ласково пахнуло ему в лицо. Великий покой разлился по всему телу. Некоторое время он только отдыхал, наслаждаясь огнем, протянув руки навстречу теплу. Потом достал из рюкзака замерзший хлеб, банку консервов и стал отогревать все это над костром.
Под треск огня и свист ветра, налетающего порывами из-за стога, легко и свободно текли мысли, все больше о Настеньке: где-то она сейчас? Может быть, совсем рядом, в селе? Какая она теперь?..
Почти два года прошло с той поры, как он проводил ее на вокзал в Новочеркасске, когда она уезжала на практику. Кажется, прошла целая вечность. Совсем другим стал Захар за это время. Давно перегорело в душе все, что было связано с кавшколой. Иной раз ему вдруг казалось, что он и не жил никакой иной жизнью, кроме той, которая вот уже полтора года кипит на диком берегу Амура.
Удивительная жизнь! Было время, когда она казалась Захару слишком суровой и тяжелой. В иные дни Захар приходил в восторг от всего, что окружало его. Иногда его тянуло на Дон, в тишину родной станицы. Но шло время, забывалось все трудное и суровое, оставалось одно — радость открытия.
Все теперь роднит Захара с Комсомольском! Стоит барак, над его трубой вьется дым. И ему приятно смотреть на барак — это он, Захар, построил его. Летом всякий раз, бывая на берегу Амура, Захар невольно искал глазами баржу «Нельма». Это его бригада построила «Нельму». «Моя баржа! — говорил он. — Работает!»
Но самое главное, Захар хорошо это понял, — он сам совсем-совсем не тот, что был полтора года назад.
Суровые испытания, труд до сухих мозолей на ладонях, сознание огромной важности того, что он делал, чувство локтя, чувство большой семьи собратьев — огромный новый мир открылся теперь Захару, и ему хотелось скорее рассказать обо всем этом Настеньке, порадовать ее.
Захар не заметил, как его стало клонить в сон. Тело расслабло, налилось свинцом. Неотразимо хотелось забраться поглубже в стог, закутаться в полушубок и уснуть. Но нет, сон не входил в его планы. Нужно идти!
Плотно подкрепившись обугленным на огне хлебом и консервами, он тщательно увязал рюкзак, забросал снегом костер. Кромешная темень обступила его. Кинув за спину рюкзак, Захар ощупью спустился с обрыва, отыскал лыжи, закрепил их, и снова — «раз-раз, раз-раз!» — отсчитывают расстояние размеренные шаги.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Они познакомились еще в поезде — Настенька Горошникова и совсем еще юный розовощекий здоровяк — военный инженер Прозоров.