Первое дело Аполлинарии Авиловой
Шрифт:
— Разумеется, — ответил я, скрыв, что из части семян сделал бусы для тебя, Полина. Мне не хотелось возвращаться домой с пустыми руками.
— Хорошо, — наклонил он седую голову. — Идите, Владимир Гаврилович, постарайтесь отдохнуть и принимайтесь за книгу. А уж мы здесь, в столице, посодействуем, чтобы ее издали.
Радостный и обласканный графом, я еще раз поклонился и покинул Императорское географическое общество. Меня точила только досада, что я его обманул с пресловутыми бусами, но вскоре я забыл об этом пустяковом инциденте — я всегда привозил тебе, Полина, подарки из дальних странствий, и непонятно было, почему на этот раз я должен был отказаться от нашей традиции, ведь я отдал
В поезде Санкт-Петербург — N-ск, 30 сентября 1885 год.
Вот и подошло к концу мое путешествие. Последние слова дописываю в поезде. Телеграмма уже послана, и надеюсь, что, как и в прошлые разы, ты будешь ждать меня на перроне, несмотря на поздний час. Сейчас я закончу свою летопись и вручу дневник тебе, моя жена.
Там же спустя час.
Нет… Не хочу омрачать твое чело подозрениями, что кто-то лучше тебя, что я был тебе не верен. Дневник спрячу, а прочитаешь ты его лишь после моей смерти. Так будет лучше и покойнее для всех нас. Хочу, чтобы мои последние слова к тебе в этом дневнике были: «Милая Полина, я люблю тебя и счастлив, что прожил с тобой пусть такие короткие мгновения. Меня уже нет на этой грешной земле, но знай: я никогда не переставал любить тебя, моя путеводная звезда».
Твой Владимир
Аполлинария Авилова, N-ск — Юлии Мироновой, Ливадия, Крым.
Юля, дорогая, здравствуй!
У меня меланхолическое настроение — читала дневник мужа и плакала. Как он любил меня! Не забывал даже в самые отчаянные мгновения жизни. Мне пусто без него, и даже Николай не может скрасить своим присутствием эту пропасть в моей груди.
Мне не дает покоя вопрос — кто же убийца? Сколько смертей еще следует ожидать? В одном уверена: это не безумец, наподобие того, о ком два года назад писали газеты. Помнишь — Джек-Потрошитель из Лондона? Правда, Потрошитель не лишал жизни попечителей института, а здешний убийца не распарывает животы несчастным, хоть и пропащим женщинам.
Газеты пишут, что следует всех подозрительных подвергнуть бертильонажу — измерению всех пропорций тела, а потом сравнить. А я думаю — с чем сравнивать? Друг с другом? С непойманным Потрошителем? Какие только глупости не пишут в газетах! Интересно, через сто лет газеты будут также исправно поставлять читателям разные досужие вымыслы, а не истинные события?
Я тебе писала, что тот неизвестный господин, приходящий к Любе, молился на латыни. Представь, я даже поняла, что это за молитва — «Credo», просто девушка не могла правильно выговорить слова. Значит, он — католик. Но я в городе не знаю ни одного католика! Или он тщательно скрывает свою веру? зачем? Католики — те же христиане и веруют в Господа нашего, Иисуса.
Если этот человек из мещан — мастеровой или торговец какой-либо, то ему незачем скрывать веру — на доходе не отразится, привык ли он слушать мессу или ходить к всенощной. Но если он дворянин, и служит в присутственном месте, то можно предположить, что начальство будет косо смотреть на его веру и не повышать по должности. Оттого у него и белье такое… Хотя причем тут белье?
Ох, Юля, совсем я запуталась. Пытаюсь рассуждать, а ума никакого. Владимир бы сразу все распутал, а его нет… Может быть, с papa поговорить? Решено, за ужином, когда отец вернется с заседания адвокатской коллегии, спрошу его, что он думает обо всей этой истории. Да и Настенька меня волнует.
Вечером к нам зашел с визитом Лев Евгеньевич, наш Урсус.
— Вот,
мадам, — сказал он, целуя мне руку, — пришел к вам, так сказать, sine prece, sine pretio, sine poculo, что означает «без просьбы, без подкупа, без попойки», хотя от стаканчика винца не отказался бы.— Милости прошу, Лев Евгеньевич, мы очень вам рады, — я пригласила его за стол и попросила Веру подать еще один прибор.
— Не помешал? — Урсус задал риторический вопрос, нисколько не дожидаясь ответа, и тут же принялся за курицу в сметанном соусе.
— Давненько я не брал в руки шашек, — усмехнулся мой отец. — Что, Лев Евгеньевич, сыграем в шахматы? На этот раз я вас начисто обставлю. И не спорьте!
При этих словах я взглянула на Настю, которая сидела ни жива ни мертва и боялась, что откроется, как пропала белая королева. Но никто не заметил ее состояния.
— Как успехи в институте, барышня? — спросил Урсус Настю, промокая усы салфеткой. — Знаете ли вы, что tantum possumus, quantum scimus? Мы можем столько, сколько мы знаем.
— Да, — пискнула Настя, и мне стало ее жалко. — Я стараюсь, учу языки.
— Похвально, похвально, — прогудел учитель латыни, довольный и насытившийся, — благовоспитанной барышне совершенно необходимо знание языков. А вдруг кавалер из Конго объявится? С косточкой в носу? — он помахал перед собой куриной костью и положил ее обратно на тарелку. — На каком языке вы с ним говорить будете?
— Полно вам, — я попыталась урезонить Урсуса, но разве это было возможно? — зачем вы девушке такое желаете? Инородца чернокожего! Что она с ним будет делать? В цирке показывать?
— Это я так, для экзерсисов и мозгового развития. Чтобы глупостями да сплетнями не занимались.
— А позвольте я отвечу вместо Настеньки, — вмешался отец.
— С превеликим удовольствием, Лазарь Петрович, слушаю вас, — гость посмотрел на него вопросительно.
— Газеты пишут, что власть в Конго принадлежит бельгийскому королю Леопольду II, а в Бельгии говорят и на французском, и на фламандском языках. Значит, придется моей воспитаннице вдобавок к французскому, учить еще и фламандский язык. Иначе никак она не сможет понять своего суженого.
— Не нужен мне никакой арап, — Настя насупилась, не понимая, что над ней дружески подшучивают. — Я санскрит буду учить, как вы, Лев Евгеньевич, или мадам Блаватская.
— Это еще что за новости? — удивилась я. — Откуда ты знаешь про мадам Блаватскую?
— У Пети взяла, — опустив голову, тихо сказала Настя.
Петя был студентом и приходящим учителем, которого нанял Лазарь Петрович, чтобы улучшить Настины оценки по разным предметам.
— Не стоит тебе, моя дорогая, читать такие вещи, — голос отца был мягок, но я знала, что он раздражен, — а с Петей я поговорю.
— Не прогоняйте его, Лазарь Петрович, он ни в чем не виноват! — умоляюще произнесла Настя. — Это я сама взяла. Интересно было, что читают студенты.
Мне это все очень не нравилось. Настя опять взяла чужую вещь без спросу и еще читала то, что совершенно ей не предназначено. Кто знает, к чему может привести «Тайная Доктрина», не имеющая ничего общего с ценностями христианства. Об этой книге мне рассказывал Владимир. Он восхищался Блаватской, посвятившей жизнь обнаружению истины, первой русской женщиной, принявшей американское гражданство в 1878 году. Мне было интересно слушать его, но я дама замужняя, а юной девице совершенно непозволительно знать такие вещи! Не правда ли, Юлия, я рассуждаю, как моя дражайшая тетушка, Мария Игнатьевна. Но я же не за себя волнуюсь, а за нашу воспитанницу. Что скажет ее супруг, если Настя вдруг уподобится мадам Блаватской, сбежавшей в юном возрасте от мужа, чтобы путешествовать по Турции, Египту и Греции?