Первое грехопадение

— Ну чё, как оно? — спросил его, имея в виду вообще всю эту армию.

Он понял, о чём я.

— Поговорим ещё, — ответил. — Куда кости-то бросим?

Бросили в кафешке под открытым небом. Взяли водку, шашлык. Выпили.

— В Очкой-Мартане дело было, — заговорил Илья изменившимся голосом. — Бой там завязался.

Были мы уже изрядно пьяными. Впрочем, я ещё обнаруживал способность соображать. Какой Очкой-Мартан, хотел спросить его. Ты же на Дальнем Востоке служил.

Но не спросил.

— Выстрелы, взрывы, — говорил Илья. — Ничего не видно. Врываюсь в дом — орёт кто-то. «Урусы, — вопит, — гниды! Собаки шелудивые!» Я очередь туда. Подбежал, смотрю: старуха валяется.

Он поднял глаза и пристально посмотрел на меня.

— Представляешь, обыкновенная старуха! Невооружённая.

Я не знал, как мне реагировать на его слова.

— По глупости, в суете старуху застрелил! — опустил он глаза. — Никогда себе не прощу!

— Не казнись, — сказал я. — Ты не виноват. Ты выполнял приказ.

— Всё так, — качал он головой, — всё так. Но на душе-то неспокойно. Как жить теперь с этим?!

Я разлил остатки водки по рюмкам.

— Знаешь, — сказал Илья, поднимая свою, — сколько из нашего взвода ребят погибло?

— Сколько?

— Да все почти!

Снова он одарил меня пронзительным взглядом.

— Семь человек в живых осталось, семь человек!

Я сочувствующе молчал.

— Знаешь, как нас в Грозном косили? Капитан, педрила, отдаёт приказ: лобовой штурм здания. Лобовой штурм! Ты знаешь, что такое лобовой штурм?!

— Нет.

— И не приведи господи тебе узнать это! Бежим, штурмуем… Половины взвода как не бывало!

— Да уж, страшно, — сказал я.

— Давай за них! — кивнул Илья. — За тех ребят, которые жизнь свою отдали на этой войне. Пусть земля будет им пухом!

Он вылил на землю несколько капель водки. Остальное опрокинул в рот.

— За ребят! — поддержал я тост.

Мы взяли ещё, хотя я видел, что уже достаточно. Илья настаивал и спорить с ним почему-то не хотелось.

— Семнадцать ченов я положил, — бормотал он. — За каждого гильзу храню.

— Ты молодец, — говорил я. — Я бы не смог.

— Да, ты бы не смог, — пьяно усмехался он. — Ты в армии не служил, жизни не видел. Хули, всё мамкину сиську сосёшь. Студентик.

— Да, сиську сосу, — кивал я.

Мутными глазами Илья обводил соседние столы.

— Семнадцать бородатых на тот свет отправил, — говорил он, — и ни одного не жалко. А вот старуху эту забыть не могу!

— Не казнись, — успокаивал я его. — Нет там твоей вины.

Он заплакал. Сидел, опустив голову, а слёзы бежали по щекам. Плечи колыхались от всхлипов, и горе, настоящее горе опустило свою печать на его лицо.

— Выпьем, брат, — сказал он.

Глубокой ночью на своём горбу я тащил Илью домой. У подъезда положил его на скамейку. Подожду полчасика, подумал, может оклемается. Не таким же его домой заносить.

Он оклемался. До квартиры поднялся почти самостоятельно.

— А всё-таки правильно, что мы там были, — шептал он. — Мятежи надо усмирять! Целостность государства — это всё, что у нас есть. Раньше я не понимал этого, но армия открывает глаза. Кто на нас с мечом, тот от меча и погибнет!

Мы попрощались наконец.

В конце лета снова столкнулся с Ириной. Она была рада видеть меня.

— Привет, Вадим! — помахала рукой. — Как делишки?

— Всё так же.

— Илья вернулся, ты знаешь?

— Да, мы виделись.

— Виделись? Молодцы. Слышал, что он жениться собирается?

— Нет.

— Ну, блин, чё он тебе не сказал! К нему же девчонка из Уссурийска приехала. Невеста.

— Из Уссурийска?

— Да, где он служил. У нас живёт. Осенью хотят пожениться.

— Совет да любовь.

Ирина была симпатичной девочкой. У нас даже могло что-то получиться.

— В субботу у них помолвка, — сказала она.

— Ого! Поздравляю.

— Приходи.

Она нравилась мне. Я был не прочь познакомиться с ней поближе. Вот только…

— Не смогу, — объяснил я ей. — Дела.

— Илья расстроится, — сказала Ирина. — Он к тебе так хорошо относится.

— Не расстроится.

Мы стали прощаться.

Самое главное, — сказал я ей напоследок. — Передай ему, чтобы гильзы берёг. И пусть восемнадцатую добавляет. Старуха тоже считается.

ЖОПОЙ РЕЗАТЬ ПРОВОДА

— Ты куда? — вышла в коридор мама.

Пятилетний Дима нахмурился и недовольно пробурчал:

— Жопой резать провода.

Кухонное полотенце выпало из маминых рук.

— Что?.. — изумилась она.

Дима хихикал — собственная шутка безмерно радовала его. Мама подскочила к нему.

— Негодник! Засранец! — выкручивала она ему ухо. — Где нахватался, на улице? Кто тебе сказал, Владик сказал? Всё, не будет ноги Владика в нашем доме.

— Не Владик, не Владик! — захныкал Дима. — Это большие мальчики говорили.

Было больно.

— На улицу не пойдёшь, — вынесла приговор мама. — Глядите-ка на него! От горшка два вершка, а уже ругаться научился.

Весь вечер Дима сидел на диване и плакал. Ухо распухло.

— Ты чё вчера не выходил? — отчитывал его Владик.

— Матуха не пустила.

— Фу, матуха. Смотался бы!

— Она следила…

— Такое пропустил! Танька из третьего подъезда трусы снимала!

— Трусы!? — удивлению Димы не было предела.

— Ага. Мы ей мороженое купили и она согласилась.

Дима был убит этим известием.

«Матуха проклятая! — негодовал он. — Чтоб ты сдохла!»

— Ты куда? — выглянула из кухни мать.

Дмитрий поморщился.

— Жопой резать провода, — ответил раздражённо.

— Немало ты их нарезал, — мама попыталась свести разговор к шутке.

— Перестань! — сказал он. — Мне тридцать два года, хватит спрашивать куда я иду.

— Пока ты со мной живёшь, я за тебя отвечаю. Вот женишься, будешь жить отдельно — тогда делай, что хочешь.