Первый генералиссимус России
Шрифт:
Конечно, Софья Алексеевна знала, что она далеко не красавица. В чем, в чем, а в уме и проницательности ей было не отказать. Не зря же ее учителем и наставником долгое время был пригретый и обласканный Алексеем Михайловичем Симеон Полоцкий. Да и сама она не удаляла от двора ни Сильвестра Медведева, ученого монаха, друга и последователя Симеона Полоцкого, знатока многих языков, переводчика, философа и сочинителя виршей, ни его земляка и родственника Кариона Истомина, прославившегося не только одами правительнице, но и греховной связью с крепостной крестьянкой, родившей ему детей. Возможно, поэтому, в палатах, где осуществлялся прием, и где все блестело золотом, зеркал было мало. Зачем лишний раз иметь напоминание о своей мужеподобной внешности…
Зато в палатах наипервейшего боярина Василия Васильевича
«Садись, боярин, и рассказывай о курском житье-бытье, — благосклонно предложил Василий Васильевич креслице с сиденьем из красного бархата напротив себя. — Подробно все рассказывай. Времени на то достаточно. Как ведут себя там московские стрельцы? Как сами курчане? Как обстоят дела с Белгородской засечной линией и городами-крепостями на ней? Ну, и конечно, о победе над ордой. Хочется все узнать, так сказать, из первых рук».
Пришлось рассказать и о прибытии в Курск, и о проведении разбора, и о размещении московских стрельцов да строительстве для них изб в слободе. «Открытого недовольства не высказывают, — подчеркнул особо. — Службу несут исправно». Потом рассказывал, как ходил с проверкой укрепленности и обустроенности Белгородской засечной линии. Василий Васильевич слушал внимательно, не перебивал, лишь тонкими длинными пальцами, унизанными перстнями, тихонечко барабанил по столешнице стола. И только когда зашла речь о сече с ногайцами, поинтересовался, насколько крепки и стойки те в бою.
«Из того, что довелось лично увидеть, — ответил честно, чувствуя, что вопрос был задан не просто из праздного любопытства, а с прикидкой на что-то большее, — стойкости как раз и не приметил. Фактор неожиданности для них стал, как гром среди ясного неба. Возникшая паника в единый миг перечеркнула всю стойкость. Но как поведут себя при иных обстоятельствах, судить не ручаюсь… А вообще, излюбленная их тактика скопом нападать при десятикратном перевесе. Откатываться, рассыпаясь, и снова, собравшись, нападать».
Суть этого вопроса стала более понятной в следующем году, когда Василий Васильевич по воле Софьи Алексеевны став во главе стотысячной русской армии, двинулся к Перекопу.
А пока… Пока были некоторые уточняющие вопросы по курскому воеводству и о дороге в Москву. Пришлось рассказать, как перед самой Москвой пришлось отбиваться от ватажки разбойников.
«Хорошо, что пару пистолей при себе держал да и с саблей не расставался, а то Бог знает, что бы было…» — «А стрельцы?» — Ну, конечно, и стрельцы подмогли. Правда, поначалу как-то растерялись от такой наглости, но тут же взяли себя в руки — и ринулись на разбойников. А еще стрелецкий сын Семка… Мальчонка-мальчонка, а из подаренного мной пистолета одного супостата подранил серьезно. Смелый. И сметливый. Ныне хочет на Москве своих земляков Сильвестра Медведева да Кариона Истомина отыскать. Кстати, нет ли их ныне при дворе?» — «Медведев, тот довольно часто тут бывает, — не то чтобы снизошел к ответу Голицын, но как бы даже и обрадовался возможности дать такой. — Все пытается Софью Алексеевну на устроение в Москве Академии, по образцу Франции и Англии, склонить. Оду за одой ей посвящает. Думает виршами ее пронять, — явно откровенничал, хотя и с долей иронии и скепсиса, Голицын. — Дело, по мне, хорошее, только как-то не ко времени… Да и патриарх Иоаким возражает. Что-то невзлюбил патриарх монашествующего виршетворца, целый полк «мудроборцев» против него сколотил. На каждом углу клеймят и порекают. Почти до опалы дело довел… Так что не ко времени…
Хотелось спросить: «Почто не ко времени?» Но сдержался.
А Василий Васильевич продолжал: «Да вряд ли что получится — на Руси-матушке живем, не во Франции… — усмехнулся и грустно, и иронично одновременно. — В последнее время этот ученый монах сошелся с Федором Шакловитым. Тот ему документы из Стрелецкого и Разрядного приказов для «Созерцания» дает». — «А это что за Нагорная проповедь?» — пошутил зачем-то, возможно, подлаживаясь под тон самого Голицына. «Да труд, либо трактат по исследованию причин и последствий последних стрелецких бунтов. И восхваление премудрости Софьи Алексеевны при пресечении этого воровства. Мол, она одна сподобилась своими мудрыми действиями погасить этот пожар». — «Понятно», —
качнул головой, чтобы поддержать разговор.Что бы кто ни говорил, но Василий Голицын не только франт известный, но и муж умнейший. Несколько языков иностранных знал. Потому слушать его было приятно и поучительно.
«Вот и завязалась на сей почве дружба между ними, — вел рассказ далее Голицын. — К тому же, как поговаривают, они из одних мест будут. Откуда-то с южных порубежий Руси. Словом, земляки. Кстати, — словно спохватился он, — ты с Шакловитым знаком?» — «Как-то не приходилось». — «Познакомься. В гору пошел человек. Из думных дьяков прямо в начальники Стрелецкого приказа прыгнул. Ловок, шельмец. Софья Алексеевна в нем души не чает», — усмехнулся легко, весело, без тени ревности или зависти.
Да и как, на самом деле, блистательный потомок Гедеминов мог позавидовать безродному выскочке?.. Смешно, право слово! Ведь яркий свет солнца не завидует же блеклому свету луны. Так почему же человек — дневное светило — должен завидовать ночному?..
«…А Карион… — избавившись от улыбки и помолчав малость, продолжил далее, — Карион ныне больше к Нарышкиным тяготеет. Их хлеб-соль привечает. Впрочем, и оды, восхваляющие премудрость Софьи Алексеевны, тоже пишет. На два фронта, так сказать, бьет… Кстати, его можно найти в Заиконоспасском монастыре. Там вместе с Медведевым в школе грамматику детям разных чинов и званий преподает…» — «Спасибо, князь!» — «Не стоит благодарить. Ты спросил, я ответил. Лучше скажи, про какого мальца-удальца ты мне давеча речь вел?» — «Про Семку что ли?..» — «Про него самого». — «Да так, напросился стрелецкий сын в Москву, первопрестольную повидать. Он в Курске на побегушках был… что-то вроде посыльного. А что так?» — «Да то, — несколько замялся Голицын, — что царь Петр Алексеевич ныне в Преображенском из недорослей потешный полк собирает. Тешится отрок. И Бог с ним, пусть себе тешится… Вот бы и пристроил мальца туда, раз такой смелый да сообразительный. Пусть с молодым царем воинскую премудрость постигает». — «А пусть. Заодно и сам Петру Алексеевичу и матушке его Наталье Кирилловне почтение засвидетельствую». — «С этим еще успеется… — повеяло холодком от взгляда Голицына, которому явно не пришлись по вкусу последние слова о засвидетельствовании почтения. — Пока же поговорим о твоей дальнейшей службе. Софья Алексеевна мыслит направить тебя воеводой в Новгородский полк. Как на это смотришь?»
Быть воеводой Новгородского полка — это сразу же прыгнуть, согласно служебному старшинству бояр по Уложению покойного Федора Алексеевича, с двадцать третьей степени на двенадцатую. При всем том, что всего степеней тридцать четыре. Да это же мечта каждого боярина! Поэтому язык так и просился брякнуть: «Я согласен!». Но осилил соблазн и молвил спокойно: «Как будет угодно государям, Софье Алексеевне и Боярской Думе». — «Хорошо. Тогда жди окончательного решения».
Аудиенция была окончена. Отвесив поклон, как того требовал дворцовый этикет вежливости, Шеин удалился.
Несмотря на тонкий намек Голицына о нежелательности посещения царя Петра и его матушки, в Преображенское съездил, представил Петру Алексеевичу Семку, и тот его сразу же забрал, буркнув: «Мне такие молодцы нужны».
Приложился к ручке и Натальи Кирилловны. При этом пришлось долго выслушивать ее жалобы на Софью Алексеевну, что та их с Петрушей выжила из царского дворца, что бояре никакого почитания сыну-царю не оказывают, что сам сын Петруша только военными играми и бредит. «Целыми днями домой не загонишь, все бегает и бегает с деревенскими мужиками да из ружей палит. Одежонку порвет, сам чумазый, словно цыган. И все: «Некогда, маменька!» Все куда-то спешит, торопится, сердешный. А куда торопиться-то, куда спешить?..»
Вдовая царица Наталья Кирилловна шестью годами старше Софьи Алексеевны. На момент беседы ей на тридцать пятый годок повернуло. У нее на руках сын-царь и дочь-царевна Наталья одиннадцати с половиной лет. В отличие от падчерицы, она и по эту пору сохранила миловидность лика, хотя телом раздобрела не менее. Впрочем, вся миловидность ее лика тут же растворяется в темных красках траурных одежд. И плат, и платья на Наталье Кирилловне хоть и из дорогих тканей, но черные. А вдовий цвет, как и само вдовство, как известно, никого не красит, даже цариц.