Первый генералиссимус России
Шрифт:
Терем Натальи Кирилловны наполняют богомольные старушки, мамки, няньки и просто бабы-шутихи, которые при появлении Петра Алексеевича, кудахча как куры, разбегаются и прячутся по щелям и норам. А то, ненароком, коли зазеваешься да царю-отроку под ноги попадешься, можно и пинка получить.
Петру Алексеевичу скоро тринадцать лет будет. Он худощав, высок, порывист в движениях. Да и в речах тоже. Говорит быстро, словно боится, что до конца не выскажется, что что-то забудет. Потому речь его часто взахлеб, со сглатыванием слов, местами невнятна.
Очи у него большие, черные, бесконечно глубокие. Что у них на поверхности, так это нескрываемый и неиссякаемый интерес ко всему, но особенно к делам и вещам ратного толка. Волосы — тоже черные, как крыло ворона, вьются крупными локонами
Такое впечатление, что это не царь, а деревенский отрок-смерд только что с поля возвратившийся. Правда, головку старается держать гордо, властно, видно бояре да мать тому учат. Впрочем, из-за своей постоянной порывистости временами об этом забывает. Зато часто ею дергает — сказывается испуг, пережитый во время стрелецкого бунта.
Грамоте, цифири и письму Петра Алексеевича обучает дьяк Никита Моисеевич Зотов. Его сам Симеон Полоцкий экзаменовал, прежде чем допустить до столь важного и серьезного дела. Наталья Кирилловна привечает Зотова за тихий нрав, трезвость и боголюбие. Никита Моисеевич хоть и обучает царя-отрока, но сам боится его как огня. А потому обучение идет не шатко и не валко.
«Научился читать да писать — и слава Богу! — рассуждала простодушно Наталья Кирилловна. — Остальное дьяки с подьячими исполнят. И сочинят, и напишут. А если будет надобно, перетолмачат с любого языка на русский или же наоборот… Иначе за что же они царское жалованье получают?.. К тому же немалое».
Кроме вдовой царицы Натальи Кирилловны и царя Петра Алексеевича повидал он в тот день и боярина Ивана Борисовича Троекурова. Не виделись с того времени, как было венчание царевичей на царство. Потому обнялись, троекратно расцеловались по старинному обычаю. Перебросились парой слов.
«Скукота невозможная, — зевнул тот. — Царица либо плачет, либо всех бранит. Царь Петр Алексеевич шалит. Наверное, сам видел?» — «Видел». — «Вот то-то».
Полдня тогда пробыл он, Шеин, в Преображенском, но узнал столько, сколько порой и за месяц не познаешь. Особенно о раскладе сил вокруг престола, кто с кем дружит и хлеб-соль водит, кто с кем пребывает в контрах, во вражде и тяжбе. Для себя сделал вывод: в дрязги вокруг престола никоим образом не вмешиваться. Держаться от всего этого подальше, «коли голова дорога». Голова была дорога, шею и плечи не тяготила.
Когда от великих государей за подписью Софьи Алексеевны поступило распоряжение отбыть в Новгородский полк, принял это с удовлетворением. Не мешкая, собрался в дорогу. Ибо долгие сборы — это долгие душевные муки, бабьи слезы и сопли. Сына Сергея оставил на кормилицу и прочих домочадцев. Предупредил: «За сына головой отвечаете». С тем и покинул родимый очаг.
Великий Новгород не Курск. Куда старше и больше. Но порядки те же, и люди схожие нравом и повадками. Если что плохо лежит, тут же сопрут и глазом не моргнут, если пошли в кабак, то без драки никак. Все разные, но всех их объединяет одно: нелюбовь к московским людям. Все никак не могут забыть той расправы, которую некогда учинил царь Иван Васильевич Грозный. Больше века прошло, а рана та все кровоточит и кровоточит.
Полки Новгородского разряда частично находились в самом Великом Новгороде, частично в Пскове, но больше всего стояли по острожкам на границе с Литвой, Швецией и Польшей. «Значит, не только разбор придется проводить в самом городе, но и по всей границе несение службы проверять, — решил для себя. — Что ж, дело известное, на личном опыте испробованное».
Несмотря на то, что в 1678 году по Рождеству Христову стараниями царя Федора Алексеевича и его дипломатов, в том числе Василия Васильевича Голицына, удалось продлить мир с Речью Посполитой, обстановка между Польшей и Русью из-за Киева и украинского Левобережья была напряженной. Польский король Ян Собеский то и дело заключал сепаратные сделки с крымским ханом и даже «дарил» ему Киев и Украину. Начавшиеся в 1684 году новые переговоры с Яном Собеским о заключении «Вечного мира» закончились впустую. Воинственный король поляков мечтал о реванше и постоянно устремлял свой взгляд на земли Московии, как он называл
Московское государство. В связи с этим, хотя на границе пока было без стычек и провокаций, ухо приходилось держать востро.Но вот Ян Собеский, находясь с польской армией в Молдавии, потерпел страшное поражение от Белгородской орды. Теперь ему стало не до русских земель. Тут, как говорится, не до жиру, быть бы живу… Чтобы не лишиться престола и государства, он стал сговорчивым и подписал (правда, со слезами на глазах) в 1686 году по Рождеству Христову договор о «Вечном мире».
По этому договору к Москве отходили Киев и все потерянные Речью Посполитой по Андрусовскому перемирию земли — Смоленск и Левобережная Украина. Василий Васильевич Голицын, возглавлявший Посольский приказ, мог бы торжествовать. Ведь именно лично им было сделано немало, чтобы добиться «Вечного мира» и закрепить за Москвой земли Украины. Но тут союзники Польши — Франция, Венеция, Священная Римская империя — потребовали, чтобы Московское государство вступило в войну против Османской Турции.
Весной 1687 года Боярская дума приговорила: «Быть войне с Крымом и Турцией. Князю и боярину Василию Васильевичу Голицыну стать во главе русских войск и идти на Перекоп».
Голицын наказ принял и распорядился, чтобы немедленно собиралась рать для похода против Крыма.
Пришло распоряжение Василия Васильевича и в Новгородские полки: «Полкам Новгородского разряду ратных, конных и пеших людей строить и иметь во всякой готовности к воинскому походу!» Кроме того, в помощь ему, Шеину, прибыл воевода князь Даниил Афанасьевич Барятинский.
«Не доверяют?» — поинтересовался у Барятинского. «Почему не доверяют? Доверяют, — ответил тот без лукавства. — Только есть указание: воинских начальников как можно больше в поход отправить. Вот и прислали меня к тебе». — «Что ж, поратоборствуем». — «Поратоборствуем, если на то будет воля Господа и князя Василия». — «Что-то загадками молвишь?» — «К чему загадками, — взглянул резко, испытующе Барятинский. — На Москве был слух, что не с охотой идет в поход Голицын. «Не ко времени», — говорит». — «Раз не ко времени, так ты и не вел бы полки». — «А как не поведешь, коли Софья Алексеевна настаивает да Боярская дума требует — надо же союзнический долг исполнять. Думается мне, что поход сей больше для отводу глаз союзникам будет. Впрочем, кто знает, силы-то собираются нешуточные. Только наших войск около ста тысяч да еще казаки гетмана Самойловича».
Действительно планировалось двинуть на Крым сорок тысяч солдат иноземного строя и стрельцов, сорок тысяч человек московского служивого чина, служилых людей полковой службы и казаков, а также двадцать тысяч копейщиков и рейтар. Все это войско подлежало делению на семь приказов и должно было находиться под единым командованием «Большого полка дворового воеводы, царственных больших и государственных великих посольских дел оберегателя и наместника Новгородского» князя Голицына. Только как всегда: «гладко на бумаге, да забыли про овраги». То дети боярские со своими людьми вдруг в нетях оказались, то дворяне в таком виде пришли, что нищие у церковной паперти лучше выглядят и одежду крепче имеют… То кто-то о провизии не побеспокоился, то у пушек колеса поломанными оказались… Словом, в назначенное время собралось не более 50 тысяч. И это войско растянулось на десятки верст.
«Не войско — стадо, — видя такую дурную организацию управления, то и дело сетовал Даниил Афанасьевич Барятинский, славный потомок святого князя Михаила Черниговского. — С ним не на рать ходить, а только с рати бегать. Ничего путного от этого похода не будет».
О том, что ничего путного из этого похода не выйдет, думал не один Даниил Афанасьевич. Многие так думали.
Еще когда в Москве стрельцов и солдат благословлял архимандрит Новоспасского монастыря Игнатий, призывая их «спасти от турок православных братьев и на крыльях двуглавого орла вернуть крест Христов святой Константинопольской Софии», патриарх Иоаким во всеуслышанье заявлял, что на сей раз победы русскому оружию не будет. «Ибо русская рать заражена воеводами-иноверцами, — восклицал он истово. И, потрясая сухим крючковатым перстом, вещал страшно: — Бог-то все видит! Он не допустит!»