Песнь дружбы

Рассказ Бабетты успокоил Германа. Этот старый Шпан — можете говорить о нем что хотите — все-таки рассудительный человек! Зачем это Христине понадобилось в город? Он встревожился при мысли, что Христина может покинуть Хельзее, хотя он и не встречался с ней. Работа приковывала его к Борну — развалины, хлев, сарай, — но за всем этим он вовсе не забыл Христину. О нет, он ее не забыл!

— Ты не спрашивала ее, почему она так редко показывается? — спросил он довольно равнодушным тоном.

— Спрашивала, разумеется. Она сказала, что теперь будет приходить чаще.

— Завтра я схожу к Анзорге, Бабетта. Может быть, он все-таки даст мне еще немного корма для Краснушки.

С этих пор Герман постоянно поджидал Христину. Никто и не подозревал об этом. Работая, он непрестанно посматривал на склон горы. Гораздо благоразумнее было поджидать ее здесь, чем надеяться на случайную встречу в Хельзее.

Наконец однажды вечером, когда зимнее небо еще горело на западе красным пламенем, он увидел поднимающуюся на гору фигуру. Это была она! Вот она и пришла!

Он надел шапку и спустился к дороге, чтобы подождать ее там. Она его избегает, что ни говорите, — он это видит. Почему? Но на этот раз она от него не ускользнет! Ему нужно задать ей несколько вопросов, вполне определенных вопросов. И возможно, что у него есть на это право.

20

Пламя на западе почти потухло, от него осталась лишь темно-багровая щель, которая все больше и больше суживалась и меркла, как угасающий взор. Стало темно и холодно, ледяной ветер гнал над полями облака снега. Почти ничего уже не было видно.

Да, он задаст ей несколько вполне определенных вопросов. Он преградит ей дорогу и спросит ее напрямик: «Что это было тогда? Как это нужно было понимать? Мы ведь друзья — или нет?» Чем дольше он ждал, тем яснее становилось ему, что он спросит. Он даже слышал, как звучит в морозном воздухе его голос.

По склону что-то скользило: движущийся дымок, тень, — это была она. Герман вышел на дорогу, она медленно шла ему навстречу. Каждый ее шаг взметал снег, и ветер уносил снежную пыль. Подойдя вплотную, она слегка уклонилась в сторону. Тогда он окликнул ее. Она мгновенно остановилась.

— Герман?

Ее голос звучал испуганно и отчужденно.

— Да! — ответил он и приблизился, загородив ей путь. — Да, это я!

Он протянул руку и ощутил знакомое пожатие ее нежных пальцев. Ее лицо расплывалось в темноте, он видел ясно одни глаза. На ее волосах, выбившихся из-под шапочки, лежали хлопья снега, они лежали и на щеках, таяли, их сменяли новые, большая снежинка опустилась на глаз, и сквозь эту непрерывно меняющуюся снежную паутину он разглядел ее лицо, исполненное, как ему показалось, глубокой печали.

— Как ты поживаешь, Христина? — спросил он.

— Спасибо, хорошо! — ответила она. — Но здесь совершенно невозможно стоять! Этот противный ветер! Проводи меня немножко, Герман!

Теперь дело было за ним — он мог говорить, мог задавать свои вопросы. Но он вдруг почувствовал, что в голове у него нет ни одной мысли, он вообще забыл, что собирался о чем-то спрашивать Христину. Ее близость смущала его.

— Сюда, Христина, здесь дорога немного утоптана! — сказал он и стал следить, чтобы она не сбивалась с узкой протоптанной тропинки. — Обожди, я пойду вперед!

Он прокладывал ей след по занесенной дороге.

— Так тебе будет легче идти. Суровая зима, однако!

— Да, зима тяжелая!

Внезапно снежное облако совсем окутало их, пришлось остановиться.

— Почему ты никогда не заходишь к нам? — спросила Христина, когда они пошли дальше. В ее голосе слышался упрек, темные с поволокой глаза были устремлены на него. — Я видела недавно, как ты направлялся в «Лебедь». Почему ты не заглядываешь к нам? Отец думает, что обидел тебя; он, разумеется, не хотел этого!

Да, сказала она, в тот раз, когда он был у них, она действительно видела его. Она тихонько рассмеялась. У нее тогда как нарочно был флюс, от сквозняка, должно быть, и она не хотела ему показываться.

— Осторожно, Христина! Здесь очень плохая дорога! Ты представить себе не можешь, как у нас много работы по хозяйству! Из-за этого я так редко бываю в городе.

Да, Бабетта ей рассказывала, как усердно все они тут трудятся, даже холода и метели не могут остановить их.

Манера говорить у Христины изменилась. В ее голосе появилась какая-то боязливая торопливость, она говорила поспешно, словно опасалась, чтобы не заговорил он. Она говорила о пожаре, о бедствии, постигшем его. Она увидела тогда зарево среди ночи и подумала о том, как тяжело ему будет теперь. Потом она заговорила о своем отце, о том, что он не может примириться со смертью брата и что с ним теперь нелегко ужиться.

— И ты хочешь этой зимой уехать в город? — спросил Герман.

Она удивленно посмотрела на него.

— Это тебе Бабетта рассказала? Ей, собственно, не следовало тебе говорить, никто не должен этого знать. Ты ведь знаешь, каковы здешние люди!

Да, она хочет уехать в город, хочет поступить в школу домоводства. Но если говорить начистоту, настоящая причина не в этом. Ей просто хочется вырваться отсюда, — она ведь еще ничего в жизни не видела. Она бывала каждый год разок-другой в Нейштеттене, но что там интересного? Ей так хочется увидеть настоящий большой город, людей, театры, концерты! Летом здесь чудесно, но уж зато зимой… зимой здесь просто невыносимо.

Герман испугался. Он умолк и удрученно зашагал сквозь снежную пелену, охваченный неясной печалью. Ее голос звучал так равнодушно, так чуждо! Она говорила без умолку, лишь бы не молчать.

— Ты, наверное, поймешь меня, Герман! — сказала она. — Ты ведь много видел. Но отец…

О да, он прекрасно понял!

Недалеко от городка ветер швырнул им в лицо такой яростный снежный вихрь, что им снова пришлось остановиться.

— Ах, в такую погоду невозможно разговаривать! — воскликнула Христина, протягивая Герману руку. — Спокойной ночи, Герман! Я побегу поскорей! Невозможно разговаривать!