Песнь дружбы
Шрифт:
Генсхен весело рассмеялся.
— Здравствуйте! — ответил он, подражая ледяному тону Долли.
Разъяренная Долли вышла, сильно хлопнув дверью.
В зале появился Нюслейн, багровый от гнева, пенсне на его носу тряслось.
— Кто это здесь так швыряет дверь? — закричал он.
— Ваша дочь! — ответил Генсхен, не отрываясь от работы.
— По временам она бывает просто бешеная со своими настроениями!
Нет, нет, так продолжаться не может. Долли сама это видела. Она капитулировала, она безоговорочно сдалась. Ее нервы не выдержали.
— За что вы меня давеча так обидели? —
Он сказал, что рассердился. Он, мол, разумеется, не должен был поддаваться гневу, он должен был сказать: «Извините, фрейлейн Нюслейн, мы не поняли друг друга».
О, это было бы гораздо хуже, этого она бы не перенесла. Лучше уж другое.
— Генсхен, Генсхен! — Она прильнула к нему. — Разве не может все опять стать как прежде?
Генсхен мягко отстранил ее.
— Может быть! — сказал он.
Может быть! Он сказал «может быть»! Какое счастье! Да, теперь она знает, что такое любовь! Генсхен! О, как она его любит!
— Ах, Генсхен! — Она снова прильнула к нему и предложила: — На нашей даче завтра вечером — по пятницам отец уходит играть в кегли — в десять часов? Хорошо? — Генсхен медлил с ответом. Это было невыносимо!
— Генсхен!
— Но ты, может быть, снова потребуешь, чтобы я клялся?
— Нет, нет, клянусь тебе!
— Так, значит, теперь клянешься ты? — засмеялся Генсхен. — Ладно, Долли, завтра в десять часов.
7
Пятница! Никогда не надо ничего затевать в пятницу! А эта пятница была поистине несчастливым днем. Долли весь день чувствовала, что ей что-то грозит; все казалось каким-то хмурым и зловещим, даже воздух.
Когда начало темнеть, она незаметно сбегала в загородный домик, вытопила печку и накрыла на стол. Она купила бутылку красного вина. У нее кружилась голова, когда она думала о поцелуях примирения. Бедная Долли, она не предполагала, что этим поцелуям не бывать и что она еще будет радоваться, что не случилось ничего похуже.
Вернувшись домой, она услышала, как отец распекает ученика. Он говорил еще более раздраженно, чем обычно, — это был один из тех дней, когда он становился тираном. За ужином в его голосе несколько раз неожиданно прорывалась злоба. Он попробовал суп, надел пенсне и начал пристально рассматривать этот суп, словно в гороховом супе можно увидеть что-либо интересное.
— Лук! Суп пахнет луком!
— Как же может этот суп пахнуть луком? — осмелилась заметить фрау Нюслейн. Но Нюслейн уже с торжествующей злой усмешкой вылавливал из супа кусочек лука.
Ну, фрау Нюслейн резала лук, должно быть кусочек лука попал при этом в суп. В конце концов ведь это не яд!
Яд! А разве он сказал, что в супе есть яд? Нет, он говорил лишь о несомненном привкусе лука и больше ни о чем, а теперь говорят уже о яде!..
— Никто не говорит о яде.
Нюслейн метал язвительные взгляды сквозь стекла пенсне.
— Никто не говорит о яде? Но ведь ты сама только что говорила о яде!
Больше он не проронил ни слова. После ужина он закурил
сигару и принялся расхаживать взад и вперед по комнате, раздраженно пощипывая свою бородку. Это был плохой признак: он искал повода для ссоры. Долли убрала посуду. Девять часов. Надо надеяться, что сейчас он уйдет играть в кегли.Вдруг до нее донеслись из комнаты возбужденные голоса. «Ой-ой-ой, уже спорят!» В том, что они ссорились, не было ничего необычного, позже никто не мог сказать, из-за чего, собственно, возникла ссора.
— Ты сегодня невыносим, — говорила мать, — шел бы уж лучше играть в свои кегли.
Ах, так? Он должен уйти? Его не хотят видеть дома! Подумайте только! Он хотел после целого дня работы отдохнуть от трудов в кругу своей семьи, а его попросту выгоняют! Выгоняют на улицу!
— Никто тебя не выгоняет. Ты перевираешь каждое слово!
Ах, хоть бы он прекратил уже свои бесконечные разговоры и ушел!
— Но мама же не хотела сказать ничего плохого, отец! — вставила Долли.
Нюслейн остановился и пристально посмотрел на нее сквозь пенсне.
— Недостает только, чтобы вмешивались дети! — возмущенно проговорил он, и Долли поняла, что дело плохо. — Этого только недоставало! Жена против мужа, дочь против отца! Иди спать, Долли! Слышишь? Только я не желаю, чтобы ты опять читала до поздней ночи, — освещение стоит денег, дочь моя! И я не желаю, также, чтобы ты опять удрала!
У Долли закружилась голова. Недавно она попросту удрала и отправилась на бал в клуб пловцов, несмотря на запрещение отца, считавшего, что в этом клубе ведут себя фривольно. «Фривольно» — больше он ничего не сказал. О, он знал все, хотя и не говорил.
— Иди спать, я проверю тебя. Впредь ты меня не проведешь! Авторитет главы семейства должен быть восстановлен!
Долли легла в постель одетая. Она дрожала от страха. Она плакала.
Нюслейн продолжал распространяться о падении нравов, об анархии в семье, наконец он сорвал с вешалки свое пальто из толстого сукна и плюшевую шляпу и ушел.
Долли слышала, как захлопнулась наружная дверь. Было уже около десяти часов. Нет, сегодня у нее уже не хватит смелости пойти туда. Генсхен, Генсхен!
Нюслейн выбежал во тьму. Обеими руками он нахлобучил на голову свою плюшевую шляпу. Несчастье пригибало его к земле. Его несчастье, его трагическая судьба заключались в том, что он женился на женщине, которая духовно была ниже его. Немного спустя он успокоился; благотворная волна мягкой грусти охватила его.
— Такова жизнь, — вздыхал он, — такова жизнь!
Человек женится, и с этого момента он связан по рукам и ногам и принужден жить в захолустье, среди совершенно необразованных людей, которые понятия не имеют о расщеплении атома и об электронах. А он, быть может, рожден для более высокого призвания! Рожден, чтобы стать изобретателем, ученым, государственным деятелем — кто знает? Нюслейн снова вздохнул и снял плюшевую шляпу, чтобы освежить разгоряченную голову. А может быть, он стал бы философом? Кто знает? Но теперь все в прошлом, жизнь испорчена. Лучше всего было бы уехать прочь отсюда, прочь — где-нибудь на южных морях еще можно стать человеком. Господь бог отвернулся от холодного севера, господь благоволит к югу.