Песнь дружбы

— Ты не купил бы! — ответил он. — А я купил, и в конце концов я ведь хозяин в Борне!

Антон резко обернулся. Слышно было, как звякнули тяжелые инструменты в его мешке.

— Хозяин в Борне? — повторил он, наморщив лоб, с легкой насмешкой. — Прекрасно, прекрасно! Всего хорошего! — И он ушел.

Вернувшись вечером, Антон долго возился в сарае. Когда он вышел, его рюкзак был набит, в правой руке он держал полный мешок. Он распахнул дверь в кухню.

— Ну, я ухожу, Бабетта! — закричал он. — Спасибо за все! Мы с тобой как-нибудь увидимся. Будь здорова!

Бабетта не поняла его.

— У вас есть где-нибудь работа? — спросила она.

— Нет, нет, но я ухожу! Передай им всем привет, и Герману тоже. Ему не следовало говорить: «Я хозяин в Борне», — можешь ему спокойно это передать!

Прежде чем Бабетта опомнилась от изумления, Антон исчез.

За ужином Герман едва прикасался к еде. Расстроенный, с мрачным лицом, жевал он кусок хлеба. Ну ладно, ему не следовало этого говорить, он сознавал. Но этот Антон способен свести человека с ума своей болтовней о лошадях. То круп не в порядке, то спина, то одна из них хромает, и еще бог знает что. Вечно он придирается, всегда всех учит, и это тянется уже давно.

Герман был рассержен не на шутку.

— И из-за этого нужно было сразу сорваться и убежать? — выкрикнул он.

Никто не проронил ни слова, только Бабетта тяжело вздохнула.

Однако после ужина Герман незаметно вышел и спустился в город. Он нашел Антона, как и предполагал, в «Якоре». Антон сидел, обхватив голову своими огромными руками; перед ним стояла кружка пива. Он не взглянул, когда Герман уселся против него, но как только Герман открыл рот, он поднял руку, словно обороняясь:

— Ни слова! — закричал он. — Ты не должен был этого говорить, Герман! Довольно, довольно! Ни слова!

Герман сказал, что провел целые сутки на ногах и что ведь в конце концов Антон разнес лошадей в пух и прах.

Антон желчно рассмеялся:

— И это, по твоему, лошади? Да твоя тетка просто-напросто обманула тебя! Околпачила, как последнего дурака! А попробуй только заикнуться об этом, — ревел Антон вне себя, бросая на Германа такие взгляды, словно хотел испепелить его, — так ты, видите ли, хозяин в Борне!

Герман достаточно хорошо знал Антона. Продолжать с ним разговор сегодня бесполезно. Герман поднялся. Он надеется, сказал он, что завтра Антон посмотрит на все это иными глазами, — сегодня он слишком возбужден.

— Возбужден! — взревел Антон, чуть не опрокинув стол. — Возбужден! Да я спокоен так, как только может быть спокоен человек!

На следующий день Генсхен попытался уговорить Антона, но и он вернулся домой заметно присмиревшим. Он застал Антона пьяным, и тот напрямик заявил ему, что никогда не вернется в Борн, где есть хозяева и батраки. Пусть, мол, они не стараются понапрасну. Если Герман желает иметь батраков, пусть выпишет себе откуда-нибудь рабов! А он, Антон Хохштеттер, родом из Лангенценна во Франконии, плотник по профессии, — человек свободный, а не раб какой-нибудь!

— Можешь ему так и передать! — сказал он.

Бабетта тоже пыталась уладить дело. Она отправилась в «Якорь», но Антон не дал ей и слова сказать. Он пил запоем; увидев ее, он тотчас же начал бушевать. Этого только не хватало, закричал он, теперь уже и бабы вздумали вмешиваться в споры между мужчинами! Бабетта пустилась наутек.

Нужно было оставить Антона на несколько дней в покое. В Борне царило печальное настроение, словно в доме был покойник. По вечерам они почти не разговаривали между собой; можно было подумать, что Антон умер. Лишь теперь они почувствовали, как много он значил для них. Они любили его за мужественный, непреклонный нрав: он словно излучал силу. Этот человек не отступал и не колебался, он не уступил бы и самому сатане. Никогда они не слышали от него ни слова жалобы, одни только проклятия. Смелости у него было нисколько не меньше, чем самоуверенности. У каждого из них были свои заботы, большие и мелкие, и они часто поддавались унынию и падали духом, хотя и старались это скрыть. Антон же никогда не унывал, никогда. Сила, с которой он противостоял всем испытаниям, поражала их.

Через несколько дней Герман сделал еще одну попытку.

— Послушай, Антон, — сказал он, — я пришел к тебе еще раз, последний! У меня тоже есть самолюбие!

Антон кивнул. Герман сказал ему, что у них на горе похоронное настроение и что они успокоятся, только когда он вернется.

— Я говорю совершенно откровенно. Ты необходим нам, ты поддерживал в нас мужество.

Антон выслушал молча, подумал немного и наконец поднял голову. Он посмотрел в глаза Герману долгим, твердым, решительным взглядом. Потом снова потупился.

— И я, — сказал он, — если уж говорить начистоту, я тоже тоскую по вас! Я здесь просто пропадаю! Все это глупости.

Он протянул Герману руку.

— Завтра я вернусь!

24

Пока шла уборка урожая, о свадьбе, разумеется, и думать не приходилось, да Бабетта и не думала. Картофель, репа, второй и третий покос, сено — какая уж тут свадьба! Но ее беременность становилась все более и более заметной. Сможет ли она в таком виде предстать перед алтарем? Ей будет смертельно стыдно перед пастором, а люди станут пальцами на нее указывать. Не лучше ли обождать, пока ребенок появится на свет, а потом уж обвенчаться? Почему бы и нет? Бабетта была женщина практичная.

Но Карл возражал. В конце концов, заявил он, он тоже имеет право голоса в этом деле — ведь это его ребенок, и он хочет, чтобы ребенок родился так, как предписывает закон. Пусть Герман их рассудит. Герман стал на сторону Карла.

— А какой у тебя вид, Бабетта, — сказал он, — это совершенно безразлично!

Ему нужно было сегодня побывать по делам в городе, и он взялся переговорить с пастором.

— Недель через шесть, ладно?

— Ах ты господи! — сокрушалась Бабетта. Она была просто в отчаянии. — За шесть недель я не справлюсь, Герман!

— Ну, через два месяца, иначе может оказаться поздно.

Два месяца! Бабетта была вне себя от волнения. Когда она начинала соображать, что еще нужно сделать, она совершенно теряла голову. Люди добрые! К тому же почти ежедневно приходили гости, приятельницы, которые узнали об оглашении брака и хотели принести свои поздравления. Видишь по крайней мере, что у тебя есть друзья! Они либо глазели с любопытством на ее живот, либо старались не замечать его и глядели, с риском вывихнуть себе шею, куда-то в пространство. Надо надеяться, она еще дотянет, думали женщины. Два месяца! Как бы с нею не произошло чего при венчании! Голубой эмалированный кофейник Бабетты целый день стоял на очаге.

Одна из первых заявилась с поздравлениями вдова Шальке. Она просунула в кухонную дверь бледное лицо и долго с укоризной качала головой. Потом сказала:

— Хороша, нечего сказать! Так-то ты относишься ко мне! Ни словом не обмолвилась! Поздравляю тебя. Ах, кто бы мог подумать, Бабетта!

— Входи же, Фрида! Очень мило с твоей стороны, что ты пришла. Кофе еще не остыл.

Шальке сидела в скромной позе, опустив веки и прихлебывая кофе.

— Сколько лет твоему жениху, Бабетта? — спросила она.