Песнь дружбы

— Сколько лет? — Ну, точно Бабетта не знала. — Так, лет около тридцати.

— Около тридцати? Он выглядит гораздо старше. Около тридцати, говоришь ты? — Шальке рассмеялась своим коротким жиденьким смешком. — Да это ведь совсем еще молодой человек, Бабетта!

О да, ответила Бабетта, он еще молод, да и она ведь не старуха. Тут она вспомнила важную вещь: ее дочери Альвине, которая служит в Рауне у портного, к свадьбе тоже понадобится черное платье. Материал у нее найдется.

— Я совсем не знала, что у тебя такая взрослая Дочь! — заявила Шальке. — А ты выходишь замуж, И у тебя будет маленький!

Шальке прекрасно знала, что у Бабетты есть взрослая дочь, но она не могла устоять: ну как не съязвить при таком удобном случае? Бабетта беспокойно ерзала на стуле, смущенно бормотала что-то, и вдруг в ней шевельнулась неприязнь к Шальке. Она заявила, что, пожалуй, лучше будет отослать материал Альвине, — пусть ей сошьют платье в Рауне.

Шальке почувствовала, что зашла слишком далеко.

— Ах да, — сказала она, — прости меня, Бабетта: теперь я вспоминаю, что ты уже один раз была замужем. Как быстро летит время!

Бабетте приходилось часто бывать в городе. Не мог же Карл предстать перед алтарем в этой рваной и покрытой заплатами куртке! Ему необходим черный свадебный сюртук, и цилиндр, и ботинки, и еще всякая всячина. Ах ты господи, а время-то уходит!

Затем Бабетте надо было съездить в родную деревню, где была похоронена ее мать. Она должна была сказать своей матери, лежащей в сырой земле, что выходит замуж, и попросить ее благословения. Так надо было, без этого Бабетта обойтись не могла, хотя на поездку туда и обратно ушло целых два дня.

Приближался день свадьбы. Бабетта волновалась все сильнее. Она устроила генеральную уборку, предстояла еще большая стирка. Бабетта начала составлять список блюд для свадебного стола. Герман пожелал уплатить за все, предоставив Бабетте полную свободу выбора. Бабетта напекла целую гору пирогов — нельзя же, чтобы угощение было скудным! Она хлопотала у себя на кухне до поздней ночи, эта неутомимая труженица, которой так скоро предстояло стать матерью.

За неделю до свадьбы Бабетта окончательно впала в панику. Пот струился у нее по лицу, она попросту не могла управиться со всей работой. Она послала дочери телеграмму, чтобы та немедленно приехала. Это была первая телеграмма, отправленная Бабеттой за всю ее жизнь.

Альвина известила, что едет. Портной дал ей отпуск.

— Альвина едет!

Весь Борн был охвачен волнением. И вот она приехала.

Это была дородная, пышущая здоровьем девушка с толстыми румяными щеками, пытливо глядящими глазами и русыми косами, обвитыми вокруг головы. Красивой ее нельзя было назвать: у нее был слишком большой рот, и когда она смеялась, у нее сильно обнажались десны. А смеялась она почти беспрестанно. Голос у нее был такой же визгливый, как у Бабетты, и молчаливостью она тоже не отличалась. С первого же часа она почувствовала себя в Борне как дома. Антон поглядывал на нее не без удовольствия.

— У тебя, Бабетта, дочка — бой-баба! — одобрительно заявил он, — Есть на что посмотреть, черт побери!

В последнюю минуту выяснилось, что Бабетта забыла самое важное: фату и миртовый венок. С двадцатилетнего возраста она мечтала о фате и миртовом венке: что это за невеста, если у нее нет фаты и венка? Обойтись без них было совершенно невозможно! Ведь в конце концов деньги у нее есть, почему же она должна пренебречь мечтой всей своей жизни? За три дня до свадьбы она отправилась в город и посвятила в это дело вдову Шальке.

— Как ты думаешь, Фрида?

Шальке горячо поддержала ее. И в самом деле, почему Бабетте не надеть фату и миртовый венок, раз даже крестьянские девушки это делают? Но тут возникло затруднение: в Хельзее невозможно достать что-нибудь приличное, в Нейштеттене тоже. Шальке предложила съездить в город. В город? Полдня езды туда и полдня обратно только для того, чтобы купить венчальную фату и венок? Неслыханное дело!

— Сколько же ты возьмешь за такую услугу?

Она? Ничего! Она сделает это просто по дружбе.

— Ты, конечно, приглашена на свадьбу, Фрида! — ответила Бабетта, сраженная таким великодушием. — Это само собой разумеется!

25

Господь бог не оставил ее своими милостями: торжественный день ее жизни наконец-то наступил. Бабетта встала в четыре часа утра, от волнения она не могла спать дольше. Когда свадебная карета с голубыми шелковыми занавесками въехала во двор, — а без кареты она не согласилась бы венчаться, — Бабетта всхлипнула так громко, что можно было подумать, будто ее ведут на казнь.

— Влезай поосторожнее, мама! — сказала Альвина. — Помни о твоем положении!

Этого только недоставало! Бабетта в белой фате и миртовом венке едва влезла в карету. Наконец уселся и Карл, и карета покатилась с горы. Карл сидел неподвижно, как изваяние, олицетворяющее торжественность и достоинство. Он держал цилиндр на коленях и был совершенно неузнаваем в черном праздничном сюртуке и высоком белом воротничке. Он молчал, временами у него вырывался глубокий вздох, он тоже был взволнован, и в голове его теснились мысли. На его жилетке болталась золотая цепочка. Бабетта подарила ему к свадьбе золотые часы с цепочкой — так полагалось.

Остальные отправились в церковь пешком. Бабетте очень хотелось, чтобы и они поехали в коляске следом за новобрачными. Она бы охотно оплатила коляску, но Герман даже рассердился, как только она об этом заикнулась. Рыжий остался сторожить дом. К тому же ему нечего было надеть — не мог же он идти в церковь в своей зеленой заштопанной куртке.

В церкви Бабетта тихо плакала про себя от умиления. Она не разбирала почти ни слова из того, что говорил пастор.

Она оплакивала всю свою жизнь, и душа ее освобождалась от гнета воспоминаний: безрадостная молодость, работа на живодерне, бросивший ее дровосек — презренный! — и тысячи одиноких ночей, таких страшных, таких беспросветных, что ей оставалось лишь сидеть на своей постели и выть дурным голосом, как воют волки в лесу. Ах, слезы приносили ей облегчение! Теперь это были уже слезы благодарности и смирения! Господь в своей безграничной милости, говорила она себе, допустил ее к своему престолу, она может на коленях приблизиться к нему. Господь милостив к ней как добрый отец, он видит всех своих рабов и рабынь. Он все эти годы взирал на нее, свою смиренную рабу Бабетту. И в своей непостижимой мудрости господь послал ей этого слепца, чтобы он избавил ее от одиночества и заброшенности. Ведь она не знала до сих пор, где приклонить голову, была бездомна, как собака. Кто закрыл бы ей глаза после смерти? Она думала о том, как отрадно теперь ее старой матери взирать на нее с небес. Тут пастор умолк, и Бабетта очнулась от слез. В эту минуту сквозь цветные, сверкающие окна, некогда пожертвованные церкви одним из Шпанов, засияло солнце. Это был хороший знак.

Венчание окончилось. Когда они возвратились в Борн, лицо Бабетты сияло от счастья. Но глаза ее были красны и распухли, словно она вернулась с похорон. Вечером, за свадебным пиром, она беспрерывно смеялась над раздававшимися за столом шутками, сначала сдержанно, как и подобало в столь торжественный для нее день, но потом, выпив несколько рюмок вина, стала кричать и визжать от смеха. При этом она осторожно придерживала руками живот — как бы чего-нибудь не произошло. Вот был бы конфуз, люди добрые!