Песня ветра. Ветер перемен
Шрифт:
– НАСТАЕТ НОВАЯ ВЕСНА.
Видение померкло, оставив после себя лишь неясные образы и расплывчатое воспоминание о великой нежности и обещании. Рада поняла, что просыпается.
Тело задубело от долгого лежания на холодной земле, болели руки и ноги, зато в груди больше не жгло. Теперь там было нежно и трепетно, так звонко, так тонко, так сладко. Рада открыла глаза, глядя над собой в темное затянутое маревом небо и глубоко дыша, хватая ртом воздух. Словно все вокруг… изменилось. Осталось тем же и невыразимо, невероятно изменилось, превратившись во что-то иное. Она моргала, пытаясь понять, пытаясь объяснить… и не могла. И лишь золотая нежность в груди пульсировала, словно билось сердце маленького теплого птенца.
Над дорогой текла тихая-тихая
Белым мороком снежных взоров,
Талой влагой вышиты листья.
Дремлют в сером тумане горы,
Их касаются нежно кисти
Облаков, что в небесной тиши
Разливаются белые шири.
Мокрой грудью земля дышит,
Просыпаясь в дремотном мире.
И в белесых валах тумана,
Укрывающих спящие рощи,
Убаюканный океаном
И лишенный небесной мощи
У корней вековых деревьев
На подстилке сухой осоки,
На подушке из листьев-перьев
Дремлет ветер весны до срока.
Ему снится могучая сила
Прорывающих землю всходов,
Запах талого снега, ила,
Солнца яркий кушак восходов,
Первый гром, перезвон капели,
Птичий гомон в густых дубравах,
И последние слезы метели,
Оседающие в первых травах.
А пока только тишь, ни вздоха,
В этой утренней дымке ранней.
И на веточке чертополоха
В первой почке – великая тайна.
Песня кончилась, и Рада впервые за это время выдохнула, ощутив, что умеет это делать. Искорка замолчала, продолжая тихонько перебирать пальцами золотые струны. Потом и этот звук затих, и лишь тишина легла на ночное болото.
Рада приподнялась на локте, во все глаза глядя на Лиару. Она не могла думать, она ничего не понимала и не знала, словно только-только народившийся щенок. Сейчас ей казалось, что это – самый первый миг ее жизни в этом новом мире, мире, который был точно таким же, но при этом – совершенно другим, мире, в котором изменилось все.
Лиара почувствовала ее взгляд и неуверенно улыбнулась, опуская глаза и рассеяно поглаживая бок своей арфы.
– Что это? – тихо спросила ее Рада, не узнавая собственного голоса. – Что это за песня?
– Не знаю, - ответила ей искорка, и такая искренность была в ее глазах, в ее улыбке, в том, как она клонила голову набок, в том, как собирались лучики морщинок в углах ее глаз, что Раде захотелось взять ее ладонь и прижать к губам, склонив голову перед ней и благословляя небеса за то, что она есть на этом свете. – Я грезила… А потом проснулась, и пришло это. – Она пожала плечами, нежно поглаживая резную арфу. А Рада не могла и слова вымолвить, глядя на нее и безмолвно любуясь каждым ее движением. – На самом деле, оно давно уже хотело прийти. Началось еще, когда ты только-только взяла меня на работу, еще в Латре. Но тогда совсем не ко времени было, а вот теперь – сложилось.
– Мне кажется, я видела тебя, - невпопад ответила Рада, все так же глядя на искорку. Казалось, что сейчас грудь ее раскрыли нараспашку, и только ее сердце билось и билось навстречу ей, огромное и полное такой сводящей с ума нежности, что ноги подкашивались, а руки опускались. И в этой нежности была сила, способная смести весь мир. – Кажется, мне сейчас снилось что-то, и там была ты.
Лиара только удивленно заморгала, а Рада поняла, что воспоминание о сне ускользает от нее, уходит прочь. Осталось лишь ощущение чего-то тонкого, чего-то очень красивого.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, и Рада дышала искоркой, вдыхала ее всей грудью, не думая ни о чем, лишь чувствуя, как по каждой клеточке ее тела струится эта мягкость и ласка.
– Это необыкновенная песня, искорка, - наконец, смогла проговорить она, и слова показались совершенно пустыми по сравнению с тем,
что горело и пело в ее груди. – Это самое красивое, что я когда-либо слышала.– Спасибо, Рада, - тихо ответила Лиара, неотрывно глядя на нее.
В ее задумчивых штормовых глазах Раде на миг привиделись другие глаза – Серебристые, словно звезды, и Улыбка, Хохочущая молодая дерзость, раскинувшее руки небу детское счастье.
Больше они не сказали друг другу ничего, просто потому, что говорить ничего и не нужно было. И когда Рада вновь улеглась на свое одеяло и закрыла глаза, сон пришел сразу же, тихий, спокойный и крепкий.
========== Глава 29. Торговец секретами ==========
В воздухе отчетливо пахло солью, и бесконечный ветер с севера все дул и дул в лицо, не ослабевая ни на миг, заставляя морщиться и зябнуть, пробираясь холодными пальцами за воротник куртки и в рукава. Гардан уже успел забыть это ощущение, пока шлялся по пыльным дорогам внутренней Мелонии, и нельзя было сказать, чтобы он всей душой вновь радовался продирающему до костей ветродую. Но это всяко было лучше, чем пылища и духота Латра, и дышалось здесь гораздо легче, чем там, где глотку пережимали тысячи законов, правил, обычаев и дурацкого придворного политеса. В Северных Провинциях законы если и соблюдались, то только потому, что того хотели те, кто это делал, а не потому, что кто-то мог заставить их эти законы соблюдать.
Разбитая дорога совсем раскисла от бесконечной мокрой ряби, которая сыпалась здесь с неба почти что круглый год за исключением пары солнечных месяцев летом. Над головой стыло перекатывалось серое небо, однообразное и угрюмое, протяжно кричали издали чайки. Гардан привстал в седле, щуря глаза, чтобы лучше видеть. Горизонт на севере был совсем размыт, земля будто обрывалась рваным краем прямо в небо, а это означало, что он достиг берега Северного Моря.
Копыто чалого громко плюхнулось в глубокую яму, и конь пошатнулся, от неожиданности тряхнув головой. Гардан нагнулся в седле и устало похлопал его по гнутой шее, пробормотав под нос:
– Ничего, приятель, уже приехали. Потерпи.
С того самого утра, как Далана забрали себе Марны, Гардан гнал и гнал без остановки и отдыха на север. Он не мог сказать, что же подстегивало его больше: зловещие слова Марны, объявленный ей Танец Хаоса или прямой приказ, что сжал все его тело невидимыми тисками. За эти недели, что прошли с того дня, ощущение это лишь усилилось: казалось, будто на него накинули мелкую рыболовную сеть и стягивают ее, все сильнее и сильнее. Спать было невыносимо – Гардану казалось, что он задыхается, и он то и дело просыпался. В течение трех недель пути до Мериадора и еще четырех дней по дороге до побережья он нормально не проспал ни одной ночи, хоть и не жалел монеты, останавливаясь лишь на постоялых дворах, чтобы дать отдых измученному телу. Есть он тоже не мог: пища потеряла вкус и едва лезла в глотку, словно одноглазый взгляд Марны так и буравил ему затылок, без конца шепча: «Тебе нужно выполнить приказ. А ты вместо этого сидишь и жрешь, тратишь впустую драгоценные секунды. Разве не помнишь, что я сказала тебе?» И тогда Гардан в спешке дожевывал последний кусок и вновь влезал в седло, чтобы и дальше натирать зад, отмеряя милю за милей.
Измаялся и чалый. Он сильно похудел, и ребра выпирали из-под покрытой разномастными пятнами шкуры, все больше спал во время даже самых коротких привалов, да и прихрамывал на заднюю ногу. Гардан осмотрел его вчера вечером: подкова с левого заднего копыта почти что отодралась и держалась на одних гвоздях. Возможно, чалый уже успел потерять ее: проверять у Гардана сил не было, как и времени, чтобы подковать его на придорожной кузне.
Так что теперь, когда на горизонте маячила серая полоса неба, сливающегося с морем, у Гардана слегка отлегло от сердца. Где-то впереди, за поросшим прошлогодней спутанной травой холмом, должна была лежать Лебяжья Гавань, прозванная так рыбаками за нестерпимую вонь. Там Гардан сможет наконец-то связаться с нужными людьми и передать послание по всему побережью.