Петербургская литература. Альманах 2022

Вначале шли легко, бодро переговаривались, не опасаясь, что кто-то услышит, но когда лес посветлел, и стало ясно – впереди дорога, смелости поубавилось.

– Надо по краю, за кустами, чтобы не нарваться на злыдней, – предложила Широчиха и двинулась вперёд, прокладывая пусть.

Лес всё ещё служил защитой от недоброго глаза, хотя и поредел значительно, усыпав подножье яркой листвой, от которой рябило в глазах. Продираться же сквозь бурелом и кусты, цепляющиеся растопыренными ветвями, словно раскинутой сетью, было тяжело и утомительно. Женщины умолкли, говорить не было сил. Совсем запыхавшись, Наталья остановилась, присела на поваленную осину, чуть слышно окликнула попутчицу. Но лес жадно проглотил так и не долетевшие до Широчихи слова. «Минутку отдышусь – догоню, – решила, приваливаясь спиной к толстенной сосне. – Досчитаю до шестидесяти и пойду».

Молодая кобылица склонилась мордой к плечу, тычется тёплыми шершавыми губами в щёку. «Откуда ты взялась?», – радуется Наталья, хватает её под узцы, ловко взлетает на мощную лошадиную спину и скачет, скачет к дымящемуся голубыми туманами озеру. И кобылица слушается, признаёт в ней хозяйку, чувствуя решительный характер, затаённую уверенную силу. Но вдруг вздымается на дыбы: «Иго-го-о!», – далеко разносится её мощное ржание.

– Глянь-ка, замаялась как, не разбудить! – совсем рядом раздался мужской голос.

Наталья открыла глаза, испуганно подскочила.

– Свои мы, – разведчики широко улыбались. – Ты из местных? Где немцы, знаешь?

– Ай! – замотала головой, словно желала прогнать наваждение, но красноармейцы не исчезали. – Ай! – вскрикнула снова и бросилась на шею тому, который показался ей старшим. – Родненькие мои, – губы задрожали, блеснули слёзы и, не удержавшись, прыснули, потекли по запылавшим щекам. – Родненькие, родненькие, – повторяла, всхлипывая, не в силах совладать с рыданиями.

Как ни пыталась Наталья догнать товарку, так и дошла почти до Езерища одна. Ещё издали заметила на дороге тёмный бугор, словно кто-то обронил мешок с соломой. Прячась за деревьями, кустами, приблизилась и обмерла. Раскинув руки, на земле лежала Широчиха, большое кровавое пятно растеклось на груди, распахнутые голубые глаза глядели в посеревшее небо, которое низко-низко нависло над ней, словно само устремилось навстречу.

Чтобы не закричать, Наталья зажала рот рукой. Её била дрожь, не хватало воздуха. Попыталась вздохнуть, но охвативший ужас будто сдавил горло. Ноги подкосились, она обмякла, опустилась на землю за кустом бузины. И в это же время послышался немецкий говор. Поравнявшись с Широчихой, фрицы остановились, один из них достал вальтер и, играючи, прицелился, выстрелил ей в голову. Если и была ещё жива, то теперь надежды не осталось.

Наталья долго ползла от страшного места, не отваживаясь приподняться. Её пальто, перепачканное в грязи, вымокло, отяжелело. От холода и сырости знобило. А может быть, колотило от страха. Прячась, пробралась к дому, но заходить не стала. Трясущимися руками, больно забивая под ногти землю, разрыла на огороде потайную яму, вытащила мешок с одеждой, завернула в платок несколько морковин, оставшимися набила карманы и осторожно, перебежками, чтобы никому не попадаться на глаза, стала пробираться назад берегом озера.

Глава 11. Возвращение

Снег сыпал и сыпал, пламя костра слизывало его налету, жар огня упорно вычерчивал тёмный земляной круг, но мороз крепчал и всё смелее подступал к последнему оплоту тепла лесных жителей. Сепачёв подкинул в костёр толстых сучьев и долго смотрел на пляску огненных языков, прикидывая, как быть дальше.

В конце октября советские войска заняли деревни Марченского, Руднянского, Газьбинского сельсоветов, в середине ноября прорвали оборону западнее Невеля и наступали в районе озёр Ордово и Езерище. В Кайках у немцев артиллерийский полк, в Сурмино – оружейные склады. И теперь с той стороны грохотало так, что земля сотрясалась даже здесь, в лесном сховище беженцев. «Со дня на день Езерище будет свободно. Откатятся немцы к Бычихе и Городку – куда им против Красной Армии! – радостно размышлял Василий Семёнович. – Надо сниматься и двигаться к дому», – решил окончательно.

– Севостьянову на санки! – приказал, понимая, что больная Наталья не пройдёт и десяти шагов. – Детишек закутайте и тоже на санки. Остальным – пешью. Выдвинемся завтра утром.

Наталью лихорадило уже больше недели. Прасковья Макаровна отпаивала её отваром коры дуба, аира и корня валерианы, которая во множестве торчала из-под снега в болотной низинке, но мучительная боль по-прежнему ломила виски, выворачивала живот. Когда по телу пошла красная сыпь, сомнений не осталось – нагрянул тиф.

«Молочка бы для поддержки, да где ж его взять? – думала Сепачёва, готовя обессиленную золовку в дорогу. – Ну, ничего, доберёмся до дома, там и стены помогут! Если банька уцелела, вшей в момент выведем, из одежды кипятком выварим».

– Мамочка, как ноги твои? Сдюжешь пешком? – жалостливо посмотрела на Ефросинью Фёдоровну, сгорбленную, с еловым кийком в руках, постаревшую за последние месяцы, будто за годы.

– Можа і павалюся дзе, калі Бог не дапаможа, – смиренная улыбка озарила её вымученное морщинистое личико.

Двигались медленно. Василий Семёнович волок санки с Натальей. Нина и Вовка, спотыкаясь, падая, упорно тащили Галю с Ларисой. Останавливались, поджидали отстающих, прислушивались к звукам канонады.

– Кажется, в самое пекло идём! – после очередного орудийного залпа тревожно заметила Прасковья Макаровна, поправляя на плече мешок.

– Типун тебе на язык! – проворчал Сепачёв. – Далеко до передовой, да нам туда и не надо. Просто наготове будем, чтобы сразу к нашим.

Всё чаще приходилось обходить огромные воронки, зияющие чёрными пастями среди пышного снега, обсыпанного земляной крошкой мёрзлых комьев, перелезать через обугленные, вывороченные взрывами или срезанные снарядами, точно лезвием, деревья.

– Впереди поляна, сделаем привал! – предложил Сепачёв, ускоряя шаг, но едва не споткнулся о торчавший из-под снега немецкий сапог. Осторожно обогнул лохматую ель – фриц с перекошенным ртом смотрел на него мутными, застывшими глазами. Рядом ещё один, и ещё… Всюду мёртвые немцы, припорошенные утренним снежком.

Василий Семёнович поднял руку:

– Передышка отменяется! Обходим слева. Скоро выйдем из леса, тогда отдохнём, – и с омерзением сплюнул в сторону поляны.

Беженцы растянулись по голому заснеженному полю длинным, медленно движущимся караваном. Уставшие дети просились на руки к матерям, те, обессиленные, уговаривали:

– Ещё чуть-чуть. Скоро снова отдохнём. Надо до кустов дойти. Здесь мы, как на ладони.

– Поле-то козловское как-будто? Козлы скоро? – вертела головой Прасковья Макаровна.

– От Козлов одни трубы остались, – Ефросинья Фёдоровна, волокущаяся след в след за дочкой, оглянулась и, потеряв равновесие, шагнула в сторону. Оглушительный взрыв вспорол замёрзшее поле, хлестнул месивом грязи, снега и крови по припавшим к земле людям.

Сепачёв приподнялся, дотянулся до слетевшей шапки, отряхнул, нахлобучил на макушку и только тогда, пересилив себя, обернулся на жалкую, навьюченную мешками с домашним скарбом караван-вереницу: