Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
Шрифт:
— И жену берите, — подсказала Ольга, делая мне знаки, чтобы я не нажимал на водку.
…Полночь. Ольга спит на широкой деревянной кровати с резьбой. Я вышел на улицу. Луна. Светлеют гравийные дорожки. За стволами деревьев белеют писательские статуи. Ощущение такое, словно меня обокрали.
Завтра буду просить Эмиля о новой встрече с генеалогом. Надо довести разговор до конца. Четыре года родовых исследований — псу под хвост?
Что мне нравится в Румынии? Люди. Открытые, нешумные, готовые поддержать разговор, принять угощение из коробочки с соломками, чтобы тут же угостить яблоками или виноградом. Улыбки от души, а не для этикета.
Отсутствие бандитских рож нравится — нет джипов, из которых враскорячку, словно у
Дома в основном небольшие, аккуратные, их вид вызывает чувство покоя и размеренной семейной жизни. Чисто. Но не бессмысленная чистота Дании и Скандинавии, где тебя не покидает ощущение, что живешь лишь для того, чтобы вещи сверкали, как в аптеке.
При рыночной, в общем-то, экономике розничную цену товара определяет производитель, и пачка сигарет «Мальборо», бутылка воды или книга стихов Эминеску везде стоит одинаково — и в ларьке, и в фешенебельном магазине. Ольга сделала аналогичные выводы по продуктам питания. При таком подходе меньше лазеек для мухляжа и проще собирать налоги.
В Румынии два миллиона цыган. В Бухаресте обосновался «цыганский царь», дочка которого учится в Америке. Цыган я побаиваюсь с детства, но за десять дней не было повода для беспокойства — стайка цветасто одетых женщин встретилась нам лишь однажды в центре Ясс, у памятника господарю Штефану Великому, где они пытались продавать открытки с видами города. Наверное, цыгане только числятся за Румынией, а промышлять ездят к нам в Питер, как и личности в тюбетейках и ватных халатах, загораживающие тебе путь-дорогу с бычье-заячьим выражением красных глаз. Кто они такие, откуда, на каком языке говорят — непонятно. Первый раз они встретились мне на аллее старинного Смоленского кладбища, где и своих убогих хватает. Они тянулись караваном с мешками за спинами, задевая кусты сирени, а впереди них катились по земле дети, хлопая себя по голым животам и пуская пузыри из носа. Я осторожно обошел детей и поравнялся с бородатым предводителем. Он молча выставил ладонь лодочкой… «Эвона, приперлись! — привлекая мое внимание, громко сказала женщина в черном платочке, сидящая на раскладном стульчике перед блюдечком с мелочью. — Ни стыда, ни совести. А если мы в ихнюю мусульманию всем колхозом за милостыней приедем?! Что они нам скажут?..» Постигая глубину реплики, я не подал ни заезжим, ни своим.
В тихом городке Яссы в 1791 году между Россией и Турцией был подписан Ясский мирный договор, закреплявший пятилетние итоги русско-турецкой войны, которую Екатерина II вела с замыслом овладеть Константинополем, восстановить православную Византийскую империю и посадить на ее трон своего внука Константина Павловича, сына будущего императора Павла I. Всё это называлось «Греческий проект».
Тихий городок Яссы давно вошел в европейскую историю.
Вновь сходили к генеалогу. Вот суть. Сомнения ученого вызвали длинные временные промежутки между рождениями отца и сына, деда и прадеда. Иными словами, его смущает повышенный репродукционный период мужчин в роду Бузни. Вместо четырех жизней на столетие в роду моей матери в среднем укладывается три или даже две. Отец рождает сына в пятьдесят лет. И сын продолжает род в почтенном пятидесятилетии.
Ну и что? Моя мама родилась, когда ее отцу было сорок семь. Родовая нить Бузни, натянутая во времени, напоминает провисающую бельевую веревку, а не тугое леерное ограждение на борту новенького адмиральского катера. Ну и что?
Да ничего, сказал генеалог, улыбаясь. Что вы так разволновались? Я же не отбираю ваше родство, не отбираю ваших предков. Я просто высказал сомнение, как и положено ученому. Спите спокойно.И мы распрощались.
Коснулись темы происхождения румынского народа. Эмиль: «Одно время мы смотрелись в зеркало и не могли отвести глаз — какие мы умные, какие мы благородные потомки древних римлян и гето-даков». Договорились до того, что и колесо изобрели румыны, и Ева была румынкой. «Румыны спасли Европу от нашествия варваров с востока! Благодаря румынам Европа смогла спокойно жить и развиваться, отдыхать!» Румыны, дескать, стояли на границах, как вышибалы при входе в ресторан, и теперь — голодные, озябшие — хотели бы сесть за столик и подкрепиться в тепле и комфорте, но их не пускают в европейские заведения…
— А что было в Кишиневе, знаешь? Там вообще с ума посходили!
Эмиль стал рассказывать, как женили памятник Штефана Великого в Кишиневе с некой молдавской поэтессой, которая забиралась к бронзовому господарю на пьедестал в подвенечном платье. И всё потому, что Штефан III Великий был женат на русской княжне. Сначала Штефана развели с русской женой, а потом женили на молдавской поэтессе. Зачем нужна пьяненькая молдавская поэтесса в качестве жены, непонятно. Зато красиво и поучительно, так думали организаторы акции, искоренявшие все русское.
«Говорят, что Эдисон был по паспорту масон, если так, едрёна мать, буду лампочки ломать!» — вспомнил я стишок. Эмиль закивал, соглашаясь.
Пока я ждал Ольгу из магазина, ко мне подошла смазливая румынская девица и, сделав вполне понятное колыхание бедрами, указала глазами на соседний дом: пошли! «Нет-нет, жду жену! Жену жду!» — ответил я по-русски и по-английски. Девица с улыбочкой продефилировала дальше. Я отвернулся, словно и не разговаривал с ней, и стал высматривать Ольгу. Мне почему-то стало страшно, что Ольга могла увидеть наш короткий обмен репликами и упрекнуть меня в недостаточно активном отказе шлюхе. И добавить, что к порядочному мужчине публичные девки сами подходить не станут. Может, ты вовсю пялился на нее. Оправдывайся потом…
В Яссах, на севере Румынии, издаются журналы: «Литературные беседы» (ежемесячный, орган Союза писателей), «Литературная Дакия», «Время», «Хроника» и несколько мелких независимых журналов молодежно-задиристого толка.
В Союзе писателей Румынии две тысячи членов — при двадцати трех миллионах населения. Удивительная пропорция — один писатель на десять тысяч человек населения — соблюдается и в Румынии. Почему один человек из десяти тысяч сограждан обязательно хватается за перо и водит им по бумаге до конца жизни — для меня загадка.
Бронзовый памятник румынскому Пушкину — Михаилу Эминеску. При жизни у него вышла единственная книжка стихов. Нуждался, выпивал, в тридцать три года сошел с ума, в тридцать девять умер в нищете, покинутый всеми — друзьями, любовницами, поклонниками. И вот прошло сто лет — и памятники по всей Румынии, Эминеску изучают в школах, институтах, называют его именем библиотеки и университеты, пишут о нем книги и диссертации.
Нормальная судьба поэта.
Союз писателей Румынии живет за счет поступления арендной платы от казино, которое расположилось в их бывшем доме (сами они занимают здание попроще), и налога с продажи книг в пользу писателей (1 или 2 %, точно не знаю). Любой пожилой румынский писатель может подать сигнал SOS, и ему будут привозить на дом бесплатный обед и ужин — за счет Литературного фонда.
Ай да румыны! Ай да их расторопный председатель господин Урекару!
А что у нас? Умники из Литфонда почти все распродали, закон о творческих союзах много лет лежит в Думе, налог с продажи книг классиков в пользу писательских союзов никак не удается внести на рассмотрение. Старики-писатели едва волочат ноги, писательская молодежь идет в рабство к бульварным издателям, а мы продолжаем кичиться своим писательским званием, даем советы, как жить обществу, и не можем организовать свою собственную писательскую жизнь! А две тысячи румынских писателей могут. Хотя, наверняка, народ склочный и амбициозный, как все писатели.