Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Прикрыл выпуск «Литературного курьера» — обойдутся любители литературы без моей газеты. Сил и нервов она отнимала множество. Перестал расшибаться в доску по каждой пустяковине: не получается — надо отойти в сторону или поискать вход. Если входа нет — развернулись и ушли. С некоторыми людьми вообще не тянет разговаривать, даже рядом стоять не хочется, настолько они кажутся пустыми.

Литературовед Рубашкин, прожив на литфондовской даче в Комарове десятка полтора сезонов, хочет остаться еще на несколько лет. Очередь на дачи — десяток человек, но Рубашкин — особенный. Сегодня, брызгая слюной в ухо, предлагал сторговать дачу в обмен на должность председателя Союза писателей.

— Оставьте мне дачу еще на один срок, а я сделаю вас председателем союза!

Я посмотрел на него с удивлением.

— Чулаки не жилец, у него с почками плохо, я знаю… Я сделаю, чтобы вас избрали. Вы меня напрасно недооцениваете. Я же помог Кураеву получить Госпремию?..

Этот литературный лавочник сидит на Правлении рядом с Чулаки, подсказывая ему умные мысли. Эдакий тайный советник вождя!

Рассказать — не поверят. А может, и поверят.

Я растерялся и вместо того, чтобы послать Рубашкина подальше, сказал, что вопрос с дачами решает правление Литфонда.

— Вы же его председатель, вы же можете с людьми поговорить, — продолжал канючить и обещать Рубашкин. — Будете у нас Союз писателей возглавлять!

— Вы очень добры ко мне, Александр Ильич, но я в ваших услугах не нуждаюсь.

— Напрасно, напрасно…

Ни тени смущения в голубых водянистых глазах…

2 апреля 2002 г.

30 марта умер Виктор Конецкий. Отпевали в Никольском соборе. Похоронили на Смоленском кладбище. Сегодня в «Невском времени» вышла моя статья о нем.

Памяти Виктора Конецкого

Ушел из жизни честный писатель — Виктор Конецкий. Тихо, во сне, измученный несколькими годами нездоровья, о котором, подсмеиваясь, говорил: «Пустяки, мне ведь и лет немало…» И только тот, кто ежечасно был с ним рядом, знал, как крутили его болезни и как тяжело ему работалось…

Честность в литературе и жизни — явление редкое. Сталкиваясь с ними, человек преображается. Не всем хватает силы следовать открывшейся правде до конца, но жить во лжи после таких встреч уже трудно — ты глотнул чистого воздуха истины. Виктор Конецкий дал миллионам людей такую возможность.

Иногда мне кажется, что многие писатели 80-х — 90-х годов вышли не из традиционной гоголевской «Шинели», а из морских бушлатов и потертых кителей героев Виктора Конецкого. После его книг трудно было врать самому себе и халтурить.

Русская классика прошлого была школьным учителем. Проза Конецкого, едва появившись, стала бывалым другом. Такой живет в соседнем дворе и может рассказать о нашей жизни так, что тебе снова захочется идти на опостылевшую работу, а измена любимой девушки или потеря кошелька покажутся пустяком, недостойным внимания.

Учитель рассказывает, что есть жизнь; наставник подсказывает, как ею распорядиться. Конецкий подсказывал, рассказывая.

Книги Конецкого в 70-е — 80-е годы выхватывались из рук, воровались с книжных полок доверчивых хозяев, тихо «зачитывались» в библиотеках и поздней ночью привозились ослабевшим духом друзьям, как дефицитные пол-литра. В тюрьмах, больницах, студенческих общежитиях и в квартирах интеллигенции томик Конецкого хранился как пайка хлеба, как упаковка заветного лекарства, как полный комплект шпаргалок старшего курса, как связка семейных документов, приготовленных к выносу на случай пожара. Уровень блата в глазах советского интеллигента определялся возможностью достать книги Конецкого.

…Конецкий создал образ лирического героя во времена, когда героя не могло быть по определению — в безвременье. В те тусклые дни по страницам книг и журналов кочевали нахмуренные секретари парткомов, лобастые начальники цехов, прощелыги художники, комсомольские вожаки, гудели на собраниях рабочие в чистых комбинезонах — массовка производственной темы. Он показывал жизнь, какой она была на самом деле, — честно.

Два голоса помогали нам тогда выжить: хриплый голос Высоцкого и чистый, чуть ироничный голос Конецкого.

Коммунистическая власть Виктора Конецкого никогда не любила и побаивалась. О чем он пишет? Почему иронизирует? Что за смешки разводит в суровых условиях арктического рейса? И как может капитан советского судна вести в загранпорту разговоры с коллегами о пригодности оливок в качестве закуски?

Я вижу картинку: Виктор Викторович, целя пальцем в глаз собеседнику, говорит простые, доходчивые слова, от которых не защитят ни нахмуренные брови, ни жировые складки, ни дипломы иностранных университетов. Правду-матку — в глаза! Это его кредо писателя и человека. Из ничего ничего не родится. Бумага прозрачна. Конецкий писал своих героев, доставая их из себя, из своей судьбы. Блокадный Ленинград, эвакуация, служба спасателем на судах Северного флота, многомесячные тропические рейсы на сухогрузах и маленьких сейнерах вдоль ледовой кромки России. И неизменная машинка «Эрика» в потертом футляре… Три ордена — «Знак Почета», Трудового Красного Знамени и «За заслуги перед Отечеством».

Виктор Конецкий не писал проповедей или исповедей — он находился в вечной оппозиции к пошлости, хамству и их верной спутнице лжи. Иногда казалось, что он на страшном ветру держит в одиночку флаг над нашим общим кораблем. И стоит он, не расставив по-ковбойски ноги, а с морской хитринкой и сноровкой переступает по раскачивающейся палубе, жмурится от окатившей морской волны, отплевывается, поминает недобрым словом морского бога и черта, чуть приседает вместе с уходящей вниз палубой, с его кителя сбегает соленая вода, но флаг — вот он! — реет и реет над попавшим в бурю кораблем.

Книги Конецкого спасали меня в самые трудные дни. Рука тянулась к любой его книге, и наугад открывалась страница. Я смеялся, грустил, смахивал слезу, мешавшую чтению, и к утру чувствовал себя сильнее, потому что знал: в небольшой квартире на Петроградской, на шестом этаже, куда не всегда довезет капризный лифт, есть человек, думающий и чувствующий, как ты… Родная душа.

Он мог безжалостно отругать за неделикатную оплошность, мог оставить едкие замечания на полях твоей рукописи, но и воскликнуть простодушно: «Хохотал до слез!»

Уходит тонкий слой пронзительно честной питерской литературы — Радий Погодин, Виктор Голявкин, Александр Володин, Вадим Шефнер, Виктор Конецкий…

Уходят писатели, но остаются их книги-поступки, без которых мир был бы другим и мы были бы другими…

И пусть необхватные тополя древнего Смоленского кладбища, самого близкого к Балтике, тихо шумят над его могилой морскими ветрами. Вечный покой и вечная память Виктору Викторовичу.

7 мая 2002 г.