Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Бросил курить. Со второй попытки. Курил 33 года.

Кажется, и пить бросил. Выпивал с братом Юрой минувшим летом — сердце колотилось, как отбойный молоток, неприятно было. Быстро надоело.

Как говорил Конецкий, вся великая русская литература создавалась трезвыми умами. Правда, вернувшись с морей, он сам отчаянно закладывал, но быстро выходил на сухой режим и вкалывал за пишущей машинкой, как проклятый. Дым шел! И в прямом, и в переносном смысле. Посылал всех подальше, забывал есть-пить, худел, становился похожим на лису, его Лисом и звали некоторые девушки, если верить его рассказам… Поразительный был человек! Часто вспоминаю.

В пятом номере «Невы» вышел мой рассказ «Космонавт», про близнецов. Добрый, как мне сказали, рассказик. Пишу цикл дальше. Хорошо идет.

30 мая 2002 г.

Борис Стругацкий дал мне рекомендацию для вступления в ПЕН-клуб.

Рекомендация

Знаю Дмитрия Каралиса много лет, с большим интересом и удовольствием слежу за его литературными и административными успехами. Такие люди, талантливые во всем, — умеющие и написать интересный роман, и построить деревенский дом, и создать на пустом месте настоящий «объект культуры» типа Петербургского Центра современной литературы и книги, безукоризненно честные энтузиасты — трудоголики культуры, — такие люди находка для любой порядочной общественной организации, и я с радостью рекомендую Дмитрия Каралиса в члены Петербургского ПЕН-клуба.

Б. Стругацкий

26.05.2002

Ольга, расставляя дачные тюльпаны в вазы: «Мало тебе Центра, Литфонда, Правления… инфарктов… Тебе надо еще в пень-клуб вступить, чтобы свободного времени совсем не осталось. Принеси, пожалуйста, синюю вазочку из кабинета…»

Может, она и права. Зачем мне ПЕН-клуб? Для престижу?

17 июля 2002 г. Молдова. Село Кременчуг.

На кишиневском вокзале нас встретил генеалог Евгений Александрович Румянцев и привез к себе на улицу Тегина (бывш. Бендерская). Центр города. Квартира-домик во дворе за глухим железным забором.

Мы сидели за столом, сквозь виноградную лозу пропекало солнце, пили кофе, листали исторические книги из Питера, и Румянцев сокрушался, что не успел к нашему приезду вымостить дворик плиткой. Тросик с гирькой мягко скользил по смазанному солидолом блоку, закрывая калитку.

Румянцевы переехали в этот домик пару лет назад, продав прежнюю большую квартиру, чтобы получить доплату. Пенсии у него и у жены Ирины Альфонсовны — 800 лей. За квартиру надо платить 1200. Как живут, не знаю. Но живут — в доме чистота, порядок, цивилизация, махровые полотенца, стиральная машина, хороший телевизор, книги, картины, отличная кухонька, ванная; улыбаются, радуются гостям из Петербурга и отвергают деньги за междугородний звонок, который мы сделали с их телефона. Погреб-подземелье во дворе, на несколько семей. Влажные широкие ступени из камня, видна неохватная бочка с вином. «Тонну вина я имею», — хвастался сосед-молдаванин. Он же в смутные дни антирусского угара соглашался с лозунгами, которые были в ходу у Парламента: «Чемодан-вокзал-Россия!», «Чемодан-вокзал-Тирасполь!». «А что, разве не правильно? — пожимал плечами сосед. — Русские нам жизни не давали, об этом везде говорят».

Румянцевы перебрались в теплую Молдавию из Горького — готовились к выходу на пенсию. Евгений Александрович работал на документальной киностудии при «Молдова-фильм», был уважаемым человеком. С распадом СССР — «Чемодан-вокзал-Россия!» — никто, конечно, погромов не устраивал, из дому не выгоняли (в Кишиневе много русских), но жили тревожно. Ирина Альфонсовна занимается с двумя мальчиками, чьи родители уехали на заработки в Европу.

Мы пригласили Евгения Александровича поехать с нами в Петербург — наведаться в архивы, побродить по музеям, жить в нашей квартире, сколько заблагорассудится, — мы на даче, но питание обеспечим, будем встречаться, кататься на корабликах по Неве и на машине по городу. Он крепко задумался над предложением. Возможно, поедет с нами одним поездом. У нас билеты на 26 июля.

Сегодня Румянцев посадил нас на маршрутное такси до Сорок, и мы помчались в микроавтобусе «Мерседес» по жаре на северо-запад республики, к излучине Днестра, где сто пятьдесят лет назад жили в поместьях мои предки.

Шоссе летело через зеленеющие поля рослой кукурузы, ныряло в коридоры цветущего подсолнечника… устремилось в низину, а когда выскочило из нее, мы увидели белые домики на холмах и Днестр с левым украинским берегом. Чудесный открылся вид! Дорога сползла упавшим вопросительным знаком в лощину, меня притиснуло к Ольге, ее прижало к дымчатому стеклу окна, вираж закончился, и мы выкатились под гудение потолочного люка к автовокзалу.

19 июля 2002 г. Село Кременчуг.

Пишу за все предыдущие дни.

Село стоит на берегу Днестра, но еще не купались. Мы привезли из Питера дожди, которым здесь все рады. Председатель сельского Совета, по-молдавски примарь — Анатолий Пынзарь, что переводится как «Ткач», бывший главный агроном колхоза, в чьем просторном доме мы остановились, закончил в Москве Тимирязевку. Анатолий сказал, что мы можем не верить, но дожди — следствие нашего приезда на родину предков. Предки молитвами испросили дожди для иссохшей земли своей.

Дом у примаря — 10Ч12 метров. В первом уровне подвал, хлев, гараж. Под нами дойная корова, другая — ждущая телка и рыжий телок. Индюки, куры и гуси толкаются за сеткой, но желтые цыплята бесшабашно разгуливают возле крыльца. Анатолий сказал, что хозяйство — главный показатель в селе. Плохого хозяина никогда не выберут в примари. Вечером, после работы, приходится наверстывать то, что другие делают днем. Выручает жена Люда — крепкая энергичная женщина, сельский фельдшер. У нее все крутится и вертится, корова доится, творог готовится, на тридцати сотках огорода растет десять наименований овощей и технических культур, включая фасоль для продажи на кондитерскую фабрику, где делают «сникерсы». Рослый шестилетний Димыч носит ведрами яблоки для поросят, десятилетняя Марина кормит брата и следит за хозяйством, пока родители на работе.

Пляжа в селе нет — на берегу Днестра пасется скот, луга истоптаны копытами и загажены навозом. Вода в Днестре холодная, как в горной реке: выше по течению стоит ГЭС, и под плотиной сбрасываются холодные низовые воды, которые не успевают прогреваться, протекая расстояние до Кременчуга.

Ходили на старое кладбище, что на высоком берегу Днестра. Надписи на огромных желтых крестах из местного известнякового камня котельца за два века съело время, и как мы ни отмывали их поутру, до жары, как ни терли щетками со стиральным порошком, в лучшем случае удавалось разобрать два-три слова: «…раба Божья Марiя». Есть очень старые кресты, видны отдельные буквы — кириллица и латиница, но сложить слова невозможно. Бузней пока не нашли. Ольга фотографирует и ведет записи в полевом экспедиционном дневнике.

Вчера утром пошли с Анатолием в сельскую церковь (построена в 1899 г.), чтобы посмотреть церковные книги по старой деревянной церкви Св. Николая Угодника, которая то ли сгорела, то ли ее разобрали.

Метрических книг не обнаружилось, но в пахнущей плесенью и ладаном пономарьке нашлась стопка исповедальных книг в кожаных обложках за 1837–1862 годы со списком всех прихожан старой церкви Св. Николая. Книги отпечатаны типографским способом. «Исповедная роспись о людях православного исповедания, бывших и не бывших у Исповеди и Св. Причастия».

И в них — о, диво! — в списке прихожан первыми стояли Бузни: Иван Константинович и его дети. Мои прапрадед и прадед!

— Они вас ждали, — листая толстые книги, с легкой ревностью сказал Анатолий. — Мне в руки не шли, а вы приехали, и они явились.

— Просто совпало, — сказал я, сдерживая улыбку.

Священник отец Петр был в отъезде, и стопку книг полуторавековой давности нам выковырял из-под кучи церковного хлама дьячок, которого я настырно попросил поискать любые старые бумаги — мы надеялись найти метрические книги, не сданные в архивы.