Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Позвонил на работу, сказал девчонкам, чтоб сегодня не ждали. Срочных дел нет, Центр работает по расписанию, вечером собирается литературное объединение Александра Кушнера, будут слушать новые стихи Александра Фролова.

Бледное северное солнце, голубое небо. Плантация дубков, которую заложил на старой грядке, радует глаз. Дубков двадцать, высотой до колена, еще с листочками. На рощицу или аллею хватит. Где высажу — не знаю. Как говорят на востоке: «Желудь в кармане — твой. Не посадив его, жизнь дуба не присвоишь».

Сажусь за работу.

5 октября 2004 г. Зеленогорск.

Моросит дождь. Колотые березовые дровишки светлеют под навесом и радуют глаз. Бросить бы всё, жить на даче, гулять по заливу, слушать, как свистит ветер в парке, кутаться в куртку на причале и не отворачивать лицо от брызг. Жить на хлебе и воде, но писать. Навалять какой-нибудь грандиозный роман или сборник новых рассказов… И завести собаку — серую ездовую лайку с умными глазами, чтобы лежала по вечерам у печки, положив голову на лапу, и чутко дремала. А днем бы бегала по участку, гавкала, тявкала, вынюхивала, несла хозяйскую службу. И брать ее в лес, неспешно ходить с корзинкой, в которой бутерброд с маслом, луковица и коробок с солью, собирать грибы и ягоды. И вроде нет видимых причин, чтобы прекратить работу Центра и жить на вольных хлебах литератора.

Всё дает нам Господь Бог. Только мы не замечаем Его даров. То гордыня распирает, то суета заедает, то придумаешь себе идею фикс вроде объединения писателей в единую общественную силу, и тратишь на эту идею несколько лет жизни.

В моем дневнике всё реже события, и всё чаще — размышления и воспоминания. Обрастаю незаконченными рукописями.

На фоне блокадной темы, многое кажется мелким — спорящие лица в телевизоре, заявления о выходе из союза писателей, кто-то кого-то обозвал графоманом на поэтическом вечере… Ярмарки тщеславия. Как говорит мой зять Скворцов: «Война начнется — станет ясно, кто главный».

Даниил Гранин писал в «Блокадной книге», что общение с блокадным материалом привело их с Адамовичем к болезни, потере сил, депрессии. Верю. Только разбежишься по тексту глазами, вдруг — бац! — срыв, тормоз, сердце сжимается…

Но иногда мелькнет и радостное: «Я с премии ГКО купила кофточку на рынке и пошла в ней на танцы в клуб железнодорожников». Или: «Купила на Невском бидончик газированной воды с сиропом. Пока путь после бомбежки ремонтировали, нарвала лепестков шиповника и набросала в воду — очень вкусно получилось!»

Из Архива 48-й колонны ОРПК:

Машинист И. Дорогинин: Кошек и собак ели? Ели! И всех съели! На Калининском рынке был черный рынок, за кирпичик белого хлеба отдавали котиковое дамское пальто. Откуда берут эти люди белый хлеб? Темные личности. Продают жареные крысиные лапки в уксусе — берут. Что деньги? Они обесценены. Эх, закурить бы! Подумал: дай-ка стану ловить крыс. Удалось поймать около десятка, ободрал шкурки, сварил на костре в железной банке… Четыре задних лапки поджарил на касторке, пробую. Идет хорошо! Продавал жареных крыс по 20 рублей за штуку — брали. Поймал несколько голубей на чердаке, сварил их, прямо — куриный бульон. Хорошо, что я тогда был неженатый…

Главный кондуктор Беляев Г. М.: Я жил тогда на станции Мельничный Ручей, рядом у речушки — железнодорожная водокачка. Заметил, что мой сосед туда наведывается под вечер или ночью. Думал, диверсант. Выследил его. Оказывается, он ловил ондатр — они жили в приемном колодце — «мясо как у кролика», сказал он. Речушка тихая, вода чистая, стали вдвоем делать плотину, поставили сетки, и что же — рыбы поймали, а хлеба нет. В городе сменяли на хлеб. Отец, мать умерли, младший брат на фронте. Сестра в эвакуации. Я один в доме, пустил двух офицеров на постой — они меня и подкармливали. Сунулся в военкомат — выгнали. Сказали, на железной дороге нужен. А когда пошли продовольственные поезда, я на них работал: возили с Ладоги на Кушелевку. Там хоть какое-то добавочное питание в железнодорожной столовой было.

Вот оно, добавочное питание.

Инженер Финляндского отделения Октябрьской железной дороги Августынюк А. И.: Днем ходили обедать в столовую при станции Ленинград-пассажирский-Финляндский. Большой, некогда нарядный зал. В кассу тянется очередь. На стене вывешено «меню»:

10 декабря 1941 года

Суп из серых капустных листьев, 250 грамм — 08 коп.

Каша из дурандовой муки, 50 грамм — 12 коп.

Вот и весь обед стоимостью в 20 копеек.

Александра Ивановича Августынюка помню. Он дружил с отцом, несколько раз приезжал в Зеленогорск и был на отцовских похоронах. Осталась фотография — он сидит на лавочке, перекинув через руку светлый шевиотовый «пыльник». Отец в дачных шароварах из «чертовой кожи» и в рубашке с закатанными до локтя рукавами сидит рядом. И мне было тогда неловко за отца, что он такой грязный, дачный и вытирает руки об штаны…

Первую брошюрку о «коридоре смерти» Августынюк выпустил в сорок четвертом — я недавно отыскал ее в Публичке. После войны тему стали спускать на тормозах. И спустили.

6 октября 2004 г. Петербург.

В Шанхайском сборнике русской прозы «Звезды сверкают над рекой Невой» — мой рассказ «Космонавт». Фотографию потеряли при пересылке в Поднебесную. И как найдешь себя, если сплошные иероглифы?

Собираюсь в Финляндию на культурный форум. Может, отвлекусь от блокадной темы в Турку. Утром выезд. Принципиально не беру с собой никаких блокадных книг. Ольга говорит, что мне в санаторий надо, а не на культурный форум.

7 октября 2004 г., четверг. Финляндия, Турку.

Город Турку севернее Петербурга, а зима теплее, потому что — Гольфстрим. Пригревает солнце. Желтая листва деревьев, краснеют рябина и боярышник. Погода удивительно мягкая, как уютное заграничное пальто.

В путеводителе сказано, что жителям Турку в результате долгого стояния русского гарнизона досталась вторая группа крови.

Городской культурный центр на берегу небольшой реки Аурайоки. Современный дизайн врезан в архитектуру старой канатной фабрики. Красный кирпич, металлические балки и хвосты канатов обрамляют мрамор и стекло галерей, отражаются в цилиндрах кофеварок. Амфитеатр конференц-зала. Широкие ступени центра сбегают к воде — у пирса скрипит старинный барк, трепещут флаги.

Вечером в шведском королевском замке тринадцатого века — прием. Сводчатые потолки, деревянные лестницы, портреты королевской династии Ваза, факелы, тени служанок в балахонах и чепцах.

Под чилийские и французские вина обсуждаются фантастические проекты, вплоть до парашютных прыжков поэтов с Петропавловского собора. Я предложил трем финским писателям — Эйно, Вейно и Петри, которых знаю уже несколько лет, устроить конференцию по отводу Гольфстрима в наш Финский залив. Поставить на дне Балтийского моря специальные дамбы-рукава и повернуть часть теплой струи в Финский залив. Потеплеет и в Южной Финляндии, и в Питере. Эйно, Вейно и Петри одобрительно кивнули, одновременно показали по большому пальцу и предложили выпить за идею. Не уверен, что поняли, но выпили по полной и вновь побежали за бокалами с рубиновыми напитками.