Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Если спуститься с этой прогрессией на пять столетий вниз, то к началу 1500-х годов у каждого из нас обнаружится два миллиона сто одна тысяча девятьсот пятьдесят человек прямых предков. (Я проверил, умножив два на два двадцать раз.)

Вот это тема!

Если вдуматься, я затеял собрать досье на самого себя, стоящего на вершине гигантской, растущей из глубины веков человеческой пирамиды. Подо мною, расширяясь в геометрической прогрессии, бродит многоэтносный конгломерат, исчисляемый миллионами предков.

Там клубятся дымы былых сражений, слышится стук конских копыт и влюбленных сердец, гремят пушки и свистят пули, льются слезы радости и горя, трещат на ветру знамена, бьют барабаны и звучат похоронные мелодии…

…За стеклом моего книжного шкафа — старинные фотографии.

Молодой человек в курточке со стоячим воротником и трогательным ежиком волос приходится мне дедушкой по отцовской линии — это следует из дарственной надписи, сотворенной каллиграфическим почерком на обороте карточки: «Горячо-любимой бабушке от любящего внука на добрую память, — Павел Каралис». Фотография сделана в фотоателье на Невском проспекте после 1898 года. Рубежную дату я разглядел через лупу на кругляше серебряной медали Императорского фотографического общества — она красовалась на обороте карточки. Задумчиво-серьезный юноша: внимательные глаза под слегка набрякшими веками, просторный лоб. На фотографии деду не больше семнадцати.

Две следующие карточки тоже питерские.

Усатый мужчина в кителе неизвестного ведомства и женщина в платье с оборками и рюшечками. Они могут быть прадедушкой и прабабушкой. Ибо фотография молодого человека — дедушки, положенная между ними, дает очевидное сходство с обеими персонами. Отец — сын — мать?

Фотографию деда по матери, бородатого химика в сюртуке, сделанную в коричневых тонах, я помню с раннего детства — она всегда стояла на трюмо.

Еще фотография: мой будущий отец пятилетним ребенком, стриженным наголо, обнимает за плечо свою маму. Мама — моя будущая бабушка, вполне миловидная брюнетка в белой кофточке с оборками и юбке. Мягко улыбается. Сестра сказала, что ее зовут Ольга Николаевна, урожденная Высоцкая. Дитя задумчиво. Карточка совсем маленькая, треснувшая, год приблизительно 1912-й.

Предки.

Они смотрят мимо меня, чуть повернув головы влево, и нашим взглядам не суждено встретиться.

Без предков мне не хватает исторического пространства — ну кто я без них: комар, родившийся на один день? листочек, унесенный ветром? Понятно, что не нами всё началось и не нами кончится…

Ведь народ — это не только сто пятьдесят миллионов людей, живущих в данное время. Это и миллиард праотцев, оставивших нам страну, и миллиард потомков, что будут жить в грядущие века.

Созвонился с Леной Цветковой — ее координаты дал Виктор Конецкий.

Она сказала, что семейные легенды надо обязательно фиксировать, но поиск начинается с документов. Научила, как писать архивные запросы.

Три составляющие успешного поиска: кто, где, когда? Надо знать: кого ищем, где ищем и в каком временном интервале ищем.

Сделал справку для архивистов, в которой описал три версии происхождения фамилии — греческую, прибалтийскую и финикийскую (город Каралис, на острове Сардос, упомянутый в «Географии» Страбона).

Приложил копию «трудового списка» деда по матери — профессора химии Александра Николаевича Бузни, который в сентябре 1933 года на нескольких листах клетчатой бумаги подробно сообщил о себе и своей трудовой деятельности: «Родился в 1860 году, марта 1-го числа, национальность — молдаванин, социальное положение — преподаватель, образование — высшее, профессия: химик-агроном и преподаватель с 1899 г. со стажем 37 лет; беспартийный; член профсоюза Работников просвещения; на военном учете не состою (ратник ополчения)»… Там же номер его диплома, полученного в Киевском университете, и все места его службы.

Шансов найти что-либо по деду-химику очень мало, но не пропадать же добротным документам.

Как утверждает семейная молва, дед происходил из бедной молдавской семьи. На деньги сельского схода он закончил Киевский университет по естественно-научному факультету, увлекался марксизмом, был замешан в революционных выступлениях, чуть не угодил на каторгу, но потом тихо осел в провинциальном Тамбове под надзором полиции, где заведовал губернской химической лабораторией, растил четверых детей и дружил с Иваном Владимировичем Мичуриным, обмениваясь с ним саженцами и научными идеями.

В увесистой тетради с черной коленкоровой обложкой дед прекрасным почерком доводит до сведения потомков, как следует изготавливать несгораемую бумагу, плиты из пробковых отбросов, цементы для металла, вечные чернила из кампешевого дерева, вираж-фиксаж для фотографических пластин и еще двести сорок нумерованных рецептов, включая эмалировку дерева и приготовление мыла в домашних условиях. Некоторые рецепты, которые я в детстве пытался использовать, ставили меня в тупик: «взять чистого мексиканского асфальта — 43 золотника, каучука белого — 2 фунта; спирту в 95 градусов ¹/₁₀ ведра, терпентину венецианского — 15 золотников…»

Что можно вызнать по деду-химику? Из какой молдавской деревни его, смуглого лобастого паренька, отправили учиться в Киевский университет? Да и как найдешь ту деревню, которая давно стала поселком городского типа, а ее жители полегли на погосте, по которому, быть может, прошло колдобистое шоссе в районный центр?

Приготовил несколько архивных запросов и на ночь читал Пушкина: «Но я согласен с Ламбрюером: „Подчеркивать пренебрежение к своему происхождению — черта смешная в выскочках и низкая в дворянстве“».

21 мая 1997 г.

Александр Житинский, Интернет:

…Этот день стоит зафиксировать, потому что сегодня состоялась презентация Центра современной литературы и книги (проект Дмитрия Каралиса), на которой присутствовали разные писатели. В Центре этом намечается поддерживать современную литературу — коллектор книг, магазин, отчасти возродить писательские тусовки, семинар Бориса Стругацкого по фантастике и проч. Возможно, что и я с Интернетом каким-то боком туда впишусь.

А пока был фуршет (неизвестно, где Каралис добыл деньги) с шампанским, водкой и икрой. Все жутко обрадовались такой халяве и почему-то решили, что так теперь будет всегда. Приходим, разговариваем, едим, пьем. А денежки пусть платит Пушкин.

После писательских тусовок всегда отвратительное настроение, потому что писатель — величина индивидуальная, его можно терпеть (любить) только отдельно. Собранные вместе писатели ужасны. (См. по этому поводу Булгакова — «Мастер и Маргарита», «Театральный роман» — ничего не изменилось). Парад амбиций и обид, мелочность чувств и мыслей в сравнении с их же чувствами и мыслями в книгах… Себя не исключаю.

Хочу только заметить, что относиться потому к писателям с презрением не стоит. Истинные они — в книгах, а не на халявных тусовках.

8 июля 1997 г.

Был у Конецкого. Говорили о моем Центре. В. В. надписал мне свою новую книгу «Кляксы на старых промокашках». Я ее успел прочитать, и мы поговорили.

В. В. уведомляет в предисловии, чтобы читатель «не ожидал найти в книге хоть какой-нибудь сюжет или даже слабенькую фабулу». И советует потренировать скулы, ибо их, дескать, не один раз сведет судорога зеленой скуки. Но это легкое кокетство — монтаж фактов великолепный! Книжица начинается дневниковыми записями девятнадцатилетнего Конецкого, воспитанника Ленинградского военно-морского подготовительного училища — 1948 год. Меня тогда еще и на свете не было — я появлюсь через год.