Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

Он помогал Центру из своих депутатских фондов. Заезжал в гости. Дружил с Конецким, Стругацким, Альтовым. И на нашу газету подкидывал деньжат — мы собираем в шапку по всему городу. Царство ему Небесное!

27 ноября 1999 г.

Вчера в Центре отметил свое 50-летие.

Гостей было человек шестьдесят, в основном писатели.

Семен Альтов: «Совсем недавно я присутствовал на празднике милиции в Москве. После концерта начался банкет. Там был Путин, Рушайло…все руководство. Гости, естественно, крутились вокруг них. Я, как настоящий петербуржец, стоял в углу и медленно пил водку. Когда Путин уходил, он увидел меня — мы визуально были знакомы. Мы поздоровались, поцеловались, и он ушел. После чего все решили, что я какая-то „большая шишка“, и кинулись ко мне целоваться. Хочу вручить Диме Каралису высокую правительственную награду и поцеловать его теми губами, которыми я целовал Путина».

Виктор Конецкий болеет, прислал телеграмму: «…Среди капиталистических будней и буржуазного разврата не забывай о том, что ты писатель». Стихами поздравили Кушнер и Галина Гампер. Приветственный адрес от губернатора Яковлева.

Вышла моя книга «Автопортрет. Извлечения из дневников 1981–1992 гг.».

Пять килограммов дневников превратились в четыреста страниц книги.

Я подарил книгу каждому званому гостю, заранее надписав.

…На работе временами искрит так, словно плюс поцапался с минусом.

Некоторые писатели из нашего, «либерального», союза возмущены свободой, с которой разгуливают по Центру «люди из альтернативного союза». «И еще имеют нахальство читать свои бездарные стихи!» И почему я вывешиваю их портреты и групповые снимки рядом с портретами истинных носителей культуры и подлинных либералов? И наоборот — буйные головы из альтернативного союза упрекают меня за излишнюю, как им кажется, внимательность к «своим» и недооценку роли истинно российских писателей в культурной жизни города.

«Нет, вы посмотрите, как он криво висит! — возмущается жена одного из поэтов и прикладывает к рамке портрета отвес из нитки и тяжелой авторучки. Я таращу глаза, но отклонения от вертикали не вижу. — Можно подумать, что это специально! А у него, между прочим, две международные премии — и такой позор на родине!»

Просто сумасшествие какое-то!

За цикл круглых столов, проведенных в Центре и показанных по ТВ, мне досталось и слева, и справа. Кисло улыбались те, кого я не позвал: «Слабенький был разговор, слабенький…» Обижались и те, кого позвал: «Почему мне дали так мало времени!»

Правильно говорится: поставь писателей в строй и попроси рассчитаться на первый-второй — вторых не будет! Начни делать добрые дела, и мало тебе не покажется…

Днем я тащу в свой исследовательский невод все, что подвернется, а по вечерам разбираю и раскладываю улов. Вот мелкая рыбешка, вот покрупнее…

Медленно, но безостановочно тяжелеют красивые папки-регистраторы с клацающими блестящими зажимами, забирая в свои шелестящие внутренности копию старинной карты, словник военной терминологии прошлых лет или газетную вырезку 1930-х годов, сообщающую об успешных парижских гастролях юной певицы Аси Бузни, которая, удивив своим голосом Париж, отправляется теперь с импрессарио на пароходе в Нью-Йорк. Кто она мне? Пока не знаю. Пусть будет.

Читаю историю Молдавии, этих тысячелетних ворот из магометанства в христианство. История Молдавского княжества оказывается столь же неохватной, как и история России. Еще недавно я знал о Молдавии меньше, чем о какой-нибудь Венесуэле: всесоюзный сад-огород, «Молдавское розовое», футбольная команда «Нистру»… Теперь не расстаюсь с книгой Димитрия Кантемира «Описание Молдавии», написанной им в 1726 году, и пытаюсь запомнить древние названия городов, областей, имена господарей и разобраться в боярских чинах и званиях.

Из букинистических магазинов я авоськами тащу справочники, энциклопедии и жизнеописания великих завоевателей и правителей — денег уходит куча. И чем глубже забираюсь в исторический лес, тем он гуще.

Перелистываю килограммы старой, но еще упругой бумаги, хмуро разбираю с помощью лупы каракули, словно оставленные куриной лапой, но, случается, и наслаждаюсь каллиграфическими шедеврами, изящными, как вензеля на решетках петербургских скверов.

Иногда накатывают сомнения: зачем я занимаюсь этим, почему не живу, как большинство людей? Но являются и объяснения: без предков мне тоскливо, как на необитаемом острове. И кто, простите, кроме меня, займется в нашей семье этим делом? Никто не займется. Будем считать, это мой долг — вывести предков из семейного и исторического небытия, соединить всех во времени.

Однако за всеми архивными поисками как-то стерся главный вопрос — национальное происхождение фамилии, которую я ношу: откуда она — из Прибалтики или Греции?

И стоило мне подумать об этом, как раздался телефонный звонок из Союза писателей Санкт-Петербурга, и голос секретаря Танечки предложил мне поездку на остров Родос, в Международный Центр писателей и переводчиков.

— Я же писал заявление в Швецию, на Готланд, — для порядку заупрямился я. — Почему Родос? Туда же была очередь…

— Так получилось… Один не может, другой не хочет. Лететь надо мимо Балкан, а там сам знаешь — бомбят Югославию… Вся очередь распалась. К тому же грант дают небольшой — сто пятьдесят долларов.

— Еду! В смысле, лечу! Записывай! На две недели!

1 декабря 1999 г. Афины. Аэропорт. Ноль часов по местному времени.

Ночная пустота аэровокзала. На скамейках, сняв ботинки, спят греки. Ездят мусороуборочные машины. Через три часа будет воздушный подкидыш до Родоса. Еще час лёту. Пробираюсь на остров Родос в международный дом творчества, в надежде поискать на греческом Родосе следы своей фамилии и дать разбег роману.

…Выкатился с багажом на улицу. Густая южная ночь, тепло, хорошо. Высокие желтые фонари атакуют мотыльки, страдающие, как известно, бессонницей. Цветущие розы на зеленом газоне. Может, я действительно грек, так славно вписавшийся в пейзаж исторической родины?..

Под навесом стоял музейного вида броневичок с надписью «Police» и по-гречески — «Эллинская автономия». Похоже, реликвия времен греческой революции, когда свергали хунту черных полковников. Подкатился с чемоданом поближе, разглядываю зеленого музейного кузнечика. На лобовой броне — смотровые щели. Перед ними, защитным экраном, толстые ветровые стекла с дворниками, как у авто начала века. Представил, как в дождь и грязь летит эта боевая драндулетка и мечутся по стеклам щетки. Башенка с задранным вверх стволом пулеметика. Да это чудо пятеро мужиков перевернут и не охнут. Смех, а не машина. Присел, держась за бампер, заглянул под днище — есть ли запасной выход?

И тут же раздался зычный окрик и звуки шагов.

Я повернул голову, поднялся. Ко мне стремительно шагал рослый полицейский с наручниками на ремне. Из будки с темными стеклами, прятавшейся в тени деревьев, выскочили еще двое — с бляхами, ремнями и портупеями на кожаных куртках. Три танкиста, экипаж машины боевой… Меня обступили и потребовали паспорт.

Не совершая резких движений, я достал бумажник, вытащил из него паспорт, писательское удостоверение, визитную карточку… Эти парни, похоже, сидели в будке и ждали, когда я созрею для диверсии. Один из них с подозрением оглядывал мой внушительный чемодан на тележке, не прикасаясь к нему руками.