Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

На каждой остановке в вагон входили кондукторы в синей форме и проверяли билеты.

Когда мы остались с ненасытным курильщиком в купе одни, он, отправляясь в туалет, прихватывал с собой объемистый чемодан и корзину; возвращаясь, вновь укладывал их на полку. Хорошо известно, что мы, русские, жуликоватые, много пьем, воруем: для нас стащить чемодан — раз плюнуть…

Поезд тащится через кукурузные поля. Проехали порт Констанцу и широкий канал, соединивший при Чаушеску Дунай с Черным морем.

Мальчишка из песни моего детства не бросал в Констанце якоря и огорчался этим. Речь, как я позднее узнал, шла о мятежном броненосце «Потемкин», который, в 1905 году, расстреляв из главного калибра Севастополь, заявился с красным флагом в румынскую Констанцу и отдал на рейде порта якоря. Власти Констанцы ужаснулись, увидев в своих территориальных водах русский броненосец с революционной командой на борту. Они боялись принимать незваных гостей, еще больше боялись, что те в случае отказа начнут бомбардировать город.

Всё уладилось. Царское правительство предложило принять броненосец и обещало не требовать выдачи матросов, лишь бы дорогостоящий корабль был возвращен в сохранности.

Семьсот русских моряков с чемоданами и сундучками высадились в Констанце. Работали на помещичьих полях, нефтяных промыслах, фабриках. Стали выписывать из России жен и детей. Русских ценили как искусных и трудолюбивых работников. Но после бурных крестьянских восстаний в 1907 году, начались придирки, а потом и травля матросов — их стали называть бациллой революции. Моряки разбрелись по Европе, часть уехала в Америку, часть осталась в Румынии — обзавелись женами, детишками…

Поезд едет по побережью Черного моря. Приближаемся к станции назначения. Километров двадцать осталось. Санатории, белые домики, чистенькие улочки, лента шоссе, светофоры у переездов, фруктовые сады… Вдруг за окном, как морок из прошлого, проплывает цыганское стойбище на пустыре: кибитки, дым костров, веревки с бельем, брезентовые шатры, чумазые дети, женщины в пестрых юбках.

Мы с Ольгой приуныли. Но вот появились белые многоэтажные отели, высокие деревья, газоны, и поезд вкатился в курортную зону.

5 сентября 2001 г. Поселок Нептун, вилла Захария Станку.

Дом творчества назван в честь секретаря Союза писателей Румынии Захария Станку, много сделавшего для коллег-писателей.

Трехэтажный домик с лоджиями и красной черепичной крышей стоит на холме. К пляжу ведет бетонная лестница уступами. Садик с фонариками и цветами. Терраса ресторанчика. Половина виллы сдана в аренду отдыхающим, благодаря этому писательская путевка стоит гроши. Даже для нас, иностранцев, пять долларов в день за приличный номер с трехразовым питанием.

Наш номер на третьем этаже. Лоджия, душ, туалет, две широченные кровати, встроенная мебель, отличный письменный стол, напоминающий бюро. Всё сделано из бука или ясеня. В это писательское бюро можно влюбиться. Я зарисовал его, чтобы при случае смастерить нечто похожее на даче. Глядя на него, представляешь, как сидишь за ним и пишешь большой роман — год пишешь, два пишешь, и гладкое буковое бюро помогает тебе изяществом форм, обстоятельностью, таинственностью узоров, настраивает на неторопливость… Что-нибудь вроде «Ста лет одиночества» должно писаться за таким бюро с видом на пепельно-голубое море.

Неподалеку — бывшая дача Чаушеску. Забор, охрана, павлины. Говорят, Чаушеску приглашал писателей на вечерний чай, пели народные песни, чудили, стреляли в тире, ходили ватагой купаться. Сейчас там правительственная резиденция.

Кстати, Чаушеску не расстреляли, а застрелили. Вместе с женой.

Вспоминаю запись в своем дневнике, которую сделал тогда по поводу его ареста: «Рухнул, подлец!» И ведь от души верил газетам, что Чаушеску — негодяй, как большинство коммунистических лидеров. У него большие деньги на счетах за границей, целых шесть миллионов долларов, жил в роскоши!

Не видал я тогда еще настоящих негодяев.

В Доме творчества живут двое русских: Владимир Максимович, литературовед, работник Института мировой литературы, его книгу перевели и издали в Румынии. И Татьяна Николаевна, дочь русского дворянина, флотского офицера, оказавшегося в Румынии в революционные годы вместе с флотом, — она и перевела книгу Владимира Максимовича.

Мы с ними за одним столиком, они нас опекают. Татьяна Николаевна выросла в Румынии, сейчас преподает в Италии, приехала на отдых; ее мать окончила Смольный институт, отец — из прибалтийских немцев.

Сегодня за ужином я подарил Т. Н. и В. М. по книге Ф. Лурье «Российская история и культура в таблицах», пачку которой прихватил на подарки. Они с интересом принялись листать книги, оживились.

Поговорили о писательских делах — расколы по национальным признакам, сгоревший Дом писателя в Питере и т. п. Затем я стал рассказывать о замысле своего романа, сказал, что хочу этим романом реабилитировать молдаван и румын в глазах русского читателя, к ним, дескать, отношение в России настороженное. Т. Н. с усмешкой сказала, что у румын к русским отношение тоже не самое лучшее. Я привел пример, когда один петербургский писатель, пишущий, кстати, на исторические темы, вполне серьезно считал, что цыгане и молдаване — один народ.

Т. Н. скорбно покивала головой, признавая сей факт достойным сожаления.

Владимир Максимович, вкусно принимаясь за чай с булочкой, сказал:

— Вы меня извините, но я националист. Я воевал в минувшую войну против румын и большей безалаберности и бездарности, как в румынской армии, нигде больше не видел!

— А итальянцы? — игриво спросила Татьяна Николаевна.

— Это само собою… — кивнул седой головой Владимир Максимович. — А вы знаете изречение Бисмарка? Когда ему сказали, что Румыния внесла протест, он сказал: «Я не знаю такого государства — Румыния, я знаю такую специальность — румын».

Слышал я это расхожее изречение, сказал я. И, попивая чай, стал трактовать поведение немецкого канцлера. Дело было на Берлинском мирном конгрессе в 1878 году, и Бисмарк как военный сноб решил поиграть словами и вырулить ситуацию в свою пользу. К тому времени деньги берлинской знати были вложены в румынские железные дороги через маклера с фамилией Блейхредер. И на условиях этого Брейхредера железные дороги должны были быть выкуплены Румынией. А Берлинский конгресс требовал убрать из румынской конституции запрет на получение гражданства евреями и мусульманами. И Бисмарк пригрозил, что станет всерьез требовать равноправия евреев и мусульман, если румынское правительство не примет условий биржевого маклера. Банальный шантаж, ставкой в котором были миллионы марок. А средством вымогательства — права румынского еврейства. Так что не лавочнику Бисмарку строить из себя военного аристократа и маркировать народы.