Петербургское действо

— Даю, даю, успокойтесь! Это «все», это прелестное женское «все» будетъ исполнено прежде трехъ дней.

Маргарита пристально глядла въ лицо Фленсбурга, чтобы убдиться окончательно въ искренности его словъ. Лицо шлезвигца было спокойно, ршительно и холодно. Онъ не ршался въ минуту вспышки, а ршался просто, безтрепетно, почти равнодушно.

Маргарита поврила ему и почувствовала, что судьба юноши ршена ими двумя, безповоротно и безжалостно. Она тихо опустила глаза съ лица Фленсбурга на полъ, а затмъ незамтно, будто подъ какой-то тяжестью тихо опустила и голову.

Фленсбургъ простился, пожалъ ея слегка похолодвшую руку и вышелъ.

Маргарита все стояла на томъ же мст. Наконецъ, она очнулась, какъ бы отъ сна, подняла голову, увидала себя въ зеркал и вздрогнула. Она испугалась своей собственной черной фигуры съ матово-блднымъ лицомъ. Тихо сдлавъ нсколько шаговъ, она сла на диванъ, и вдругъ слезы показались на ея лиц.

— Что жъ длать? Иначе нельзя, выговорила она шопотомъ. — Нельзя! Нельзя иначе!

Въ сосдней горниц раздались шаги, и Маргарита быстро отерла слезы съ лица.

Гость оказался не простой, а визитъ много значущимъ… генералъ-полицеймейстеръ Корфъ явился засвидтельствовать графин свое почтеніе. И больше ничего! A прежде онъ никогда не бывалъ у красавицы-иноземки.

Фленсбургъ, между тмъ, спокойно вернулся домой и не усплъ еще дохать съ себ, какъ уже ршилъ, что длать. Еще когда-то въ маскарад, подъ наплывомъ ревности, онъ ршился было вызвать на поединокъ простого сержанта. Но отъ этой глупости отговорилъ его пріятель Будбергъ. Теперь Шепелевъ былъ офицеромъ, они были равны, и онъ могъ не унижаясь драться съ нимъ.

Для Фленсбурга, шлезвигскаго уроженца, покинувшаго родину еще юношей, памятны были постоянные и безконечные поединки студентовъ разныхъ университетовъ, о которыхъ такъ много и такъ часто слыхалъ онъ. Если бы онъ самъ остался въ Германіи, то, конечно, теперь уже разъ двадцать подрался бы. Для него поединокъ казался вещью самой простой и естественной. Разница была только въ томъ, что тамъ поединокъ случался изъ разныхъ пустяковъ и кончался почти всегда легкими ранами, здсь же приходилось драться на смерть, или врнй сказать: здсь приходилось ршаться на убійство, идти наврняка убивать юношу, едва умвшаго держать шпагу.

И теперь роли какъ-то перемнились и перепутались, теперь этому же Фленсбургу жаль было прежняго соперника. Но и онъ, какъ и Маргарита, кончилъ разсужденіемъ: что жъ длать! Иначе нельзя!

XXII

Ровно черезъ сутки на преображенскомъ ротномъ двор офицеры и даже солдаты толковали о безобразномъ случа, который вс видли на плацу.

Бывшій адьютантъ ненавидимаго Жоржа привязался ни съ того, ни съ сего къ недавно произведенному офицеру Шепелеву, котораго именно за это въ полку не долюбливали, какъ выскочку и голштинца. Но поступокъ Фленсбурга былъ настолько несправедливъ и рзокъ, что вс офицеры невольно были на сторон Шепелева.

Фленсбургъ посл развода заспорилъ съ юношей по поводу его неправильно будто бы сшитаго новаго мундира и назвалъ его словомъ: щенокъ!

Юноша вспыхнулъ, бросился къ Фленсбургу, но тутъ же получилъ ударъ въ лицо, на столько сильный, что опрокинулся навзничь. Вскочивъ снова на ноги, онъ снова бросился на оскорбителя и, не смотря на новый ударъ въ грудь, усплъ изорвать на Фленсбург мундиръ и ударить его въ лицо. Тогда подоспли офицеры и розняли обоихъ.

— Ну, черезъ часъ ты обо мн услышишь! воскликнулъ Фленсбургь. — Дорого теб это обойдется!

И эти слова были поняты на ротномъ двор совершенно иначе. Вс офицеры поняли, что Фленсбургъ нажалуется Жоржу и государю, а Шепелевъ будетъ тотчасъ разжалованъ, и во всякомъ случа высланъ изъ Петербурга.

Но Фленсбургъ, произнося эти слова, предполагалъ совершенно иное и даже ршился спшить. Онъ зналъ отлично, что если дло успетъ дойти до государя, то, конечно, Шепелевъ не окажется виноватъ, потому что въ дйствительности онъ и не былъ виноватъ. Но огласка, допросъ Шепелева, могли повести къ его нескромнымъ заявленіямъ, могли запутать все дло и погубить Маргариту

Посл нежданнаго происшествія, Шепелевъ, едва пришедшій въ себя отъ случившагося, сидлъ въ квартир дяди, а Квасовъ громадными шагами метался по своей маленькой горниц вн себя, чуть не натыкаясь на стны. Лицо его было блдно, губы ежеминутно тряслись. Но съ самой минуты драки и до сихъ поръ онъ не вымолвилъ ни единаго слова. Раза два или три Шепелевъ спросилъ что-то у дяди, но Квасовъ вскинулъ только на него помутившимся взглядомъ и не отвчалъ ни слова, только закусывалъ дрожащія губы и продолжалъ шагать.

Черезъ часа два въ квартир Квасова появился Будбергъ, и хотя зналъ обоихъ офицеровъ въ лицо, однако спросилъ объ имени и отчеств каждаго. Квасовъ остановился, молча, сложивъ руки за спиной, и глядлъ на Будберга тми же мутными глазами. И Шепелеву, назвавшему себя, пришлось отвчать и за дядю.

— Да, это Акимъ Акимовичъ Квасовъ.

Будбергь въ короткихъ словахъ объяснилъ, что оскорбленный Шепелевымъ его пріятель Фленсбургъ присылаетъ его секундантомъ для вызова Шепелева.

Въ первую минуту ни юноша, ни лейбъ-компанецъ, не поняли словъ голштинца и оба глядли на него, почти разинувъ рты.

Будбергъ объяснялся какъ бы съ двумя дтьми, передавъ имъ подробно и обстоятельно въ чемъ дло. Шепелевъ вдругъ радостно вскочилъ съ своего мста, будто лучъ свта ярко блеснулъ для него среди полной тьмы. Дйствительно, за минуту назадъ, онъ сидлъ, не зная какъ выйдти изъ своего положенія, а здсь ему сразу показали, что сдлать, и онъ радостно ухватился за это предложеніе. Онъ слыхалъ о поединкахъ когда-то и не понималъ ихъ, считалъ безумствомъ, грхомъ, заморской выдумкой, теперь же ухватился за предложеніе Будберга, какъ утопающій за соломинку.

Квасовъ также понялъ, наконецъ, что надумалъ нмецъ.

— Да, протянулъ Акимъ Акимовичъ. — Тэкъ, Тэкъ!

И это были первые звуки его голоса посл двухъ-часоваго молчанія.

— Такъ, теперь понятно! заговорилъ онъ будто самъ себ:- совсмъ понятно! Это, стало бытъ, по законному, по заморскому. Не взлюбилъ человка, убилъ на дорог, изъ-за угла или хоть при всей честной компаніи. Виноватъ! Въ Сибирь! A это по законному! Не взлюбилъ, отдулъ, самъ же обидлся и зову: дай, молъ, себя убить. Ай-да нмцы! У васъ всякая мерзость и та такъ отглажена, что просто золотомъ блеститъ. Слыхалъ я всегда, что вы нмцы…