Петербургское действо

— Всякаго учили и били, говорила она, — но битье до свадьбы заживетъ, а ученіе-то останется.

Вскор посл ихъ переселенія въ Казань, въ родномъ город, къ великому восторгу очень немногихъ лицъ, а въ томъ числ и на счастье Державиной, вдругъ открылась гимназія. Разумется, пятнадцатилтній Гаврила поступилъ въ нее однимъ изъ первыхъ, а вскор онъ былъ однимъ изъ первыхъ учениковъ.

Здсь въ первый разъ принесло свои плоды ученье у каторжника Розы. Когда пришлось во вновь открытой гимназіи пополнять комплектъ учителей, то преподавателемъ нмецкаго языка былъ взятъ сосланный въ Казань нмецкій пасторъ Гельтергофъ.

Старикъ нмецъ и пятнадцатилтній мальчикъ тотчасъ подружились. Пасторъ полюбилъ Державина за то, что могъ съ нимъ совершенно свободно болтать на своемъ родномъ язык, мальчикъ полюбилъ нмца и привязался къ нему отчасти изъ жалости. Сосланный въ Казань пасторъ былъ преступникъ особаго рода. Гельтергофъ отправился въ ссылку за то, что сказалъ начальству какое-то нмецкое слово вмсто русскаго. Слово это, на его бду, звучавшее отлично по-нмецки, оказалось браннымъ словомъ по-русски. При гоненіи нмцевъ въ царствованіе императрицы Елизаветы этого было достаточно, чтобы улетть за тридевять земель, и бдный Гельтергофъ съ быстротой молніи изъ окрестностей Петербурга перелетлъ въ Казань. Поэтому открытіе гимназіи и мсто учителя спасло его не только отъ нищеты, но даже отъ голодной смерти. Державинъ не только искренно привязался къ ссыльному учителю, который былъ такъ мало похожъ на его прежняго, ссыльнаго-же учителя; но кром того мальчикъ, любимый товарищами, всячески защищалъ отъ нихъ добраго нмца — учителя. Вскор онъ даже добился того, что вс его товарищи, длавшіе прежде всякія гадости нмцу, теперь стали относиться къ нему добродушне. И, конечно, мальчикъ не думалъ, что когда-нибудь обстоятельства такъ перемнятся, что этотъ несчастный сосланный преступникъ сдлается, вдругъ, при другой обстановк, его покровителемъ.

Казанская гимназія, какъ и немногія другія, зависла отъ Московскаго университета, только что открытаго. Директоръ гимназіи, нкто Веревкинъ, собрался чрезъ годъ по открытіи заведенія съ отчетомъ къ Шувалову и заказалъ разнымъ ученикамъ разныя работы, дабы похвастать предъ начальствомъ въ столиц. На долю Державина пришлось начертить карту Казанской губерніи. Въ гимназіи особенно обращалось вниманіе на танцы, музыку, фехтованіе, рисованіе. Музыки Державинъ не любилъ, а танцовать разные минуэты и фехтовать на эспантонахъ, хотя имлъ большую охоту и сильное прилежаніе, но однако ни то, ни другое ему не далось. Оставалось малеваніе и рисованіе. Малевать было дорого, потому что надо было на свой счетъ покупать краски, а средствъ на это у матери не было. Пришлось ограничиться въ своей страсти карандашемъ и перомъ. И вотъ именно перомъ уже шестнадцатилтній мальчикъ владлъ съ особеннымъ искусствомъ. Карта Казанской губерніи по общему отзыву была отличная, да кром того юный Гаврила скопировалъ перомъ масляный портретъ императрицы такъ удачно, что Веревкинъ хотлъ даже и портретъ этотъ захватить съ собой. Отказался же отъ этой мысли новый директоръ новой гимназіи только потому, что друзья не совтывали ему вести портретъ императрицы къ Шувалову, сдланный простыми чернилами. Пожалуй, окажется вдругъ дло неприличнымъ и ему за это придется идти въ отвтъ!!.

Съ нетерпніемъ ждали возвращенія начальника изъ столицы вс немногочисленные ученики. Веревкинъ вернулся сіяющій, вознагражденный и привезъ награды всмъ. Вс ученики были записаны рядовыми въ разные гвардейскіе полки, а Державинъ, какъ искусникъ въ черченіи картъ и плановъ, былъ записанъ въ инженерный корпусъ съ званіемъ кондуктора. Вс юноши надли соотвтствующіе ихъ званію мундиры, въ томъ числ и кондукторъ. Такъ какъ между картой Казанской губерніи и инженернымъ искусствомъ оказалось въ глазахъ начальства много общаго, то не мудрено, что вскор инженерному кондуктору поручили, какъ спеціалисту, заниматься исключительно фейерверками, которые устраивались въ торжественные дни; да кром того, вс маленькія пушки, изъ которыхъ палили при торжествахъ, тоже вдалъ теперь кондукторъ.

Однако инженеръ-артиллеристъ-фейерверкеръ Державинъ не долго состоялъ въ этихъ званіяхъ. Черезъ годъ Веревкинъ получилъ приказаніе отъ Шувалова изслдовать и подробно описать развалины стариннаго города Болгары, находящагося на берегу Волги. Когда дло пошло о картахъ и чертежахъ, то, разумется, главнымъ помощникомъ Веревкина могъ быть одинъ Державинъ.

И вотъ на лто юноша очутился на приволь волжскихъ береговъ. Карандашей, бумаги и даже красокъ было теперь вволю, на казенный счетъ — и юноша принялся за дло съ такой страстью, такъ умно руководилъ своими товарищами, что Веревкинъ, преспокойно сдавъ ему свои обязанности, ухалъ въ Казань. Молодежь осталась одна расправляться съ Болгарами, какъ ей вздумается. И здсь цлое лто и осень усердно работалъ юноша, не подозрвая, какое огромное значеніе для его развитія можетъ имть эта, повидимому, нелпая работа. Державинъ срисовывалъ вс древнія развалины, которыя уцлли отъ прошлыхъ вковъ, тщательно копировалъ удивительные рисунки и пестрыя надписи на совершенно неизвстномъ никому язык и, наконецъ, копая разные курганы наемными крестьянами, собиралъ цлыя кучи разныхъ старыхъ монетъ, разную рухлядь, разныя удивительныя украшенія и даже оружіе.

Явившись осенью съ отчетомъ въ Казань, юноша привелъ въ восторгъ Веревкина, и онъ общалъ къ праздникамъ, отправляясь снова къ Шувалову, чтобы вести всю работу, захватить съ собой и главнаго виновника успшно доведеннаго до конца дла. Оставалось только поскоре привести все въ порядокъ, сдлать каталогъ всему и затмъ сшить себ новое платье инженеръ-кондуктора, чтобы явиться на Рождество въ Москву. Державинъ снова усердно принялся за скучную, но уже пустую работу, составилъ огромные каталоги съ тщательными описаніями всего и даже необыкновенно красивымъ почеркомъ и съ необыкновенно искусными и изящными рисунками. И только одно мшало работать ему — мысль очутиться въ столиц, стать лицомъ къ лицу и бесдовать съ тмъ, кого даже и самъ Веревкинъ побаивался, и отъ кого прямо вполн завислъ, т. е. съ Шуваловымъ.

Въ декабр все уже было у Державина готово, даже мундиръ новый сшитъ, а Веревкинъ все откладывалъ поздку по разнымъ своимъ семейнымъ обстоятельствамъ. Наконецъ Державинъ узналъ, что они выдутъ только посл Крещенія. Длать было нечего, надо было терпливо ожидать путешествія. Но поздк этой не суждено было состояться!

За три дня до назначеннаго отъзда, въ Казань пришла всть, которая повергла всхъ въ отчаяніе, почти бурей пронеслась по всей Россіи, громовымъ ударомъ отозвалась во всхъ, самыхъ отдаленныхъ закоулкахъ Россіи. Всть эта была — о кончин всми обожаемой монархини, двадцать лтъ державшей въ рукахъ своихъ судьбы имперіи. И какъ въ самомъ Петербург все уныло и боязливо притихло, такъ и въ разныхъ углахъ Россіи, равно и въ Казани, вс были перепуганы, опечалены, и никто не зналъ чего ждать. Только одинъ нмецъ Гельтергофъ возликовалъ, ожидая себ лучшей доли. Казалось, не было въ Россіи ни одного человка, котораго бы судьба не выбросила въ это время изъ прежней колеи и безпричинно вдругъ не поставила бы на другую, новую, неизвстную и непривычную дорогу.

Кажется, осьмнадцатилтній юноша, ученикъ казанской гимназіи, былъ малой спицей въ громадной россійской колесниц, но и на немъ тотчасъ же сказались разныя перемны, совершившіяся въ пространномъ отечеств.

Въ конц января, въ Казань явилась бумага изъ канцеляріи преображенскаго полка. Это было не что иное, какъ отпускъ, помченный еще 1760-мъ годомъ рядовому преображенскаго полка Державину. Отпускъ былъ яко бы данъ еще въ т времена, когда Державинъ надлъ мундиръ инженера и кончался первымъ январемъ уже наступившаго года. Оказалось, что Державинъ вовсе не инженеръ и не кондукторъ, а преображенскій рядовой въ отпуску, да еще сверхъ того уже на цлый мсяцъ опоздалъ вернуться къ мсту служенія. И не одинъ Державинъ, а и начальникъ Веревкинъ, и мать его, и друзья, вс были равно смущены. Веревкинъ клялся, что онъ посл поздки къ Шувалову не ошибся и не перепуталъ, что Державинъ не былъ тогда зачисленъ въ гвардію. екла Андреенна была въ отчаяніи отъ необходимости, при скудныхъ средствахъ, посылать сына въ Петербургъ, и войдя въ новые долги, разстаться съ нимъ, быть можетъ, на всегда. Но не повиноваться, въ особенности при новомъ государ, было опасно, и юноша тотчасъ же собрался въ дорогу, а черезъ цлый мсяцъ труднаго странствованія изъ Казани въ Петербургъ, явился, наконецъ, на ротномъ двор преображенскаго полка. Тотчасъ же объявили ему, что онъ на цлые два мсяца опоздалъ изъ своего отпуска, а затмъ онъ былъ отправленъ подъ арестъ.

Врядъ ли кто-нибудь когда-либо такъ странно и весело прізжалъ въ столицу поступать на службу.

Однако горячій нравъ, умъ и смлость сказались въ юнош. Одинъ одинехонекъ среди большой столицы, безъ родныхъ, безъ друзей, даже безъ знакомыхъ, Державинъ не далъ себя въ обиду. Упрямо и горячо доказывалъ онъ, что уже два года считаетъ себя инженеръ-кондукторомъ и не желаетъ поступать въ полкъ за неимніемъ средствъ содержать себя въ преображещахъ. Но ничто не помогло. Отсидвъ день или два подъ арестомъ, юноша все-таки былъ зачисленъ фактически въ лучшій гвардейскій полкъ, и, будучи совершенно безъ денегъ, поселился въ самой казарм, нахлбникомъ у солдатской семьи.

Въ первые дни службы всякія порученія, разноска по городу повстокъ, работа то лопатой, то метлой едва не уходили не очень крпкаго здоровьемъ юношу, но вскор, благодаря его изобртательности, ему жилось уже нсколько легче. Этими самыми нелпыми цидулями и грамотками солдатикъ избавился отъ тяжелой работы, а деньги, недавно присланныя вновь матерью, хотя и небольшія, помогли ему расплатиться съ его хозяиномъ капраломъ Волковымъ. Кром того, за нсколько дней передъ тмъ, Державинъ розыскалъ, наконецъ, въ Петербург стараго друга и учителя, прощеннаго пастора Гельтергофа, который выхалъ еще прежде. На сколько было плохо ему когда-то въ Казани въ качеств ссыльнаго, на столько хорошо ему было теперь. Онъ былъ возвращенъ изъ ссылки тотчасъ же по воцареніи Петра еодоровича, прямо въ Петербургъ, будучи лично извстенъ Фленсбургу. Теперь онъ могъ разсчитывать на быструю и совершенную перемну своей судьбы къ лучшему. Гельтергофъ и въ Казани искренно любилъ юношу за его прилежаніе и зная по себ, каково бдствовать въ чужомъ город, добрый пасторъ веллъ юнош заходить въ себ, общаясь подумать объ его судьб.

— Вы великолпно говорите по-нмецки, сказалъ онъ, вы говорите, какъ настоящій нмецъ, mein lieber, а это очень важно. Теперь не Елизавета царствуетъ, лукаво ухмыльнулся пасторъ. Теперь Peter der Dritte царствуетъ!.. Теперь нмецкій языкъ для всякаго есть лучшій дипломъ, самый важный дипломъ.

Рядовой преображенецъ самъ чувствовалъ, что проклятый нмецкій языкъ, который когда-то вколачивалъ въ него каторжникъ Роза, теперь будетъ имть огромное значеніе для его служебной карьеры. И теперь Державинъ, обождавъ недлю, давъ время доброму Гельтергофу заняться его печальной судьбой, собирался снова навдаться къ пастору. Но какое-то странное чувство, въ которомъ юноша самъ не могъ отдать себ отчета и самъ не понималъ вполн, мшало ему подлиться своей тайной съ своими ближайшими знакомыми и пріятелями. Ему почему-то было совстно сознаться въ своихъ мечтаніяхъ, сказать о своей бесд съ Гельтергофомъ, разсказать все кому-либо, капралу Волкову, Морозову, еще мене Квасову; и даже въ дружеской бесд съ товарищемъ Шепелевымъ онъ все-таки не ршился заговорить о пастор и своихъ надеждахъ на помощь его. Да и какъ было радоваться знанію этого нмецкаго языка, какъ было возлагать на него вс надежды, носиться съ нимъ, когда все кругомъ ненавидло и ругало этотъ языкъ? Тотъ же новый знакомый и товарищъ, едва пріхалъ въ Петербургъ и уже усплъ отчасти пострадать, или, по крайней мр, былъ возмущенъ и оскорбленъ тми, кто свысока требовалъ знанія этого проклятаго языка.