Петербургское действо

— A какъ звать?

— Агафья, по отечеству Семеновна.

— Агафья Семеновна. Да. Обида! повторялъ про себя графъ, глядя въ румяное и пухлое лице двицы. И сдобна, и крпка была двица, чего больше. Показалась она графу малость дурковата, но за то лице все такое блое и алое, здоровое да веселое…. Стоитъ она, глядитъ на него, да смется. Малость пучеглаза — да это не лихъ. Малость какъ будто ротозя — да это бы тоже не лихъ. Лтомъ мухи въ ротъ залзутъ — да это что-жъ!… Развелъ Іоаннъ Іоанновичъ руками, поклонился обимъ и вышелъ изъ собора съ досадой на сердц. Не будь двица глухонмая, то чрезъ мсяцъ была бы его законная жена. Съ той поры, вернувшись въ Петербургъ, Іоаннъ Іоанновичъ и смотрины невстъ бросилъ. Посл новгородской двицы, вс петербургскія казались ему и тощи, и жидки, и худотльны, и поджары и вс, какъ сказывается: макарьевскаго пригона!

— Обойдусь и безъ супруги, коли Богъ не веллъ найти подходящую. A жениться на хворобной какой, чтобъ умерла — не стоитъ того.

За это время въ жизни графа былъ только одинъ, какъ увидимъ дале. крупный, любопытный случай: появленье изъ Франціи родного внука парижанина. Раздлавшись съ этимъ внукомъ и единственнымъ законнымъ наслдникомъ и въ то же время бросивъ совсмъ мысль о женитьб, графъ позвалъ своего перваго дворецкаго Масея и любимаго человка Жука (какъ было его имя при святомъ крещеніи — никто не зналъ), веллъ имъ созвать всю дворню, начиная отъ повара и поварихъ и кончая послднимъ "побгушкой" Афонкой, которому было четырнадцать лтъ.

Около сотни дворовыхъ собрались въ залу и стали рядами по стнамъ, пуча глаза на барина и не зная драть ли ихъ согнали, или обдариватъ.

— Должно бытъ драть, по тому случаю, что нын не Рождество и не Пасха.

Графъ вышелъ изъ опочивальни въ сопровожденіи засдателя и повытчиковъ изъ суда, слъ въ кресло на возвышеніи и сказалъ:

— Слушайте, мои врные рабы, и ты, Масей, отвтствуй мн за нихъ, потому что не годно за разъ всмъ имъ горланить. Срамно будетъ слушать, да и оглушатъ, черти. Ну, Масей, говори, люблю ли я васъ, моихъ врныхъ холопей, царемъ и великимъ императоромъ мн жалованныхъ и Богомъ мн подвластныхъ? Ну, люблю ль и милостью моей взыскиваю ли по мр служенья каждаго?

— Любишь, родной и именитый графъ, ваше сіятельство? кормилецъ и поилецъ нашъ, бойко и громко отвчалъ Масей наканун выученное и вдолбленное ему въ голову, самимъ Іоанномъ Іоанновичемъ.

— Обидлъ ли я кого когда?

— Николи сего не видывано и не слыхивано было, именитый графъ.

— Училъ ли я васъ, когда нужда была?

— Училъ, батюшка, училъ. На томъ теб душевно благодарствуемъ.

— Отдамъ ли я отвтъ Богу, что забывалъ и пренебрегалъ учить васъ уму-разуму?

— Нтъ, родимый. Въ семъ ты не гршенъ, завсегда училъ.

— Ну, любите ль и почитаете ль вы меня, вашего господина?

Гулъ глухой пошелъ по зал; холопы, не стерпя вопросовъ такихъ необычныхъ — заговорили вдругъ. не смотря на запрещенье, но графъ не разгнвался.

— Ну вижу, что любите… Слушайте же, что честь будутъ вамъ вотъ эти кровопійцы! показалъ графъ на засдателя и повытчиковъ. — Ну крючокъ, прочисти глотку и чти.

Чиновникъ откашлялся и началъ читать.

Чтеніе продолжалось долго.

Иныхъ отдльныхъ словъ и цлыхъ страницъ тетради изъ желтоватой бумаги врные слуги графскіе не поняли совсмъ. но все содержанье и смыслъ тетради поняли ясно, хотя сразу не поврили и думали, что баринъ глаза отводитъ, и себ на ум — затялъ что-то преэхидное. Должно быть сейчасъ посл чтенія, всхъ передерутъ, а то и совсмъ что-нибудь необыкновенное выйдетъ.

Тетрадь оказалась завщаніемъ графа, которое гласило, что посл его смерти вс вотчины и имнія его отходятъ во владніе различныхъ монастырей. Дворовые же люди, начиная съ дворецкаго Масея и кончая побгушкой Афонькой, получатъ вольную и большое денежное награжденіе.

Масею приходилось тысяча рублей, лисья шуба и все платье, а Афоньк 25 дублей и два холста.

— Слышали? воскликнулъ графъ въ конц чтенія. — Отвчай вс….

— Слышали! рявкнулъ стоустый пучеглазый зврь.

— Ну, кровопійца, читай загвоздку…. обернулся графъ къ засдателю суда.

Чиновникъ прочелъ еще страницу, въ которой говорилось, что если графъ умретъ въ поко и благоденствіи, и если утшительнаго житія его будетъ еще лтъ хоть десять, и будетъ ему мирная кончина, — то оное его завщаніе будетъ нерушимо исполнено. Если же кончина графа будетъ, чего Боже избави, — отъ руки злодя и татя, лихаго человка, или даже отъ покуса собаки, выпаденія изъ рыдвана, сокрушенія конями, отравленія зельемъ, яствами, наварками, или отъ какого иного несчастія, въ которомъ будетъ повиненъ хоть одинъ кто-либо изъ дворовыхъ — то завщаніе сіе силу свою получаетъ таковую, каково есть писаніе вилами по вод.

Въ начал никто, кром Масея — ничего не понялъ изъ этой выдумки графа, но затмъ въ теченіе нсколькихъ дней холопы поняли что надо беречь барина всячески, что слово его крпко. И если онъ скончается мирно, не отъ бды какой, а своею графскою, отъ Господа Бога уготованною смертію, — то вс они будутъ и вольные и награждены рублями на разживу.

Съ той поры дворня берегла своего барина, какъ зницу ока, и съ каждымъ годомъ все боле и боле ублажала, леляла и въ глаза ему глядла.

XXIV

Черезъ три дня посл того, какъ Шепелевъ побывалъ у братьевъ Орловыхъ, въ квартир цалмейстера Григорія снова собрались въ сумерки его пріятели Ласунскій, Пассекъ и братья Всеволожскіе.

На этотъ разъ ни закуски, ни веселья, ни разныхъ ребяческихъ затй не было, вс сидли угрюмые, въ особенности самъ хозяинъ, который былъ даже сильно смущенъ и взволнованъ.

— Что мы? Наплевать на насъ! повторялъ онъ безъ конца. — И сошлютъ не бда! Везд люди живутъ, и черезъ стулья везд прыгать можно, и на медвдей здить можно и красавицы водятся не въ одномъ Петербург. A дло наше? Все дло пропадетъ, а Богъ всть, можетъ быть, оно бы и выгорло.

Орловъ узналъ наканун, что государь былъ будто бы, сильно разгнванъ, узнавъ объ исторіи съ Котцау.

Любимецъ Фридриха, фехтмейстеръ, профессоръ всевозможныхъ фехтованій на разныхъ оружіяхъ, былъ присланъ отъ прусскаго короля государю, такъ сказать въ подарокъ, для обученія русскихъ войскъ, которыя, по выраженію новаго государя, умли теперь ловко драться только на кулакахъ. И вдругъ этотъ фехтмейстеръ, едва успвшій представиться государю и вступить въ должность, только-что начавшій давать уроки фехтованія самому старому и слабосильному принцу Георгу, былъ оскорбленъ самымъ дерзкимъ и смшнымъ образомъ, двумя офицерами той самой гвардіи, которую пріхалъ преобразовывать.

Вс коноводы нмецкой партіи въ Петербург или, какъ называли ихъ вообще, "голштинцы", были ли они офицерами потшнаго голштинскаго войска или были просто нмцы — вс вознегодовали и заволновались. Эта партія, увеличивавшаяся не по днямъ, а по часамъ и пріобртавшая все большее и большее значеніе при двор, имла во глав своей принца Георга и ненавистно или презрительно относилась ко всмъ выдающимся личностямъ той партіи, которую теперь уже начинали называть свысока лизаветинцами. Лизаветинцемъ считался вліятельный сановникъ прошлаго царствованія, оставшійся теперь какъ бы за штатомъ, въ род двухъ братьевъ Разумовскихъ; лизаветинецъ былъ, конечно, и лейбъ-компанецъ Квасовъ и т. п. Наконецъ, лизаветинцемъ обзывался всякій, кто не зналъ и не хотлъ учиться по нмецки, всякій, кто косо поглядывалъ на офицера или солдата голштинскаго войска, всякій, кто не скрывалъ тщательно своего сочувствія къ молодой императриц.