Петербургское действо

Упрашивая старуху хать съ собой, Кириллъ немного хитрилъ, — онъ боялся дда, ненавидлъ его, какъ и всю Россію, но теперь онъ боялся тоже своихъ двухъ дядекъ, какъ русскаго, довольно глуповатаго лакея Спиридона, такъ и вновь нанятаго француза Жоли, фамилія котораго далеко не шла въ его жирному красному лицу. Юноша понялъ, что эти два человка, ему совершенно незнакомые, по прнеазанію дда, будутъ имъ распоряжаться, какъ вздумается, на далекой чужбин. Права и полномочія ихъ надъ нимъ были даны ддомъ полныя и строжайшія, особенно относительно трехъ пунктовъ.

A эти пункты было не равно легко исполнить.

Молиться Богу Кириллу было немудрено, онъ и самъ привыкъ это часто длать съ горя и тоски въ дом дда, хотя тайкомъ отъ дда читалъ не "Отче нашъ" или "Врую", которые и мысленно произносилъ съ трудомъ, а боле близкіе, даже отчасти родные "Pater Noster" и "Credo". Латинскія слова этихъ молитвъ онъ понималъ не боле, чмъ русскія, но привыкъ къ нимъ.

Затмъ — тратить много денегъ онъ не могъ, такъ какъ деньги были поручены Спиридону. Что же касается до третьяго пункта, то онъ былъ юнош совершенно неясенъ, потому что приказаніе дда сторониться отъ женскаго пола Эмиль, по глупости, перевелъ такъ, какъ самъ понялъ, т. е. совсмъ иначе. Эмиль сказалъ, переведя слова графа Іоанна Іоанновича съ русскаго на французскій:

— Ne touchez jamais le plancher.

Ддъ, не понимавшій ни слова по-французски, не исправилъ перевода. Вновь же нанятый французъ Жоли понялъ и перевелъ третью заповдь ддушки:

— Evitez la soci'et'e des grandes dames!

Оба варіанта Эмиля и Жоли перепутались въ голов Кирилла и онъ самъ не зналъ, какъ выпутаться изъ бды, чтобы исполнить третью мудреную заповдь.

XXVI

Перехавъ русскую границу и очутившись въ Польскомъ королевств, а затмъ въ веселой, пышной, красивой Варшав, Кириллъ какъ будто почуялъ вдругъ всми нервами своего существа иной духъ, потянулъ въ себя полною грудью иной, уже боле теплый, почти весенній воздухъ и сразу ожилъ, сразу, щеки его зарумянились, глаза заблестли.

— C'est un petit Paris! — воскликнулъ онъ, прогуливаясь по Краковскому предмстью и по Саксонскому саду. Вдобавокъ, теперь юноша былъ не "фертикъ" и не "путифицъ", а по дорог величали его титуломъ и называли внукомъ русскаго магната, родственникомъ фаворита россійской императрицы. Самъ Кириллъ не отказывался отъ этого.

Черезъ полтора мсяца пути, будучи въ Париж, юноша не только окрпъ, поздоровлъ, развернулся, какъ бы нечаянно для самого себя, не только вышелъ изъ-подъ вліянія и повиновенія своихъ двухъ менторовъ, но даже пріобрлъ вдругъ нкоторое вліяніе надъ ними. Случилось это очень просто.

Жоли былъ жирный и добрый французъ, у котораго была только одна страсть — спать. Всю дорогу, а затмъ и по прізд въ Парижъ, Жоли спалъ и спалъ безъ просыпа. И, вроятно, отъ этого постояннаго сна или отъ праздности и сытой пищи, онъ окончательно отуплъ и соглашался на все, что длалъ и предлагалъ "Monsieur le vicomte", какъ сталъ онъ звать питомца; соглашался онъ на все, вроятно, потому, чтобы не тревожить и не безпокоить своей лни отказомъ или споромъ.

Упрямый, глуповатый, но и грубоватый Спиридонъ, неограниченно и крупно повелвавшій и распоряжавшійся всмъ отъ графчика ему ввреннаго и до послдняго винта въ экипаж, притихъ вдругъ, даже пріунылъ, даже какъ будто струсилъ.

Тотчасъ по перезд границы россійско-польской, во время двухдневнаго пребыванія въ Варшав, холопская важность и хамово упрямство Спиридона много поубавились. Онъ все оглядывался, озирался кругомъ себя, и дико прислушивался къ полуродной польской рчи. И, какъ собака, хотя злая, но попавшая нечаянно въ чужой домъ, обнюхивается, поджимая хвостъ и коситъ злыми, но боязливыми глазами, такъ и Спиридонъ ворчалъ, бранился, нападалъ на графчика, привязывался къ Жоли, но однако, тотчасъ же приходилъ къ обоимъ съ просьбой по-поводу всякаго пустяка.

— Не понимаютъ дьяволы! говорилъ онъ:- тридцать разъ повторилъ, балуются, будто не смыслятъ. Подите, скажите!

Но если въ Польш Спиридонъ иногда вывертывался безъ помощи спутниковъ, то попавъ въ Германію, а, затмъ во Францію, онъ окончательно примолкъ и только неодобрительно покачивалъ головой, почесывалъ за ухомъ и думалъ про себя:

— Вотъ зажора-то! Покомандуй-ка поди! Заслалъ-бы я тебя, обращался онъ мысленно къ барину, графу Іоанну Іоанновичу. — заслалъ бы тебя сюда, — и ты бы тутъ покаяннаго гршника изобразилъ!

Такимъ образомъ, юноша, благодаря обстоятельствамъ и обстановк, благодаря безпробудному сну Жоли и безпомощному состоянію Спиридона на чужой сторон, среди чуждыхъ ему людей, обычаевъ и языка, сразу сталъ независимъ. Кром того, онъ нравственно встрепенулся, ожилъ, воскресъ на тхъ мстахъ, гд родился, провелъ все дтство, воспитывался и сталъ юношей и гд, наконецъ, имлъ пропасть знакомыхъ и друзей покойнаго отца.

Одно только ярмо и было теперь — зависимость денежныхъ средствъ отъ дда, оставшагося тамъ, гд-то далеко среди огромныхъ сугробовъ и страшныхъ морозовъ. Надо было кое-какъ прожитъ еще нсколько лтъ подъ попечительствомъ этого злого дда и жить на гроши, которые онъ высылалъ.

— Когда буду совершеннолтнимъ, мечталъ Кириллъ, — выйду изъ опеки, продамъ заглазно все, что есть въ Россіи и переведу все состояніе во Францію. То же самое, конечно, совтовали ему здсь и друзья покойнаго отца. Нкоторые полагали даже начать процессъ, тотчасъ же освободить юношу изъ-подъ опеки стараго тирана, изверга, "Tours de la Neva", какъ прозвали они теперь Іоанна Іоанновича. И какъ еще недавно Кириллъ былъ щедро награждаемъ ддушкой всякими прозвищами смшными и дурацкими, такъ теперь юноша и его парижскіе знакомые, въ свою очередь, изощрялись въ прозвищахъ и названіяхъ петербургскому дду, который былъ теперь "l'our blanc, le vampire, le cyclope, le grand ogre"…

Съ самаго прізда Кирилла на свою полу-родину, т. е. въ Версаль, онъ поселился на томъ же бульвар, гд былъ домъ, въ которомъ онъ долго жилъ, но котораго теперь, конечно, не могъ нанять, не имя средствъ своего отца. Обстоятельства особенно благопріятствовали и петербургскій узникъ, скоморохъ за столомъ дда, сталъ здсь сразу предметомъ всеобщаго вниманія и любезнаго обращенія. Король зналъ его въ лицо и при встрч милостиво кивалъ головой au jeune russe-versaillais. Герцогини и маркизы тоже милостиво улыбались ему при встрчахъ. Вскор, наконецъ, одна изъ нихъ, очень веселаго поведенія, приблизила къ себ красиваго юношу, какъ мимолетный капризъ, и перезнакомила его съ придворнымъ кругомъ, какъ сына всмъ знакомаго, недавно еще умершаго дипломата. Трудно было Спиридону перечить питомцу и обругать его здорово за то, что онъ напримръ засидлся гд-нибудь на вечеринк, когда онъ самъ видлъ, что французскій царь кланялся его графчику.

— Нагрубить ему, разсуждалъ Спиридонъ:- нажалуется онъ на тебя здшнимъ генераламъ, и что будетъ? Тебя жъ и выпорятъ. Говорятъ, анаемы, что здсь вишь не порятъ! Враки! Врно знаю, что у нихъ есть эдакое мсто за нсколько верстъ отъ эвтой Версальи, куда никого не пущаютъ и гд всхъ генераловъ, и дворянъ, и нашего брата лакея не токмо страшнюще порятъ розгами, а головы снимаютъ, и четвертуютъ за десять частей.

Но каково соображеніе было у Спиридона о четвертованіи на десять частей, таково же было его составившееся понятіе о Франціи, Париж, Версали и королевскомъ двор. Онъ сталъ не на шутку бояться своего графчика и ожидать, что онъ какъ-нибудь нажалуется, и его, не говоря худого слова, обезглавятъ или сошлютъ въ какую-нибудь французскую Сибирь на вчныя времена.