Петербургское действо

— Да какъ же вы прежде-то объ этомъ не подумали?!.

Среди всего пространства была одна громадная куча щепы, по которой можно было почти пересчитать сколько лтъ строился дворецъ, такъ какъ вс пласты этой пирамиды, не египетской, а россійской, были разнаго цвта, отъ самаго чернаго, сгнившаго давно, до самаго свжаго пласта, набросаннаго за послдніе дни. Объхавъ эту пирамиду, Корфъ встртилъ прусскаго посланника, барона Гольца, тоже пріхавшаго ради любопытства и верхомъ пробиравшагося по тропинкамъ, которыя проложили рабочіе.

Посл привтствій завязался разговоръ все о томъ же. Уменъ и ловокъ былъ пруссакъ Гольцъ, не даромъ любимецъ Фридриха, посланный въ Петербургъ завладть черезъ императора всей имперіей русской. Но и онъ не утшилъ Корфа, и не нашелъ спасенія.

Во время ихъ бесды присоединился къ нимъ всадникъ, тоже «голштинецъ», хотя это былъ князь Никита Юрьевичъ Трубецкой, генералъ-прокуроръ и фельдмаршалъ. Такъ какъ онъ ни слова не говорилъ по-нмецки, то бесда зашла съ Корфомъ по-русски и тотчасъ завязался споръ, сколько понадобится времени для очистки площади, сколько денегъ, сколько рабочихъ и сколько труда. Трубецкой сталъ доказывать, что если бы ему дали денегъ на это дло, онъ бы его въ три недли покончилъ.

A народъ кругомъ все прибавлялся, все налзалъ и вдругъ три всадника очутились среди густой толпы праздныхъ рабочихъ и всякихъ прохожихъ звакъ.

И Богъ земли русской послалъ сюда въ эту минуту… такъ пошататься, безъ дла — новаго Минина — Сеню.

Сеня никогда выскочкой не былъ, впередъ не лзъ и особливо ревностно соблюдалъ святое правило: отъ начальства держаться елико возможно подальше.

— Чмъ ты отъ него далй, передано было Сен отцомъ изъ рода въ родъ завщанное правило, — тмъ будетъ теб спасительне и здорове.

Сеня, завидя вельможъ, сталъ тоже поодаль, но прибывавшая толпа все пихала, да пихала его сзади и понемножку надвинула подъ самый хвостъ лошади генералъ-полицмейстера. И такъ близко, что не ровенъ часъ, помилуй Богъ, задомъ она его хлобыснетъ. Но Сеня забылъ про эту опасность, да и кляча показалась ему тоща, гд ей брыкаться; его ужь очень бесда генеральская захватила.

Слушаетъ онъ и ничего сообразить не можетъ, и потому собственно, что все понялъ. Кабы онъ не понялъ — другое дло, а то, все, что Корфъ и Трубецкой говорятъ другъ дружк, онъ, до единаго слова, понялъ и разсудилъ. И поэтому сообразить ничего не можетъ.

Такіе важные генералы да про такое пустое дло толкуютъ: какъ площадь очистить по приказу государеву въ три дня. И сказываютъ они, что государь-батюшка отъ нихъ требуетъ длъ совсмъ невозможныхъ. И такъ захватила Сеню эта бесда генеральская, что онъ даже сопть началъ въ хвостъ лошади. Хочется ему смерть свое слово молвить, да страшно, боязно; ну, какъ его прикажутъ поучить малость!

И началъ Сеня все тяжеле и тяжеле дышать. Слово, что хочется ему молвить, такъ ему грудь и распираетъ.

Вотъ полицмейстеръ ужь двинулъ свою лошаденку и вскрикнулъ на толпу:

— Чего налзли! Ироды!

Сеня не вытерплъ, снялъ шапку и вымолвилъ съ трепетомъ на сердц:

— Ваше превосходительство! И какъ бы эту самую площадь въ одинъ день обчистить, ей-Богу. Съ утреничка взямшись, къ вечеру то-ись чисто бы было.

Корфъ, фельдмаршалъ Трубецкой и Фридриховскій посолъ Гольцъ, вс трое обернулись на ласковое, добродушное лицо мужика.

— Чего? выговорилъ Корфъ, — что ты болтаешь? Какъ же ты это сдлаешь? Что ты врешь, дуракъ! Ты болванъ! Болтаешь всякій вздоръ. Дубина! Пошелъ!

Все это выговорилъ Корфъ такъ сердито, что видно было, какъ онъ на всякомъ срывалъ свою печаль и гнвъ государя.

— A вотъ, ваше превосходительство, я, конечно, малый человкъ. A вотъ коли мн его царское величество приказъ такой бы далъ, очистить самую эту площадь, чтобы вотъ къ вечеру на ней не было ни одной щепочки или кирпичика, такъ я бы вотъ сдлалъ…

— Что? вымолвилъ Корфъ.

— Ну, ну? вымолвилъ Трубецкой.

Только Гольцъ ни слова не вымолвилъ, потому что не понималъ по-русски. Даже столпившіеся и налзавшіе кругомъ зваки, забывъ присутствіе важныхъ сановниковъ, тоже робко отозвались:

— Ну, ну, сказывай, лшій.

— A вотъ, значитъ, что. Извстно, приказъ государя — это первое дло. Я скажи, ну ничего, стало быть, не будетъ, а то еще выпорятъ. A царь-батюшка не есть какой, ваше превосходительство, вельможа, у котораго деньгамъ все-таки счетъ есть и какъ ни богатъ, а все жъ деньгамъ конецъ можетъ быть. A государь совсмъ ино дло. Ну, вотъ, стало быть, нехай все это пропадаетъ: и балаганы, и сараи, и кирпичи, и все… Царь-государь отъ этого бдне не будетъ, а народъ стало-быть побогаче будетъ, а царю не въ убытокъ. Вотъ, что я собственно вамъ доложить хотлъ.

Корфъ слушалъ всмъ своимъ существомъ, ему будто чуялось, что Провидніе посылаетъ Минина. Но вдругъ увидя, что мужикъ, ничего не сказавъ, кончилъ, Корфъ даже разсвирплъ и началъ ругаться.

— A вотъ что, заговорилъ опять Сеня, — далъ бы такой приказъ государь по всей столиц: или, братцы-ребята, на площадь, тащи что кому вздумается, я позволилъ. И по совсти доложу я вамъ, ваше превосходительство, что въ три часа ничего то-ись тутъ не останется. Ей-Богу, врьте слову! И какъ это, къ примру сказать, питерцы-то, весь нашъ братъ, простой человкъ, какъ прибжитъ сюда, да начнетъ тащить кто что ухватить посплъ, такъ ахнуть не успешь, какъ будетъ все чисто. Вдомо вамъ: воръ споръ!

Предложеніе это показалось, разумется, Корфу и Трубецкому, а затмъ переведенное Гольцу, на столько нелпымъ и глупымъ, что генералы, пожавъ плечами, похали по домамъ.

Но всякая дйствительно великая истина всегда кажется нелпостью при своемъ зарожденіи. И Козьму Минина въ первую минуту наврное принялъ народъ за суеслова и болтуна во хмлю, и Сеню приняли теперь за дурня, что любитъ зря языкомъ чесать, да еще важнымъ господамъ.

Но затмъ цлый день работала голова Корфа и хотя была плохой почвой для всякаго смени и для созрнія всякаго плода, однако и она къ вечеру стала, хотя еще смутно, понимать, что мужикъ на площади въ нкоторомъ род Христофоръ Колумбъ или монахъ Шварцъ.

Подумавъ еще въ безсонной ночи о мужик и его словахъ, Корфъ поутру все сообщилъ всмъ, кому только могъ. По мр того, что онъ разсказывалъ, во всхъ головахъ всхъ слушателей и въ его собственной голов вс боле укрплялось убжденіе, что выдумка мужика диво дивное. Посл полудни генералъ-полицмейстеръ уже смло приписывалъ выдумку себ самому, а въ сумерки, увренный въ сил своего открытія, скакалъ къ государю доложить о дл смло и бойко. Корфъ предложилъ государю оповстить всхъ обывателей столицы, указомъ его величества, что все находящееся на площади отдается въ подарокъ всмъ и каждому, кто только пожелаетъ придти и взять. Государь ахнулъ, захлопалъ въ ладоши, потомъ похлопалъ Корфа по плечу и чуть не поцловалъ.