Пианист. Осенняя песнь

— Я не думал, что бывает так трудно подбирать слова. Сыграть гораздо легче. Хочу сказать тебе сейчас, и… слова не годятся. Я не привык еще, что вот ты, здесь, могу обнять. Я шел домой и думал: а вдруг тебя нет?

— Куда же я денусь?

— Сам не знаю. Но боялся. Я бы хотел сейчас… странно, несовместимо… Хотел бы остаться дома с тобой, любить тебя, а вместе с тем хочу на сцену — играть для тебя. И не пойму, чего больше.

Зазвонил мобильный Вадима.

— Ну вот, как всегда… Я отвечу, это мама.

Мила тут же отступила, она не знала, остаться или уйти и дать Вадиму говорить спокойно. Но он предугадал намерение и жестом остановил ее. Потому Мила все слышала, даже встревоженный голос Надежды Дмитриевны на другом конце связи.

— Вадик! Наконец я дозвонилась, ты не заехал домой!

— Я не успел. Мне надо было в посольство.

— Тридцать первого декабря? Какое посольство, сейчас везде уже все закрыто.

— Вот именно. — Вадим нахмурился. Мила поняла, что он ходил насчет визы и паспорта.

— Хорошо, но, Вадик, в чем ты собираешься играть? Я выгладила твой старый фрак, но надо чтобы Семен заехал и забрал. Или я сама привезу в филармонию на такси. Ты не предупредил, что не заедешь, и я…

— Мама, не беспокойся об этом. Милаша уже все приготовила…

Повисло молчание, пауза длилась долго.

— Вот как, — наконец ответила Надежда Дмитриевна. — Тогда увидимся вечером. Папа, наверно, не сможет пойти на концерт, мы в предгостевых хлопотах. А вот Захар Иосифович хотел. Его Сеня привезет. И я… приглашаю вас с Людмилой к нам после концерта.

— Спасибо, мама, мы обязательно придем. До вечера. И с наступающим, если мы не успеем к двенадцати добраться.

Вадим разъединился и снова обнял Милу.

— Наверно, она обиделась, что все так вышло с фраком… я же не знала…

— Ну что ты, Милаша, просто для всех неожиданно. Познакомишься с ними, посидим, встретим новый год. У них там, наверно, елка. Сколько же я лет не праздновал новый год с родителями…

Удивительное продолжалось, а Мила все никак не могла привыкнуть. С той минуты, как увидела Вадима на заснеженном перроне во Владимире, она жила как будто в двух измерениях. С одной стороны — вот их новый дом, вот Вадик, его горячая страсть и бесконечная нежность, его забота. Чувство совершенной защищенности, которое окутывало Милу, надежно оберегало от целого мира, было похоже на музыку. Да, теперь все хотелось сравнить с музыкой, Вадик прав — она понятнее и правдивее слов. С другой стороны, одолевали сомнения, Мила гнала их, рядом с Вадимом эти мысли отступали, но стоило остаться одной, и начинало казаться, что она занимает чужое место.

Как те женщины на вокзале посмотрели на нее. Даже не с осуждением, а с изумлением. Кто такой Лиманский, и кто она…

Наверно, так и подумали. Мила вздохнула, перебирая свои вещи. Хотелось надеть что-то нарядное, теперь-то она знала, что Вадик будет играть!

В тот, первый, раз — невероятный случай произошел: Тоня купила билеты на концерт, Мила и предположить не могла, что там будет Вадим. А когда увидела портрет Лиманского на афише, то хотела убежать. И вот эти самые женщины, они и в зале рядом оказались.

— Господи, они же и сегодня наверняка будут, — прошептала Мила обреченно. — А я про платье не подумала, все мятое в чемодане…

Но то самое, трикотажное, если разобрать небогатый гардероб Милы, единственное нарядное брендовое платье розового цвета с французским названием «сомо» — не мялось. Мила извлекла его со дна чемодана, из-под стопки летних вещей и белья, приподняла, да так на вытянутых руках и донесла до зеркала в ванной, приложила к себе, посмотрела на отражение. Удивленное и растрепанное нечто, но счастливое. Что с волосами делать? Вчера, или можно сказать сегодня, уже под утро, когда в душе с Вадиком были, она голову мыла, не досушила, так и уснула потом. Теперь вот это все в разные стороны. На улице от влажного ветра волосы еще и завились. Чучело огородное! А платье, как у школьницы, закрытое, с воротничком. Оно уже не казалось Миле нарядным.

Заглянул Вадим.

— Ты тут? Не знаешь, в какой ванной тебя искать, не привык я к таким… — Он не закончил фразы. Встал за спиной Милы и тоже смотрел на их теперь уже общее отражение. — Я помню это платье. Ты в нем была на прошлом моем концерте. Я тебя в зале видел! А Захар меня отвлек, и я не смог за тобой пойти.

— А хотел? Пошел бы?

— Побежал! Что ты такие странные вопросы задаешь? — Он провел пальцами по подбородку, спросил у Милы через зеркало: — Надо бриться или нет? Все-таки надо. И пора бы уже ехать, а то я разыграться не успею.

— Так поехали! — Мила тут же забыла про прическу. — Ты брейся, я пока все сложу и косу заплету. Это быстро.

— А мне так нравится. — Вадим пропустил волнистые светлые пряди сквозь пальцы. — Красивая… Ты как… девушка с волосами цвета льна.

Мила вдруг развернулась, уткнулась ему в грудь лицом и засмеялась.

— Что? — Вадим обнял ее. — Что я сказал?

— Ничего, — она пыталась справиться со смехом, — я думала… в тот раз ты сказал… что я красивая, как арабская лошадь.

— Действительно. Я тогда нес что-то невразумительное. И хотел, чтобы ты осталась со мной.

— Я тоже хотела остаться с тобой.

— Мы так и будем стоять? А лучше бы лечь…

— Вадик!

— Да-да, я помню, пьяно кончерто ин де, номер двадцать. И все билеты проданы.

— Тогда отпусти меня.

— Не могу, никуда тебя не отпущу.

— А собраться?

— Хорошо, — он разомкнул руки. — Но только ради Моцарта.

Глава 3

Доехали они быстро, машин на дорогах было много, но пробок не случилось. Лиманский припарковался на Площади Искусств, близко от входа в филармонию, достал кофр с заднего сиденья, помог выйти Миле, хотел взять и коробку, но Мила не отдала.

— Нет, я сама!

— А вдруг она тяжелая. Нам по лестнице подниматься.

— Не тяжелая, у меня ничего нет с собой, только туфли и… это.

Она чуть не сказала «цветы» и весь бы сюрприз испортила. Но вовремя спохватилась.

Неподалеку от входа Мила заметила туристов, во всяком случае, так подумала вначале. Люди стояли неорганизованной группой и переговаривались. В основном, женщины среднего возраста, были и старше, и моложе, Мила не приглядывалась. Но вот что странно: как только Вадим вышел из машины, интерес этой группы сосредоточился исключительно на нем и на входе в филармонию. Несколько женщин даже направились в сторону Лиманского, но приостановились, увидев Милу. Вернулись.

Куда они потом все делись, Мила не знала, потому что они с Вадимом вошли в высокие двустворчатые двери и поднялись по лестнице. Не той парадной, что Мила хорошо помнила — там еще был сначала большой вестибюль, гардероб, как в прежние времена, со сплошными деревянными вешалками с крючками, массивными ограждениями, — а обычной, как в жилом доме. Мила отчего-то занервничала, Вадим пропустил ее вперед, а она же не знала куда.

— Наверх и направо. Мы раздеваться тут не будем, но пройти так ближе. Направо и был тот самый гардероб. Еще безлюдный, публику так рано не пускали — вот почему они с Вадимом вошли в эту дверь, а не в ту, где перед входом висели в больших рамах за стеклом афиши. На одной — портрет Лиманского.