Пианист. Осенняя песнь

Красивый…

— А, вот и наш Вадим Викторович пожаловал, — услышала Мила. Это из-за пустых еще вешалок вышла гардеробщица, за ней вторая, обе радостно приветствовали Лиманского.

— Здравствуйте, — поздоровался он.

— Здравствуйте, — сказала и Мила.

Гардеробщица присмотрелась, и они с Милой узнали друг друга. Та самая! Но Вадим не дал задерживаться.

— Идем, идем, Милаша.

Она почувствовала смену в его настроении. Волнение? Раздражение? Может быть, она мешает, ему надо настроиться, собраться…

— Я могу и здесь раздеться, Вадик.

Она назвала Лиманского по имени, женщины гардеробщицы переглянулись, Мила смутилась, а Вадим и внимания не обратил.

— Зачем здесь? В артистической вешалка есть.

И Мила успокоилась. Не сердится, но волнуется. Тогда лучше с ним идти.

Дальше они пошли уже знакомым Миле путем: наверх по центральной лестнице, через фойе в зал. В прошлый раз она как во сне была, сейчас зал поразил Милу. Огромный, блистательный. Белое и алое в ажурной вязи лепнины и сиянии хрусталя огромных люстр. Восхитительные белоснежные колонны и спинки стульев, фигурные балюстрады лож, полуциркульные окна наверху над колоннами. Вадим потянул Милу за собой по правому боковому проходу.

— Идем, оставим вещи, потом, если захочешь, налюбуешься.

Она шла за ним, поражаясь величию зала, а вместе с тем его легкости и красоте.

Осенью она ничего этого словно и не видела, в памяти остались лишь щемящая нежность к Вадиму и его дивная музыка. И собственные отчаяние, страх, стремление бежать прочь. Теперь в ней жила радость, удивление. Страх, наверно, тоже, но радостный. Или это нетерпеливое ожидание? Волнение за Вадима и желание поскорее услышать, как он играет. Не в записи, а рядом.

— Смотри, здесь твое место будет. — Вадим показал ей на самую ближнюю к сцене ложу. — В партере не получилось. Но зато я тебя буду видеть. — Вадим отвел темно-красную бархатную портьеру на двери, и они прошли внутрь.

Контраст был разительным! После грандиозного имперского зала Мила попала в странное место. Коридор, по стенам заставленный стульями, они сложены по четыре один на другой, верхние перевернуты, ножками наполовину закрывают длинное настенное зеркало. На полу потертая красная дорожка, паркет по краям не лакированный, как в зале, а обшарпанный, как в коммунальной квартире. Да и коридор коммуналку напоминал, он уходил под лестницу, крутую, с черными чугунными перилами. Около лестницы была дверь, а коридор дальше сильно сужался, превращался в узкую щель, так показалось Миле.

— Нам туда? — с опаской спросила она.

Что значит «гостиная», Мила поняла, когда вошли. Интерьер музейный, кресла и диваны, как во дворце, на потолке плафон расписной, синяя напольная ваза. И рояль. Опять роскошно, только тесно.

— Еще не здесь, я переодеваюсь в следующей.

Комната, которая за зеркальной дверью открылась перед Милой, была меньше гостиной и вся в красных тонах. Снова царская мебель, только обивка на диванах не с рисунком, а полосатая. Паркет наборный, ковер. Зеркало в резной деревянной раме подвешено на стене на широкой бархатной ленте. Мила такого не видала. Огромное зеркало висит с наклоном. Посреди комнаты белый стол на длинных фигурных ножках. И у дивана ножки похожи, а у кресел в виде звериных лап. Мила от удивления и восторга забыла, как этот стиль называется. В углу старинный рояль. Светлый, тоже в завитках и позолоте.

— Ты будешь на этом играть?!

— Нет, — Вадим улыбнулся, — это барочный. Я в другом месте разыграюсь. Ну, раздевайся, что же ты стоишь? Дай мне твою драгоценную коробку, я на стол положу. Смотреть не буду, честно.

— Вадим! — Мила услышала за дверью голос. Знакомый, но кто это, она сразу опознать не смогла.

— Да, я здесь, Эрнст Анатольевич, — отозвался Вадим.

Мараджанов, поняла Мила. И что ей тут делать? Лучше было в зрительной части раздеться и оставаться там. Но Лиманский уже помогал ей снять пальто. Мила достала из пакета туфли и начала переобуваться. Она торопилась, не хотела, чтобы Мараджанов застал ее за этим. Вадим избавил от неловкости.

— Ну, ты тут пока сама, а я сейчас. Пойду к нему, кто знает, какая у нас сегодня концепция Моцарта. Одинаковой не бывает.

Он вышел, Мила перевела дыхание. Она, кажется, и дышать забыла — вот как заволновалась. А Вадиму играть. Мила не могла себе этого представить. Обычный человек ни за что не сможет выйти на сцену и играть там! Если все билеты проданы, значит, свободных мест не будет. Столько людей…

Вадим вернулся.

— Милаша, я сейчас пойду с Эрнестом Анатольевичем, ты можешь тут остаться. — Он был уже в каких-то своих мыслях, вдруг отбросил их.

— У меня же подарок для тебя на Новый год, но я сейчас отдам, хорошо? — Вадим расстегнул молнию в боковом отделении кофра и достал длинную коробочку, обтянутую темно-синим бархатом. — Вот, — он протянул Миле, — открой.

Мила взяла, ощущая под пальцами мягкость бархата, раскрыла и ахнула. На белом атласе лежали бусы. Длинная нить прекрасных безупречных одна в одну белых жемчужин.

— Надень, пожалуйста, — попросил Вадим.

— Вадик… боже мой… Это мне? Мне?!

— Я не знал, любишь ли ты жемчуг.

— Кто же не любит жемчуг? Как красиво. — Мила осторожно достала бусы.

— Давай я сам.

Вадим взял нить из ее рук, надел на шею Милы, выпростал длинную косу поверх бус, задержал руки, лаская кожу около жемчужин. Ей так хотелось поцеловать его! Но она стеснялась сделать это тут. Только накрыла его руки своими и сказала:

— Спасибо! Красота какая…

— Я рад, что тебе понравились. Ну… пойду, Милаша. Давай в зал провожу тебя, а то заблудишься в здешних катакомбах. Сегодня я могу играть спокойно, не бояться, что ты убежишь. Сапожки твои тут остались и пальто. Времени еще много, ты погуляй там или опять сюда приходи. Потом буфет откроют.

— Ты не ел!

— Я не буду перед концертом. Вечером у родителей мы поужинаем.

— Я возьму это. — Мила не могла оставить цветы в артистической, Вадим играл в первом отделении. За сцену она до антракта уже не попадет.

— Это обязательно?

— Да, там букет. Я хочу подарить тебе… Ну вот, сказала!

— Но я же не видал. Буду играть и думать о них. Какого они цвета?

— Белые.

— Значит, сегодня Моцарт будет белым, как лебединый пух. — Он говорил это уже на ходу, сам вел ее к двери в зал. Снова отодвинул бархатную завесу, еще шаг, и Мила вернется в торжественный мир стройных колонн.

Навстречу спешил мужчина. Плотный, пожилой, с быстрыми темными глазами, крупными чертами лица и добрыми губами. С взлохмаченной шевелюрой длинных с проседью волос.

Немного вразвалку, раскачивающейся походкой он быстро приблизился. Надо было пропустить его, Мила отступила обратно за границу двери и в сторону за портьеру.

— Вадик, в чем дело?! — воскликнул мужчина, и Мила тут же узнала. Она уже слышала его по громкой связи — когда Вадим говорил «сейчас в темпе вальса, на счет три…», и раздавался тот самый вопрос. А Травин продолжал возмущаться: — Телефон молчит, мама ничего вразумительного не говорит, ты с утра где-то пропадаешь! Здравствуйте, — это Захар увидел Милу, но лишь мельком скользнул по ней взглядом и снова напустился на Лиманского. — Ты не перестаешь меня удивлять! Сначала не сказал, что приехал, потом опоздал на репетицию к Эрнсту Анатольевичу! Недопустимо…