Пианист. Осенняя песнь

— Ну, так что, Вадим, что случилось? — Мараджанов сел на стул перед зеркалом, провел рукой по волосам, всмотрелся в себя, потом через зеркало в Вадима. — С молодой женой поругались?

— Нет, мы не ссоримся. — Лиманский без приглашения сел на диван, руки в замок, оперся на колени, потупился, изучал рисунок наборного паркета. Сейчас надо сказать правду. И подвести всех. Или не сказать, и изменить себе. Не такой уж сложный вопрос вырос в глобальную проблему. Непонятно почему. Лиманский в сотый раз спросил себя, ПОЧЕМУ он не может уехать без Милы. И ответа не нашел. Не может, и все. — Эрнст Анатольевич, я… не полечу завтра в Монреаль, извините.

Вадим думал, что сейчас на него обрушатся все громы небесные. Мараджанов был мягким сентиментальным человеком, но когда дело касалось общего блага оркестра, становился жесток и неумолим. Если кто-то из музыкантов начинал мутить воду в коллективе, то как бы хорошо ни играл, Мараджанов расставался с таким. Он мог простить многое, кроме одного — предательства. А то, что совершал Вадим, как раз и было тем самым непрощаемым.

— Почему? Что за причина? — вопреки ожиданиям, Мараджанов даже не нахмурился, голос не повысил.

— Да нет у меня причины, в том-то все и дело. Я не знаю как быть! Не могу без Милы в Канаду ехать!

— И всего-то? — Эрнст рассмеялся. Голос у него был низкий, и смех рокотал мягко. — Надо было ко мне прийти с этим, а не страдать весь концерт. Подумаем и придумаем… А кто она у вас по специальности?

— Флорист, ландшафтный архитектор, дизайнер. — Лиманский не мог понять, к чему вопрос. И он никак не укладывался в проблему.

— Ну что же, — Мараджанов еще раз глянул в зеркало, пригладил волосы, поправил бабочку, — кажется, и второй звонок уже. Надо собраться…

— Спасибо, Эрнст Анатольевич! Не вовремя я с этим.

— Уж лучше сейчас, чем когда билет сдал. Значит, после концерта мне паспорт, и частности решим. Придется вам с супругой еще Моцарта послушать. На хоры идите, там акустика идеальная. И обниматься можно. Ну, идите.

— Спасибо! — Вадим не мог найти слов, чтобы объяснить, насколько благодарен. Да и не это надо сейчас. Главное, уйти поскорее и дать Мараджанову хоть пять минут побыть одному.

У Лиманского от сердца отлегло — раз Эрнст сказал, что устроит все с Милашей, значит, так и будет. В масштабах филармонии он был больше чем Бог — он был главный дирижер.

Вадим едва успел переодеться, и они сразу побежали наверх, по той самой узкой крутой лестнице, что удивила Милу вначале.

— Говорят, тут Сергей Васильевич рыдал, когда симфония его провалилась, — на ходу сказал Вадим, он тянул Милу за руку. — Идем, идем скорее…

— Сергей Васильевич — это кто? — едва поспевала за ним Мила.

— Рахманинов.

Вадим с Милой вошли на хоры за несколько секунд до того, как Эрнст под дружные аплодисменты поднялся на пандус и встал за пульт. Устроились на служебных местах, там, где обычно сидели операторы или фотографы.

Сверху хорошо было видно дирижера и весь оркестр.

Вот Эрнст поднял руки, воцарилась тишина. Едва уловимое движение пальцами, а главное, взгляд, и…

Та-ра-рам та-ра-рам та-ра-ра-рам — запели скрипки, знакомая тема сороковой симфонии Моцарта увела в другую реальность. Нежная и трогательная, как нельзя больше соответствовала сейчас эта мелодия радости, что окрыляла Вадима. А Мила еще не знает! Он же не сказал.

Лиманский накрыл ее руку своей, наклонился, шепнул на ухо:

— Милаша, родная, мы вместе поедем. Эрнст берет тебя с нами…

Мила ничего не ответила, только сплела пальцы с пальцами Вадима и прижалась щекой к его плечу. Он обнял ее за талию.

И так сидели они на хорах, а внизу безбрежным океаном волновалось счастье! Настороженная надежда — вот что слышал сейчас Вадим.

И уверения божественного Моцарта в том, что большой музыкант не обязательно должен быть одинок. Что и для него доступно простое человеческое счастье.

Оркестр Мараджанова всегда можно было узнать! Когда маэстро стоял за пультом, музыканты не только дышали в такт — они соединялись душами. И на время звучания рождалась некая единая душа, волей маэстро она вбирала в себя всех. Внимая ясному и открытому жесту Мараджанова, скрипки, виолончели, контрабасы, флейты, кларнеты переводили его в звуки, передавали людям мысль и чувства Моцарта и дирижера. Время расширялось, открывая изначальный Свет.

Вадим почувствовал, как слезы подступили к глазам. Все ушло, остались только музыка и ощущение совершенной близости с огромным залом, незнакомыми людьми, которые, так же как и Вадим, слушали, затаив дыхание. И с Милой — единственной женщиной в мире. Вот ее рука. Тепло. Свет.

Как же он раньше не слышал этого света в сороковой симфонии? Считал ее печальной. Теперь все иначе, потому что Милаша здесь.

И Моцарт говорит им: «Поверьте, все будет хорошо…»

Если бы это продолжалось! Но за Molto allegro последовало Andante, потом Menuetto и снова Allegro. Зал ответил нескончаемыми аплодисментами.

— Вадик! Как хорошо! Я ведь ни разу не была вот так на концерте, когда такой большой оркестр. — Мила хлопала и с восторгом смотрела не сцену. — Там елка, так необычно сверху, а Эрнст Анатольевич так раскланивается красиво! — Мила задержала взгляд на пустой ложе. Вспомнила про вспышки фотоаппаратов. Сказать Вадиму сейчас? Наверно, да. — Вадик, знаешь, я когда сидела вон там — меня снимали. Даже не знаю кто.

— Не обращай внимания. Да, Эрнст умеет кланяться. Браво! — крикнул Вадим.

— Они выложат в Интернет, как то фото с чайником. Я боюсь кричать браво…

— Семен им выложит! Я попрошу его группу заблокировать, и все. Почему боишься?

— Не знаю… Как это кричать в таком зале? Я не смогу.

— А ты попробуй. Это не трудно. — Вадим вдохнул глубоко и снова крикнул: — Бра-а-а-аво! Вот видишь? Тебе же хочется?

— Да, я восхищена ими! Это… это… Но я все равно не могу кричать! — Мила закрыла лицо ладонями, но тут же снова открыла и продолжила аплодировать.

Публика не отпускала музыкантов. Мараджанов поднял по очереди все группы оркестра. Поклонились и струнные: первые и вторые скрипки, альты, виолончели, контрабасы и духовые, их было не так много. И литавры стояли пустыми. Но вот на свои места прошли и сели и трубачи, и ударные.

— Будут бис играть. Эрнст любит сюрпризы, а ведь праздник, Новый год. Что же он придумал? — Вадим с интересом смотрел вниз за перемещением оркестрантов. Когда все уселись снова, вышел Мараджанов. Заговорщически улыбнулся ударникам, тот, что был за малым барабаном, отсалютовал дирижеру палочками, свидетельствуя о готовности. Мараджанов кивнул, затем повернулся к залу, развел руками. Мила уже узнавала этот его жест. Он означал «ну что с вами поделать…». Мараджанов показал на блестящую мишурой елку, зал ответил хлопками и смехом. Мараджанов развернулся к оркестру и энергичным коротким взмахом дал знак малому барабану. Мелкая дробь прорезала пространство большого зала. Эхом ответил второй барабан. А дальше начался марш, первые такты зал даже аплодировал в такт, потом притих. Такая мощь, феерическая лавина звуков!