Пик Жилина

И вообще, может быть, я не прав в главном, подумал я, осторожно спускаясь со сцены. Ступеньки были устрашающе круты. Буду ли в этом мире я? В мире, который виден так ясно и отчетливо,- найдется ли мне место?.. Почему бы нет. Герой Иван трижды крутанулся, да и стал каким-нибудь Ивановским. Впрочем, это нескромно. Ростиславским? Гм. Ладно, фамилия не так уж важна, важнее имя... Ив АН. Дим Дим. Биг Баг... Так что я прав! Пусть я буду прав, решил я - и споткнулся, все-таки споткнулся. Люди склонились надо мной. Как я радовался, заглянув в их лица,- в счастливые лица одураченных людей. Как я смеялся, когда... когда проснулся! И неожиданно я подумал, просыпаясь: Душу не поставишь на щербатую лесенку эволюции по той простой причине, что Она, Душа, все-таки существует...

Я очнулся.

Вскочить, подумал я, открыть жалюзи и подставить свету лицо; почему-то эта идея сильно меня рассмешила. За окном по-прежнему была ночь. Настроение бурлило, выплескиваясь через край, и кружили сумасбродные мысли: вроде той, что к чужой спальне полагается ласковая, все понимающая хозяйка. Я вспомнил давешнюю старушку и расхохотался в голос. Потом взглянул на часы. Поспать удалось всего несколько минут, не поспать даже - отключиться, упав спиной в кресло. Я взглянул на свои руки. В руках у меня и вправду были...

Нет, никаких "Букв" там, разумеется, не было! А были два каменных обломка, изъятые мной из сейфа; один на вид - просто кусок горной породы, второй - похож на черный обсидиан, осколок вулканического стекла. Если кому-то было угодно называть эти камни Буквами, то не нам и не здесь идти против воли владельца, да и не в названиях, собственно, дело... Дело, собственно, было в том, что содержимое сейфа предназначалось не Оскару с его сворой. Возможно, и не мне тоже, но уж не им и не таким, как они,- точно. Нельзя было им всем брать ЭТО в руки, никому из тех, кто в любой вещи видел прежде всего оружие, будь то кирпич, выпавший из китайской стены, или булыжник внеземного происхождения.

Внеземного происхождения? Я посмотрел на предметы, лежащие в моих повернутых к небу ладонях. Каменный обломок номер один, подумал я. Весом сто восемьдесят шесть грамм. Обычный минеральный состав, сложен из оливина и набора безводных силикатов. Минералов, неизвестных на Земле, не обнаружено... Сведения всплывали в моей голове сами собой, без участия воли, вставали перед глазами в виде показаний масс-спектрометра, и было это исключительно забавно. Вещественный состав: кислород, кремний, железо, магний, никель, и еще куча других элементов в ничтожных количествах. Я все знал! Передо мной был типичный образчик так называемого космического вещества, которое я вдоволь повидал на астероидах. Возраст, определенный по радиоактивному элементу калию,- примерно один миллиард лет. Калий, распадаясь, образует аргон. Изумительное зрелище, если у вас есть художественный вкус... Обломок номер два. Обсидиан глубокого черного цвета. Камень-Учитель, неожиданно подумал я, помогающий управлять Силой духа. Строки из древнего трактата вспыхнули и погасли: "...когда эта высшая Сила нисходит в мир форм, становится возможным изменять жизнь на Земле..." В одной моей руке покоилась овеществленная энергия Земли, в другой - энергия Космоса...

Опять я очнулся. Страха не было, был только смех. Имею ли я право ЭТИМ владеть? Есть люди, которые задают себе подобные вопросы. А хорошо все-таки, что я писатель, засмеялся я. Писатель - это тот, кто изучает самого себя, делая вид, будто изучает окружающих, так что я способен задать себе любой вопрос и получить честный ответ. Итак, имею ли я право?

Не знаю...

Я встал. Смех одолевал меня, как насморк, и тогда я перестал сопротивляться, положил камни на трюмо, среди косметики и маникюрных принадлежностей, затем вытащил из кармана деньги, швырнул их, хохоча, в потолок, и разлетелись по комнате волшебные бумажки цвета сухой омелы. Я огляделся. Разнообразные предметы интимного, дамского свойства стесненно помалкивали. Разоренный сейф прятался в платяном шкафу, там оставались еще ожерелье и серьги из космического жемчуга, однако драгоценности меня не интересовали. Делать мне здесь было больше нечего. Где-то в мониторной неспокойно дремал Оскар, топорща белесый пушок над губой: он конструировал во сне будущее, в котором был Начальником Всего; жаль, что я не мог присутствовать при его пробуждении. Сфотографировать бы взглядом перекошенную морду взбесившегося подлеца... что я несу, подумал я, какой вздор, человек просто выполняет свою работу, и ежели у него руки по локоть в дерьме, так не в крови же?

В душе моей высохла злость - до капли!
– и хотелось почему-то всех простить. Что за болезнь, что за ночь такая? Душа у меня, оказывается, была. Я взял камни с трюмо. От них исходили токи, электризуя все тело, попадая в мозг, и я поспешил избавиться от этих кусочков Неведомого, спрятавши их в широких штанинах. Решив не торопиться вынимать их впредь. Мне ведь настоятельно советовали не торопиться... Не "решив", а "решивши", опять засмеялся я. "Отложивши", "сообразивши", "спрятавши". Какими сочными, исконно народными речевыми вывертами ты оперируешь, культовый писатель Жилин, как это ценно - в каждом деепричастном обороте, в каждом абзаце на каждой странице протаскивать шаловливое окончаньице "ши"...

– Что-то вы побледневши,- участливо произнес я, обращаясь к своему отражению в зеркале.

Карманы у меня оттопыривались, как у запасливого мальчишки; я постарался замаскировать это дело складками. Ногам было горячо и странно. Точно такие же ощущения я испытал, когда вынул сокровище из сейфа и когда упал, растерявшись, в кресло,- такое же тепло и магнетизм. Однако никакой опасности я не чувствовал. Хотелось действовать. Несмотря на одолевшую меня младенческую радость, несмотря на полное нежелание драться, я чувствовал, что сил во мне теперь - на два Жилина, а реакции мои - как у хорошо отлаженного автомата. Не долгожданное ли это время истины? Сможет ли писатель отдать жизнь - не за Слово даже, а за часть его, лишенную какого-либо смысла?

Я перегнулся через кровать и достал из тумбочки ключи от машины...

И ничуть не удивился, когда обнаружил, поднявшись к себе на двенадцатый, Банева со Славиным. Неразлучная парочка стояла на площадке возле лифтов и оживленно общалась с молодежью. Молодежь была представлена также двумя особями: коридорным и долговязой нескладной девицей.

– О!
– дружно обрадовались братья-писатели. Славин сказал:

– Улыбка до ушей, глаза блестят. Ты чего такой? Дедушкой стал?

Странно, что они меня вообще узнали.

– Напитал исстрадавшееся тело пьянящим батидо,- похвастался я.- А может, это было октли, там этикетка отклеилась. Лицо Славина приняло неестественный, неприятный вид.

– Грязные намеки,- сказал он грубо.- Я глубоко адекватен.

От него разило так, что хотелось немедленно закусить. Судя по всему, жаждущий классик нашел свой родник. Чтобы Славин, да не нашел? Мне стало стыдно, что я сомневался в таком человеке.

– Сначала он прочесал всю пригородную зону,- принялся рассказывать Банев.- Самогон ему так и не продали, зато пошутили, что местные винокурни будто бы тайно разливают вино в экспортном варианте, без этих присадок. Он поперся в порт, ползать на брюхе перед агентами по снабжению и штурманами, а вернулся уже на полицейской машине. Тогда он потащил меня в яхт-клуб...

– Зачем в яхт-клуб?
– не понял я.

– На каждой приличной яхте есть запас спирта. Но со всякой шпаной там разговаривать не станут, поэтому он взял меня.

– Хрустящий воротничок,- сказал Славин с вызовом.

– Ради кого я старался, свинья?
– спросил Банев.

– Ну, вы поняли свою ошибку?
– нарочито громко обратился Славин к барышне.

– "Одеть" можно только кого-то, например, человека,- ответила она, глядя на известного прозаика с восхищением и преданностью.- В родительном падеже. А предметы в винительном падеже только "надевают": надела шляпку, надел кепочку... (Она кокетливо посмотрела на меня.)

Евгений внимал правильному ответу, приняв вид большого мастера (принявши!). Меж их склоненными головами трепетала рукопись, испорченная красными подчеркиваниями и ехидными пометками на полях. Девушка явно хотела взять Славина под руку, но не решалась, а рукопись, очевидно, была собственного ее сочинения. Мне стало жаль юное дарование. Коли речь зашла о разнице в написании слов "одел" и "надел", значит, разговор за литературу велся по крупному, ибо вопрос этот имел не просто важное, но принципиальное значение, особенно когда Большие Мастера вразумляли пишущую молодежь... Коридорный, как это ни смешно, тоже держал в руках рукопись и смотрел он с точно такой же преданностью, но только на Банева. Каждому ученику - по Учителю! Очевидно, я ненароком попал на летучее заседание творческого семинара.