Письменный стол

Евгений Ованесян, кинорежиссёр, занимается прозой тогда, когда это позволяет ему работа. Вот пример его прозы.

ДЕНЬ ОТЪЕЗДА

Но в конце концов он настанет — тот самый день, о котором ты всё время, помнишь и думаешь, и который напрасно стараешься оттянуть, и о котором напрасно стараешься забыть, — в конце концов он настанет.

Он придёт неожиданно и весь сразу, он явится целиком и врасплох, и ты начнёшь спешно укладывать и собирать то, что давным–давно уже собрано и упаковано без твоего участия, — и остаётся лишь взять это с собой. Но ты суетишься, ооеспокоенный; ты суетишься, растерянно проверяя всё, что Должен взять с собой, всё, что понадобится тебе в другом времени, — забывая, что только там всё станет ясным.

И ты спешишь, потому что день на исходе, — ты берёшь с собой воспоминания, — может быть, и они сослужат тебе службу, — ты берёшь их все сразу, боясь лишиться хоть одного, — но они сопротивляются, — или в спешке чудится тебе сопротивление?.. II ты нетерпеливо комкаешь и мнёшь их, — а день догоняет тебя.

Ты берёшь с собой свои слова — те, что уже были сказаны, и те, что ещё не появились; ты многое ещё возьмёшь с собой, и ещё больше смог бы взять, но остановишься, потому что закончится этот день.

И тогда ты вспомнишь о своей последней минуте, которая достанется провожающим; они насладятся ею или растерзают её, — но не в твоих силах взять её с собой, и она перестанет быть твоей ещё до того, как ты поймёшь это.

Но вот он настал, твой день отъезда. Торопись, он уже истекает.

Но это литературное фотомгновенье далеко не исчерпывает возможности Е. Ованесяна. Он работает — и с успехом — в реалистической прозе.

В Одессе умирает старый тренер по боксу Аркаша. II благодарные ученики несут его к могиле на руках. Траурная колесница тянется сзади. Несут и «звезды» бокса, и рядовые боксёры, а прощальную речь над могилой произносит, к сожалению, самый ничтожный из них, известный своей осторожностью и тем пе менее мечтающий о славе. Речь длинная, оснащённая внушительными цитатами, проникнутая надеждой на крутой взлёт популярности и общественной карьеры. Слушая её, ученики сперва с трудом удерживаются (а некоторые не удерживаются) от слез. Но оратор упоён собственным красноречием, «случайный человек в боксе» говорит уже главным образом только о себе, забывая об Аркаше. Боксеры терпеливы, они не хотят омрачать торжественных минут прощания. Но когда все кончается и провожавшие начинают расходиться, один из боксёров, преемник старого Аркаши, подходит к оратору: «Не сказав нп слова, взглянув на него в упор, он коротко, не разворачиваясь, ударил его в челюсть своим прославленным боковым слева. И внимательно проследил, как вскинулась и мотнулась его голова и как он тяжело рухнул на землю».

Я думаю, что таких писателей много. Более того, я надеюсь, что этот жанр, находящийся на периферии бытовой и лирико-философской темы, может и должен найти себе место в нашей многообразной и своеобразной литературе. Бытовая, повторяющаяся жизнь привычно заполняет нашу прозу, и, может быть, стоит пристально вглядеться в это, ещё почти не изученное явление.

НИНА КАТЕРЛИ

Книгу рассказов «Окно» опубликовала Нина Натерли, инженер–технолог из Ленинграда. Мы знакомы, и я давно слежу за её работой. Она пытается соединить жизненный опыт с незаурядным воображением. Точнее сказать, заняться этим советую ей я, хотя сам недавно испытал всю сложность подобного соединения в своей повести «Верлиока».

Читая «Окно», невольно представляешь себе человека молодого, решительного, беспечного, однако серьёзно задумавшегося над вопросом: по какой дороге идти — направо или налево? Направо — психологическая проза, современная и одновременно традиционная, налево — фантастическая игра, основанная на перевёрнутых представлениях. Направо — наблюдение, психологическое исследование, логика характеров. Налево — воображение, алогизм, несоответствие синтаксического и смыслового движения речи. На какой дороге её ждёт успех и признание? Это трудно предсказать ещё и потому, что вопреки всем «выходам из действительности» на самом деле Нина Катерли с головой погружена в неё. Обыкновенное и необыкновенное происходит в том же вполне реальном мире, на улицах Ленинграда, на обшарпанных лестницах, в коммунальных квартирах. Впрочем, можно, пожалуй, сказать, что по правой дороге ей будет легче идти: дорога русского психологического рассказа давным–давно не только протоптана, но превращена в дивную, поросшую столетними дубами аллею. Недаром первый рассказ в её книге — простая история о том, как отец считал беспутным малым младшего сына(который отдал ему свою жизнь) и высоко ценил старшего, холодноватого эгоиста, — так и называется «Дорога». Рядом стоит «День рождения» — мгновенный кадр, в котором читатель–зритель успевает разглядеть беспомощную старуху, продолжающую жить в давно исчезнувшем мире. Ее память похожа на часы без стрелок в знаменитом фильме Бергмана «Земляничная поляна».

Неподалеку от этого рассказа читатель найдёт «Первую ночь». Пожалуй, судя по этому рассказу, и Катерли можно считать если не капитаном, так по меньшей мере старшим лейтенантом на действительной службе в психологической прозе. Однако, твёрдо держа перо в руке, она смело встаёт на совсем другой, рискованный путь… Старый трактор, которому нечего делать в городе, привязывается к человеку и таскается за ним, как живой, тарахтя мотором и не замечая, что он то и дело ставит своего хозяина в глупое положение. Никто не знает, откуда он взялся в гараже ишкенера Фирфарова, приготовленном для новеньких «Жигулей». Нельзя сказать, что он «втирается» в жизнь инженера, напротив, постепенно выясняется, что бывают случаи, когда он может ему пригодиться. Он понимает человеческий язык, он слепо слушается хозяина, он восторженно относится к его приказаниям и в конце концов, когда его, ослепшего и беспомощного, выгоняют, оказывается, что люди полюбили его и судьба его им не безразлична…

Недаром этот рассказ называется «Человек Фирфаров и трактор». За шутливым сюжетом просвечивается очень серьёзная мысль — серьёзная и поучительная, как это ни странно: мысль о том, что создание рук человеческих — тот же человек, продолженный в труде, творчестве, созидании.

«Коллекция доктора Эмиля», «Волшебная лампа», «Зелье» задуманы с большой оригинальностью и написаны выразительнее, точнее. Но замыслы этих рассказов не доведены до конца. Неясно, к чему лее приводит конструктора Мокшина открытие зелья, заставляющего человека всегда говорить то, что он думает, а не то, что НАДО сказать. Собачка, которую дарит неудачнику Лаптеву загадочный доктор Эмиль, исчезает на последних страницах, и занимательная история неуклонно погружается в неопределённость.

Мне хочется сказать молодому автору: как инженер–технолог вы должны знать, что такое «доводка». Любой замысел — и в особенности фантастический — должен быть доведён до конца. Пословица «конец — делу венец» — для пас не пословица, а суровый, беспощадный закон…

БЫТЬ ЛИТЕРАТОРОМ

Молодость писателя в наше время начинается лет в сорок. Но тот, которого я считаю самым способным из начинающих, начал гораздо раньше, сразу после армии. Это Владимир Иванович Савченко. Я слежу за его работой уже более пятнадцати лет. Он писал хорошие современные рассказы, но не спешил с их опубликованием, считая, что они нуждаются в совершенствовании. Обратившись к историческому роману, он показал редкую тщательность в сборе и изучении материалов и написал повесть «Тайна клеёнчатой тетради», одобрительно встреченную читателями и критиками.

История народовольца Клеточникова необыкновенна. С помощью квартирной хозяйки, связанной с тайной полицией, он поступил в Третье отделение и начал службу как «агент внешнего наблюдения», или попросту филёр. Вскоре он был взят в канцелярию — помогли необычайные для сыщика дарования: на редкость красивый, отчётливый почерк и умение грамотно, быстро, толково составить деловую бумагу. Несколько месяцев спустя его назначили заведовать всей канцелярией, а ещё через несколько месяцев, быстро продвинувшись, он получил в своё полное распоряжение секретный отдел Третьего отделения. Держа тесную связь с товарищами народовольцами, он мог теперь предупредить их о любом намечавшемся обыске пли аресте, вообще обо всём, что затевалось в недрах царского сыска против революционеров. Недаром его считают первым контрразведчиком революции. Два года продолжалась эта деятельность, которую мало назвать опасной, — деятельность человека, балансирующего над бездонной пропастью, спокойно шагающего через ежеминутную опасность. II погиб он случайно, «провалился» отнюдь не в стенах Третьего отделения, где он успел за беспорочную службу получить орден Станислава, а по нелепому стечению обстоятельств.

Эта «двойная жизнь», которая для многих писателей послужила бы основой увлекательного, остросюжетного произведения, занимает только последнюю треть книги Владимира Савченко. А первые две трети посвящены тонкому психологическому исследованию характера Клеточникова, его духовному росту, проблеме выбора — какому идеалу, какой полезной цели отдать жизнь. Сюжет рассказан занимательно, по, в сущностй, он играет служебную роль. Он — убедительное доказательство того, что героем романа сделан глубоко продуманный выбор, этот выбор подсказан всей предшествовавшей жизнью, всеми чувствами и мыслями героя. В конечном счёте исторический роман превращается в современный — проблема выбора жизненного пути и в наше время стоит перед каждым мыслящим молодым человеком.

Изучая материал следующего романа — о Чернышевском (что отняло у него более двух лет), Савченко написал книгу (опубликованную, как и «Тайна клеёнчатой тетради», в серии «Пламенные революционеры»), которая своей весомостью и основательностью открывает новую страницу в освоении духовного мира великого мыслителя. Но книга эта — но биография. И линия Чернышевского — не единственная, по которой развивается действие.

Та же проблема — выбор пути — стоит и перед Всеволодом Костомаровым, «пламенным революционером», устроившим тайную типографию и предложившим её Чериышевскому, Михайлову и Шелгунову. Он был арестован, и его жизненное решение прямо противоположно решению Клеточникова. Он не намерен отдать свою жизнь революции. Он соглашается участвовать в обвинении Чернышевского, самое существование которого давно представлялось правительству фактом, подлежащим уничтожению. Подделывая почерк Чернышевского, Костомаров сочиняет подложные письма, связанные с делами тайной типографии, выдаёт Шелгунова, Михайлова, товарищей по студенческому революционному кружку. Но не надо думать, что этот выбор продиктован только страхом за свою жизнь. Он глубоко подготовлен самим характером Костомарова, его модным в то время стремлением «слиться с народом», может быть, даже его поэзией — он пишет недурные стихи…