По ту сторону жизни

Интересно, я не могу быть дочерью дядюшки? Он ведь определенно неровно дышал к маме, и быть может… хорошо бы помечтать.

Я дохнула на стекло, и влажноватое пятно расползлось по нему. Его хватило, чтобы написать имя.

Отец. Суровый мужчина, образ которого расплывается. Точнее, его лица я в принципе не помню, а вот любовь к костюмам из колючей шерсти в памяти задержалась.

Род лишили бы титула. Имущество пошло бы под конфискацию.

Мама…

Еще одно имя в облачке. Почему тебе не хватило силы духа просто сбежать? А еще ведьма… Ладно я, мне бы они ничего не сделали, но и ты осталась бы жива.

Казнили бы ее? Вероятнее всего. Или, проявив милосердие, отправили бы на вечное покаяние. У Святого престола хватает тихих монастырей, где в благости и молитве доживают срок раскаявшиеся грешницы. Даже если раскаяние не слишком добровольное.

Дед… Я стираю его имя сразу же. Любимый дед. Лакричные карамельки и кофейный пудинг в чашке, который подавали прямо в рабочий кабинет. Стальные перья и бумага, на которой мне разрешалось рисовать. И вообще разрешалось, пожалуй, все, чего я хотела. А он бы… он бы тоже перестал любить меня, если бы у отца появился наследник? Хотелось бы верить, что нет.

Только веры одной маловато.

Бабушка… которая помогала мужу во всем, даже не одобряя его затеи. Она всегда была в курсе дел… знала о дядюшкиной слабости? Не сомневаюсь. Как и о матушкиной готовности переступить черту. Ах, до чего славный вышел бы скандал…

Она их выдала? Не захотела в монастырь? Или на плаху?

Естественное желание. Или нежелание… и если она, тогда… маму тоже… это ведь так легко, представить ее роль в незаконных экспериментах немного более серьезной, нежели это было. Как же… Вирхдаммтервег ведь ни к чему вдова со слабыми нервами и безумным желанием уехать.

Ребенка забрать. Единственную, если подумать, законную наследницу, опека над которой… И ладно, опека… Но есть ведь род и родовая честь… и многое другое.

— Ты как? — Диттер вновь подобрался со спины, но на сей раз я не вздрогнула. Тихо ответила:

— Тоже думаешь, что их…

Он развернул меня и обнял. Хорошо. Я замерзла как-то… изнутри. И человеческое тепло — именно то, что нужно… я закрою глаза и представлю себе, что жива… почти жива…

— Думаю, все немного сложнее.

— Она знала.

— Кто?

— Моя бабушка. Она всегда и все знала. Что бы ни случилось… мне было семь, когда я разбила чашку на кухне. Там никого не было, и я собрала осколки, выбросила их. Чашка была дешевенькой, для прислуги, но… она узнала. И выговорила. Сказала, что мне нечего было делать на кухне. И вообще не стоит уподобляться черни. Люди благородные способны нести ответственность за свои деяния, сколь бы огорчительны они ни были. Представляешь, именно так и сказала… огорчительны.

Хорошо стоять, просто говоря о прошлом. О чашке той растреклятой. Или вот о прописях… об уроках, которые мы делали вместе, потому как бабушкино горе было столь велико, что в нем не нашлось места для людей посторонних. Гувернантка? Ее рассчитали. И две трети слуг, оставив лишь верного Гюнтера, кухарку и еще пару человек, с которыми я и не сталкивалась. Горе… тогда горем ее объясняли все… а на самом деле?

К чему в доме лишние глаза? Или те, кто может ненароком разрушить сказку, рассказав несчастной мне правду о родителях? Слуги-то видят куда больше, нежели принято думать.

Или… Ей просто нужно было, чтобы я привязалась именно к ней. Ведь до смерти родителей наши с бабушкой отношения и прохладными-то назвать нельзя было. Их просто-напросто не было, этих отношений. Так… встречи за ужином.

И кроме ужина. Оценивающие взгляды. Замечания тихим холодным голосом. И острое чувство неполноценности…

Потом все изменилось. Мы остались друг у друга, и она даже позволила мне переселиться в дедовы комнаты, чтобы я была поближе. Она стала рассказывать о родителях. О семье. О том, сколь велик наш род и…

И мертвые плакать не умеют. Как хорошо.

— Когда твои родственники принадлежат тьме, то… от них поневоле ничего хорошего не ждешь, но… правда… несколько ошеломляет, — я отстранилась, а Диттер не стал удерживать. — И скажи, что только мне кажется, будто нынешняя история — продолжение прошлой?

— Не только…

А это уже дядюшка. Ишь ты, научился ходить тихо… все умеют ходить тихо. Наверное, крайне полезное умение, особенно если собираешься подслушать чужой интимный разговор.

— Я счел необходимым привлечь его консультантом… — и Вильгельм здесь вместе со своим насморком. А Монк… и Монк рядом, жмется к стеночке, глаза жмурит и выглядит отвратительно довольным. Вот интересно, давно они тут стоят молчаливыми свидетелями.

— Гм… — дядюшка верно интерпретировал мой преисполненный родственной любви взгляд и поежился. — Предлагаю все же вернуться и продолжить обсуждение… наших вопросов…

ГЛАВА 48

Чай.

Чай бывает разный. Темный крепкий, который любил наш конюх. Он сыпал несколько ложек в кружку, заливал кипятком и, прикрыв сверху треснутым блюдцем, оставлял надолго, а уж после, вычерпывая чайный лист, доливал кипятка.

Конюха рассчитали, но я помню, как хлебнула из этой самой кружки и долго отплевывалась.

Чай бывает дамским, когда пару веточек зеленого чая укладывают на дно заварочного чайника, который заливают горячей — о, но только не кипящей, все знают, что сие святотатство, — водой и дают настояться. После чай разливают по фарфоровым чашкам, добавляя молоко или ту же воду…

Этот цветочный, но подходящий для юных дам, вовсе не имел вкуса.

Чай бывает дешевый, с привкусом пыли. Или дорогой изысканный, но тоже сдобренный этим привкусом. Или вот такой, как заварил дядюшка. Он достал из-под стола высокую банку белого фарфора. Он позвонил в колокольчик и велел принести воды и чашки, и, как ни странно, но пожелание его было исполнено весьма быстро, знать, хозяин дома и вправду стремился держать уровень.

Дядюшка сам отмерял заварку, крупные темные листы. Сам заливал их водой. И клал сверху книги. Умные книги. Очень даже умные… я пролистала ближайшую и, осознав всю убогость своего слабого женского ума, не способного понять истинной сути формул и завитушек, вернула на чашку.

— Устаревшие, — отмахнулся дядюшка. — Уже давно никто не использует формулы Леманна для расчет вектора направления силы.

Я кивнула. Несомненно, формулы Леманна… это уже почти неприлично по нынешним просвещенным временам. Дядюшка усмехнулся, а я фыркнула: зато у меня с деньгами неплохо выходит.

— Гм… к слову… я бы тоже хотел… получить консультацию…

К чаю подали сливки. И молоко. И цветочный мед в квадратной банке. Темные глазированные пряники. И жирное масляное печенье, которое я весьма любила.