Победный ветер, ясный день

Покрутив головой в поисках реквизита, Лена тотчас же наткнулась на яблоки, засевшие в плотной листве — как раз на расстоянии вытянутой руки. Яблоки были качественными: тугими, уже налитыми и весьма внушительных размеров. Пожалуй, они способны ошеломить. И даже сбить с ног.

Если уж не самого Печенкина, то, во всяком случае, его худую бесплотную задницу.

Сорвав пару штук, Лена безошибочно выхватила из листвы искомое, тщательно прицелилась и пульнула плодом вверх. Потом наступила очередь второго малокалиберного снаряда. Печенкин громко ойкнул, потом взвыл и затих, из чего Лена сделала вывод, что снаряды легли точно в цель.

Теперь можно было выходить из укрытия и разговаривать с Печенкиным напрямую. Если получится.

Что Лена и сделала. И тотчас же наткнулась на мутный взгляд алконавта.

— Узнаете? — медленно растягивая буквы, спросила она.

— Ты что ж это, прошмандейка, делаешь, а? — нараспев произнес Печенкин. — Ты что ж это делаешь, кошка драная?

— Узнаете?

По сморщившемуся лицу Печенкина пробежала судорога: ну, конечно же, он сразу узнал ангела мщения из рыгаловки «Лето», гнусную рыжую гейшу, ни за хрен собачий отнявшую у него «Сто прекрасных видов Эдо».

— Да я тебя в тюрягу упеку за нарушение неприкосновенности жилища и на жизнь мою покушение! — проявил недюжинные познания в Уголовном кодексе Печенкин. — Кошка драная, а!!!

— Я сама вас упеку. — Сохранять достоинство, глядя на алконавта снизу вверх, было весьма проблематично.

— Это еще почему? — сразу же поджал хвост Печенкин.

— Потому, — припечатала Лена. — Сами знаете почему… Верните все, что забрали…

— Где забрал?

— Сами знаете где…

— Ничего я не забирал…

— Забирали! А если будете отпираться…

— То?..

— Через двадцать минут я вернусь сюда с милицией. И еще неизвестно, чем для вас закончатся ваши шалости… Думаю, пятнадцатью сутками не обойдется…

Печенкин не отвечал.

Он не отвечал так долго, что Лена начала беспокоиться — уж не заснул ли он.

Но Печенкин не заснул. Совсем напротив: там, на верхотуре яблони, шла жестокая внутренняя борьба. Ее результатом явился скромный узелок, упавший прямо к Лениным ногам.

— Чтоб ты сдохла! — напутствовал грехопадение узелка Печенкин. — Чтоб ты сдохла! Вот ведь навязалась на мою голову, тварюга!!! Глаза б мои тебя не видели!

— И не увидите, — вполне искренне пообещала Лена. — Если только…

— Если только что?

— Если вернули все, что было…

— Да пошла ты!!! Нету у меня больше ничего!!! Нету, говорят тебе! Могу разве что трусы свои тебе отдать, может, хоть тогда отвяжешься!

— И вот еще что… Не вздумайте по этому поводу кому-то угрожать… Иначе дело окончится для вас весьма плачевно, обещаю…

Осыпаемая проклятьями Печенкина, Лена ретировалась, подпихнула задом калитку и, крепко сжимая узелок в руках, помчалась к машине. И, только плюхнувшись на сиденье, перевела дух.

— Ну что? — поинтересовался выросший за ее спиной Пашка.

— Кое-что есть…

Узелок при ближайшем рассмотрении оказался грязным носовым платком огромных размеров: теперь в нем покоились серебряный перстень, серебряный браслет, серебряная цепочка с затейливым медальоном и расхристанный бумажник. При виде всех этих вещей, некогда принадлежавших Роману-Нео, у Лены потемнело в глазах и сразу же стало трудно дышать. Перебирать их в машине не было никакой возможности, вот только бумажник… Мельком заглянув в сдержанно-щегольское портмоне, она не обнаружила там ни одной купюры, ни одной монеты, — только несколько визиток и билет на электричку. И все. Ничего другого и ожидать не приходилось: падальщик Печенкин поработал основательно.

Трясущимися руками Лена открыла бардачок и спрятала туда трофеи. А потом повернулась к Пашке.

— Я отвезу тебя домой, — сказала она.

Пашка молчал.

— Я отвезу тебя… Мне нужно возвращаться в Питер, мой хороший…

Пашка молчал.

— Вот что… Я отвезу тебя домой. Сейчас. И оставлю адрес и телефон… Если что…

Ч-черт, я сама приеду.., очень скоро. Обещаю…

Пашка молчал.

Так, в полном молчании, они добрались до улицы Связи и остановились перед Пашкиным домом. Но он так и не подумал выйти из машины. Даже тогда, когда Лена открыла ему дверцу. Он так и сидел, впаявшись в сиденье и прижав к груди Ленин рюкзак. Как будто этот рюкзак был его последней надеждой, последним оплотом.

— Выходи, — теряя терпение, сказала Лена.

Пашка помотал головой и еще крепче прижал рюкзак к себе.

— Павел, ну ты же взрослый парень… ну нельзя же так…

Она потянула за лямку: напрасный труд — Пашка скорее расстался бы с жизнью, чем с проклятым рюкзаком. Глупее ситуации и придумать было невозможно.

Лена тянула рюкзак к себе, а Пашка отчаянно сопротивлялся. А потом…

Она даже не поняла, как произошло это «потом»: должно быть, Пашка ослабил хватку, или она потянула слишком уж сильно…

Но рюкзак неожиданно вывалился из рук мальчишки и упал. И все его немудреное, знакомое до последней шпильки содержимое вывалилось на землю. Вот только…

Вот только…

— Что это? — прерывающимся шепотом спросила Лена у Пашки, присев на корточки и разглядывая вещь, которая никогда ей не принадлежала.

Никогда.

— Что это? — еще раз переспросила Лена, а Пашка молча сглотнул.

Рядом с машиной, в пожухлой от пыли придорожной траве, лежал пистолет…

Часть III. КАРТАХЕНА

…Ну, конечно же, он назывался совсем по-другому — этот ветер.

Он назывался совсем по-другому, ив нем не было никакого намека на бреши в унылой груди Монсеррат — гор, которые втюхиваются мирно пасущимся стадам туристов как национальная святыня. И никаких запоздалых зимних переживаний по поводу косноязычной каталонской поговорки: «Тот не будет счастлив в браке, кто не приведет свою невесту в Монсеррат».

Но на чертовы горы вкупе с поговоркой Бычьему Сердцу было ровным счетом наплевать. Перспектива женитьбы была самой туманной из всех туманных Антохиных перспектив. Представить себя с кольцом на толстом безымянном пальце было так же нереально, как представить себя в постели с Мадонной. Или — с Уитни Хьюстон. Или… Или с сэром Элтоном Джоном на худой конец… Мысль об Элтоне Джоне, который до сих пор рифмовался лишь с резиновым изделием № 2 да еще с уничижительным эпитетом «штопаный», не на шутку обескуражила Бычье Сердце. Да что там, она просто с ног его сбила. До сих пор педрилы-мученики всплывали, как утопленники, лишь в мутной воде его ментовских угроз задержанным, в качестве портяночного фольклора — и вот, пожалуйста…

В постели с сэром Элтоном Джоном, мать его за ногу!

Не думать о такой хрени, не думать!

Это — провокация!

И чтобы не поддаться на провокацию, Бычье Сердце резко переключился на вполне благостные, густо заросшие кувшинками, пасленом и резедой vulgaris мысли о таком же благостном и безупречном с точки зрения сексуальной ориентации убийстве Романа Валевского, после чего спланировал на мужественно-прошлогоднюю, без всякого подвоха, смерть Вадима Антропшина. Тут-то его и поджидала неожиданность: покойный яхтсмен предстал перед незатейливым Антохиным воображением в ореоле снастей, шкотиков и парусов, отдаленно напоминающих китайские переносные ширмы; со спасательным жилетом, надетым на обветренный тельник. И этот тельник… Этот тельник сразу же напомнил ему…