Побег куманики
Шрифт:
без даты
nous ne sommes jamais chez nous
ты живешь в режиме необходимых потерь и необходимых приключений, говорит джоан фелис, одной из потерь ты назначил своего брата и поэтому звонишь ему всю дорогу по телефону, который тебе никто не давал
не удивлюсь, если ты списал его со стенки в телефонной будке, говорит она
я понимаю, что с тобой происходит, — со мной бывают похожие вещи, только они мимолетны и не пригибают меня к земле, как пригибают тебя твои
иногда я рассказываю не то, что помню, а то, что рассказывала прежде
ведь прошлое — это лишь воспоминание, и в него опускаются для того, чтобы объяснить его по-другому, каждый раз по-другому
мы ныряем в книгу, чтобы задержать дыхание и оледенеть в чужой реальности, мы вечно сидим
бессовестный джойс любил бы тебя как сына, потому что был уверен, что люди рождаются на свет, чтобы прочитать его книгу
пожалуй, не стану говорить джоан, что я не помню, кто это такой
Джоан Фелис Жорди
То: info@seb.lt, for NN ( account XXXXXXXXXXXX )
From: joannejordi@gmail.com
Честно говоря, я не собиралась писать вам более. Разговаривать с пустотой утомительно, а вы к тому же не пустота, а семь футов под килем, семь футов снисходительного молчания!
Но я чувствую вас, как чувствуют присутствие рыб, глядя на мелкую рябь на темной воде, я знаю, что вы стоите там — едва шевеля плавниками — у самой поверхности, приложив к ней губы, будто к запотевшему стеклу, — стоите и дышите.
Тем временем история с дневником М. прояснилась, или наоборот — запуталась.
Уже несколько дней меня мучило желание найти и прочитать его, поймите — это даже не любопытство, а попытка обнаружить недостающие звенья, увидеть изнанку его повествования, в котором реквизит и декорации перемешаны, будто за кулисами переезжающего театра, ну хорошо, хорошо — и любопытство тоже, мне ужасно хотелось узнать, что он пишет обо мне и к чему все эти разговоры о джиннах, и грибном супе, и австралийской пустыне. Тем более что меня давно волновало присутствие той, другой Джоан, о которой мне — мне! — рассказывает Мозес и которую он время от времени называет Адальберта и как-то еще, сейчас не вспомню.
Здесь необходимо заметить, что Адальберта — это мое второе имя, точнее, первое, так меня называли в школе, Адальберта Джоан Фелисия, или — по-каталански — Жоан Фелис, потом нелюбимая мной Адальберта отпала, в университете я называла себя Джоан, и — с тех пор как я поселилась в Барселоне — никто и слыхом не слыхал об этой несчастной Адальберте, понимаете?
Впрочем, с именами у нас давно путаница — в клинике вашего брата называют Морасом, мне он велел — вернее, как я позже поняла, разрешил — звать его Мозесом, а в документах у него сами знаете что. Впрочем, мне лестно, что свое третье — внутреннее — имя он доверил именно мне.
Я спросила у сестры, не попадался ли ей дневник, записная книжка, стопка исписанных салфеток, все что угодно, я знала, как она посмотрит на меня, но все же спросила, дождавшись, когда М. заберут на процедуры — он простужен, и ему делают ингаляции, — потом я заглянула ему под подушку и в ящик стола, но его палата пуста, как кабина игрушечного самолетика, только маленький серебристый vaio на столе, вышитая бисером думка на постели и несколько книг на подоконнике, и что же — дневник оказался в этом vaio ! И никакого пароля, ни-че-го, записи мгновенно возникают на экране, стоит нажать connect и войти в интернет.
Мозес вел его в сети, в открытом доступе, а я-то все боялась спросить, идиотка, секрет Полишинеля с расплывчатой фотографией и четырьмя сотнями невразумительных реплик и вопросов, оставленных его читателями, которые все это время ожидали от него ответа с той же вероятностью получить его, с какой я способна получить ответ от вас.
Что ж, раз все так просто, я могу читать его дома, у меня ведь тоже есть интернет, подумала я, выключая компьютер и стараясь оставить его на краю стола в том же положении, мне было неловко, я чувствовала себя предательницей и преданной одновременно, почему он мне не сказал, почему? И я прочитала — все, от первой до последней страницы, если можно так назвать записи, читаемые с экрана — черным по белому, на синем фоне, в глазах у меня черно, а под глазами синие круги, — я закончила утром и, не теряя ни минуты, отправляю вам это письмо, чувствуя себя утопившейся аполлодоровой сиреной, так
и не сумевшей пленить Одиссея [133] .133
…чувствуя себя утопившейся аполлодоровой сиреной, так и не сумевшей пленить Одиссея. — По версии Аполлодора Афинского, отличающейся от гомеровской, когда сиренам не удалось пленить Одиссея, они бросились в море и погибли.
Самое смешное, что все то плотное и горячее, что написано там о вас, совершенно разуверило меня в вашем существовании.
http://users.livejournal.com/moses/
Читайте сами, если вы есть, а если вас нет, то вас пора выдумать.
пишу тебе записку вместо обещанного письма, оттого что тороплюсь и нет, как назло, приличного листа бумаги, я хотел бы, как тот студент из еврейской притчи, наклониться над тазом, чтобы вымыть руки, увидеть свое отражение и прожить за эту секунду семьдесят лет, но получается все наоборот — все вокруг успевают родиться несколько раз, а я, будто застряв в крутящихся дверях, проживаю несколько редакторских версий в одном и том же времени
и еще — если в следующей версии не будет тебя, то, на всякий случай, прощай, джоан, на всякий случай, прости, фелис, теперь ты можешь вести мой дневник, пароль к нему — имя моего брата, кроме того, — как там у эйвонского лебедя? — я завещаю тебе вторую из лучших моих постелей со всею принадлежащей к ней мебелью [134] , так что не стесняйся, продолжай его на испанском, только осторожнее — дневники ограничивают, не набей себе шишку о внутренний небосвод J
134
…я завещаю тебе вторую из лучших моих постелей со всею принадлежащей к ней мебелью… — Слова из одиозного завещания Уильяма Шекспира (1616).
я знаю, что ты, фелис, на стороне ангелов [135] , ро r supuesto, чем ты хуже дизраэли? но знаешь ли ты, фелис, в чем разница между нами и ангелами? ангелы не знают будущего, как и мы, но могут возвращаться в точку необратимости и начинать заново
Ўdemontre! листок кончается — см. на обороте
ангелы разносят божественные письма, но не смогли бы обмакнуть перо в чернила или высунуть язык и наклеить марку, ангелы не пишут, ангелы не сочиняют, и разговаривать с ними не о чем, почему же мне так хотелось увидеть того аникщяйского, озерного, отразившегося в песке беглеца, загорающего, если верить брату, то под дневной — ледяной, молочной, то под ночной — растаявшей, медовой — луной? теперь я знаю, о чем я спросил бы его, если бы сумел подстеречь: как это выходит, что люди бедны и беспомощны? ведь они старше вас, если верить небесной табели о рангах, старше и значительнее, оттого что владеют словом, логосом, возможностью помещать действительность в кроличью дыру, вырытую собственными руками, выходит, я старше своего дневного ангела, и мой старший брат старше своего — ночного, но повелевать ими мы не можем, как не можем повелевать кружащимся над садовой лампочкой бражником, хотя запросто можем выключить свет
135
…на стороне ангелов… — Имеются в виду слова лорда Дизраэли (1804-1881), сказанные по поводу учения Чарлза Дарвина: «Вопрос стоит так: человек — обезьяна или ангел? Я на стороне ангелов».
Джоан Фелис Жорди
То: info@seb.lt, for NN ( account XXXXXXXXXXXX )
From: joannejordi@gmail.com
Господи боже мой, я не знаю, что говорить, с чего начать, голова моя идет кругом, пишу вам из больницы, сижу в палате на подоконнике, а тут еще лоренцо вколол мне какую-то успокаивающую мерзость и теперь все валится из рук, к тому же компьютер мозеса подключен к интернету скрученным телефонным проводом, а к розетке — скрученным электрическим, и все это путается куделью, вот видите! я никак не могу начать, хотя знаю, что должна рассказать все прямо сейчас