Побег куманики
Шрифт:
я пришла сюда утром с поддельным письмом от вашего имени, я хотела забрать мозеса — не могу называть его морасом, с тех пор как прочла дневник! — к себе домой, а потом найти вас и поставить перед фактом, мне казалось, что это пробьет вашу стену, вашу терновую живую изгородь, ему ни дня нельзя было оставаться в клинике! и я пришла к лоренцо и гутьересу и положила письмо на стол, я сама написала его вечером — по-английски, для правдоподобия, — они попросили меня выйти и тысячу лет совещались, тогда я заглянула в кабинет и мрачно сказала, что билет в Вильнюс уже куплен и рейс вечером, в 21.30, а как же последний счет? за декабрь? сказал гутьерес, я достала кредитную карточку и постучала ею по косяку двери, семь декабрьских дней я могу себе позволить, расчет был на спешку, они переглянулись, лоренцо снял телефонную трубку, чтобы дать указания своей накрахмаленной сестре,
он даже не удивился, хорошо, сказал он, только ему нужно отлучиться минут на двадцать, пойти в парк и раскопать свой секрет, как раз пришла сестра андреа, она дала ему теплый махровый халат, замотала шею шарфом и повела вниз, а я побежала в камеру хранения за его вещами, пришлось получить еще бумажку от докторов, чтобы мне отдали сумку, по дороге я выпила отвратительный кофе из пластиковой чашки — у меня пересох рот — и сгрызла какой-то приторный леденец, стянув его со стойки в recepciуn
когда я вернулась, в палате была только андреа, растерянная, я ни разу не видела ее растерянной — пухлый рот разъехался, брови домиком, — нельзя было добиться ни одного вразумительного слова, в конце концов я поняла, что в парке мозес подвел ее к дубу, где возле самых корней у него был секрет, и попросил отвернуться, потому что секреты нельзя раскапывать при посторонних, они от этого перестают быть секретами, она снисходительно отвернулась, даже отошла на пару шагов, а когда обернулась, его там не было, только ямка и стеклышко в подмерзлой траве, но куда же он мог деться? там ведь стена, ворота, решетка, твердила она, я слушала ее, стоя у изголовья кровати, машинально складывая пижамную рубашку, чтобы уложить в его сумку, которая оказалась почти пустой, эту пижаму я сама ему купила, шелковая, с перламутровыми пуговицами, только двух пуговиц не хватало, в кармане что-то хрустнуло, и я запустила туда руку, все еще глядя на сестру, и достала бумажку, сложенную вчетверо
в этот момент вошел лоренцо и стал глухо выговаривать андреа, бу-бу-бу, и звонить куда-то с мобильного телефона, похожего на серебряный портсигар, а я развернула бумажку, это была записка для меня, короткая, но места все равно не хватило, и на обороте было дописано несколько слов, поверх лиловых цифр, на разлинованном счете из зоомагазина в сен-джулиане, двадцать семь мальтийских фунтов, белка ручная, одна штука, и дата, которой там быть не может, потому что не может быть никогда
хотя что я говорю, ведь не смущало же меня отсутствие ваших ответов, как если бы вы и ваш Вильнюс существовали где-то в мифологических мозесовых небесах, так, проходя ночью мимо ювелирной лавки, видишь в освещенной витрине раковину, из которой днем, искусно уложенное, выползало жемчужное ожерелье, а теперь там розовеет пустая сердцевина, но вас это не смущает — вы же знаете, что ожерелье там есть!
к чему это я? ах да, к жемчужине, то старое кольцо, которое оставил мне ваш брат, было ему мало, он носил его на шнурке, а мне оказалось в самый раз, у меня смешной размер перчаток — пять с половиной, и теперь, когда уже понятно, что он не придет, спустились сумерки, в больничных коридорах вспыхнул холодный неоновый свет, я сижу тут в темноте, кручу на пальце узкий ободок с пожухшим камушком и понимаю, что он не придет, сестры и лоренцо обошли весь парк, и совершенно ясно, что в полосатом махровом халате поверх майки он не мог уйти в город, он не мог уйти никуда, ни вернуться в лагерь крестоносцев, наскучив армидиным садом [136] , ни отплыть с Карфагена с семью уцелевшими кораблями [137]
136
…ни вернуться в лагерь крестоносцев, наскучив армидиным садом… — Отсылка к поэме Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим» (1580), где рыцарь Ринальдо, отбывая в войско, покидает волшебницу Армиду.
137
…ни отплыть с Карфагена с семью уцелевшими кораблями — отсылка к античному мифу о Дидоне и Энее, царе дарданов.
хотела бы я знать, какой счет — и за какую покупку — окажется в кармане моей пижамы, когда меня отпустят погулять, то есть когда придет моя очередь откапывать свой секрет, правда, я не знаю, под каким он деревом, но можно ведь спросить у вашего брата, когда он вернется? если, конечно, захочет,
ведь ничего хорошего его здесь не ожидает, не думаю, что на его месте я стремилась бы вернуться сюда, но если он все же сделает это или хотя бы напишет пару слов в своем дневнике — этом незнакомом мне, будто бы захлебнувшемся, торопливом тексте с перевранными датами и фотографией неизвестного на первой странице, тексте, который приходится читать с конца и при этом чувствовать себя так, как будто пытаешься посмотреть в замочную скважину обоими глазами сразу, если он все-таки появится, я не стану спрашивать у него, где он был или почему он ушел, я спрошу у него только одну вещь, мозес, спрошу я у него, возвращая ему посох его, и перевязь его, и печать, скажи мне, мозес, какое здесь дерево — мое?walk away, renee
о чем я думаю? я думаю, мы продвигаемся в любви, когда любим сами, в одиночку, в вечной тени и сырости, в зарослях куманики, склоняясь с подобными нам над тлеющим хворостом, отгоняя шоколадниц, отгоняя капустниц, что вконец избаловались, и садятся на лицо и плечи, и пьют из наших стаканов медовый сбитень безымянности, сладчайший взвар невзаимности, и напиваются, и падают, и вот — вся поляна усыпана их сложенными треугольничками, они желтеют в траве, будто солдатские письма вокруг убитого случайной пулей письмоносца, но я, кажется, отвлекся?
я любитель в любви, меня неловко и плохо учили, даже когда было самое время, а теперь и подавно, мне тридцать лет, и вот — ученичество завершилось, по договору с мастером я получаю шесть луидоров и тюбик с берлинской лазурью, или — Шекспира и стеклянную гармонику, или — узелок на платке, бамбуковую палку и поцелуй
Барселона-Вильнюс,
2005
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вышло так, что мне хорошо известны обстоятельства рождения этого романа. Именно поэтому писать о нем мне чрезвычайно трудно, как трудно бывает публично высказываться о любимом человеке, который к тому же вырос у тебя на глазах. Слишком много знаешь, слишком о многом боишься проговориться, всё — слишком.
Тем не менее я попробую. Благо автор не только разрешает мне открыть некоторые подробности этого запутанного дела, но прямо говорит: «Напиши, пожалуйста, правду». А я — что ж, слушаю и повинуюсь, как сказочный джинн.
Дело было так. Однажды летом, после дождя, мы с Леной Элтанг и Володей Коробовым сидели на веранде у озера. День выдался длинный, почти как в детстве, поэтому времени (а также кофе, хлеба и красного вина) в кои-то веки у нас оказалось в избытке. Даже радуги в тот день раздавали щедрой рукой, по крайней мере, нам досталось целых две. Мы, как видите, были немыслимые богачи.
Когда радуги наконец потускнели и пришлось срочно подыскивать другую тему для беседы, мне пришло в голову, что было бы забавно написать втроем роман. Желательно, детективный. Три таких разных автора, казалось мне, дадут жизнь персонажам настолько несхожим, что в их устах детективный сюжет раскрошится на несколько десятков, если не сотен версий, которые тут же сплетутся в немыслимый узел, так что «Ворота Расёмон», где число версий происшедшего равно числу персонажей — всего-то! — покажутся образцом линейной логики в сравнении с результатом наших усилий.
Идея была, прямо скажем, не самая оригинальная, из тех, что вполне можно пересказывать друзьям, чтобы скрасить послеобеденную беседу, но вряд ли стоит воплощать в жизнь. Однако напоминаю, в тот день у нас всего было много, гораздо больше, чем требуется, — радуг, хлеба, кофе, вина и времени — времени! Опьяненные неслыханным этим богатством, мы пустились рассуждать о сюжете, выдумывать персонажей, и даже нарекать их человеческими именами. Имена записали на бумажки и поделили наугад, извлекая их поочередно из соломенной шляпы, — кто о ком стал бы писать, если бы мы все-таки взялись за книгу. Отменно развлеклись, словом.
В числе прочих Лене Элтанг достался мальчик по имени Мозес. На том этапе он, насколько я помню, был второстепенным, но весьма харизматичным персонажем. Вероятно, именно поэтому, вернувшись домой, Лена решила завести ему дневник в интернете по адресу http://users.livejournal.com/moses/. Сказано — сделано.
А потом начались чудеса. Я не преувеличиваю, скорее уж преуменьшаю.
Но рассказывать о чудесах я все же не стану. Это, как ни крути, чужая жизнь — Лены, или Мозеса, или моя, или даже ваша. Поди разбери.