Почем фунт лиха

— Как хорошо, что это только сны, — сказала я себе, проснувшись.

Я не подозревала тогда, как страшна та действительность, которая называется недалеким будущим. Уже потом, вспоминая этот день, я думала, что, несмотря на гибель сестры, вполне могла считать себя счастливой. Это звучит цинично, но дальнейшие события ввергли меня в такой ад, что все предыдущее показалось легким шлепком судьбы.

Похороны Клавдии состоялись в Питере. Нина Аркадьевна рыдала, но в обморок не падала. Сильная женщина. Мне пришлось ее зауважать.

Вячеслав Анатольевич находился в прострации и, похоже, ничего не понимал. Денис был неестественно бледен и рассеян. Он ходил за мной тенью и постоянно спрашивал: «А? Что?» Я тоже плохо соображала. Это, некоторым образом, спасло меня от нападок Нины Аркадьевны. Я слушала и не слышала их.

— Лучше бы умерла ты! — с ненавистью бросила она мне в лицо, когда мы возвращались из колумбария. — Ты не уберегла Клавочку! Ты, притворщица и аферистка! Почему умерла не ты?

Услышав эти слова, Денис обомлел. Я видела, что ему стыдно за мать, но перечить ей он не решился. Он любил ее, любил покойную Клавдию, любил меня и не знал, как примирить нас друг с другом и со страшной бедой.

— Прости, если можешь, — шепнул он, поддержав меня под руку.

— Ерунда, — устало бросила я, — все ерунда. Клавдию не вернуть, вот что больно.

Я захотела домой и сразу же после поминок уехала первой «стрелой». Нина Аркадьевна отправила со мной Дениса. Вопрос собственности стоял отдельно от ее горя.

— Поживешь в Москве, — приказала она сыну. — Нельзя бросать без присмотра квартиру.

— Страшно туда идти, — признался он мне уже на московском перроне. — Там слишком много воспоминаний. Это тяжело.

Я вошла в его положение и содрогнулась. Действительно, пребывать среди вещей Клавдии, в ее доме, источающем флюиды ее существования, — жестокая пытка. Денис слишком чуткая натура, чтобы не чувствовать, как медленно уходит из вещей жизнь его сестры, как неприлично касаться того, что она хранила от чужих глаз. И можно ли вообще заходить туда, куда хозяйка никого не пускала?

Можно, раз она умерла, но не такому человеку, как Денис.

— Пойдем ко мне, — предложила я. Он грустно покачал головой.

— Не могу. Обещал матери.

— Но Клавдия не одобрила бы твоего поступка. Ей было бы неприятно, что кто-то был в ее квартире без нее.

— Сестры уже нет, а в загробную жизнь я не верю. Клавдии нет, но есть мама, и она станет переживать. А горя ей сейчас хватает.

«Тем более, — подумала я, — одним больше, одним меньше — это сейчас не имеет значения».

— Если хочешь, помоги мне, — попросил Денис.

— Конечно, хочу. Чем?

— Зайдем в квартиру вместе, а дальше как знаешь. Можешь уехать сразу, можешь остаться со мной. Буду очень благодарен.

Я никогда не переставала поражаться способности Дениса просить о само собой разумеющемся как о величайшем одолжении. Сколько раз я ругала его за это.

— Ладно, когда ты так со мной разговариваешь, — убеждала я, — но есть же и другие люди. Ты сам набиваешь цену всяким нахалам, а потом удивляешься, что мир жесток и несправедлив.

— Я не удивляюсь, — поправил меня Денис. Правильно, он не удивляется. Он ничего не замечает. Удивляемся мы, его близкие.

— Денис, — возмутилась я, — как ты можешь.

Вячеслав Анатольевич находился в прострации и, похоже, ничего не понимал. Денис был неестественно бледен и рассеян. Он ходил за мной тенью и постоянно спрашивал: «А? Что?» Я тоже плохо соображала. Это, некоторым образом, спасло меня от нападок Нины Аркадьевны. Я слушала и не слышала их.

— Лучше бы умерла ты! — с ненавистью бросила она мне в лицо, когда мы возвращались из колумбария. — Ты не уберегла Клавочку! Ты, притворщица и аферистка! Почему умерла не ты?

Услышав эти слова, Денис обомлел. Я видела, что ему стыдно за мать, но перечить ей он не решился. Он любил ее, любил покойную Клавдию, любил меня и не знал, как примирить нас друг с другом и со страшной бедой.

— Прости, если можешь, — шепнул он, поддержав меня под руку.

— Ерунда, — устало бросила я, — все ерунда. Клавдию не вернуть, вот что больно.

Я захотела домой и сразу же после поминок уехала первой «стрелой». Нина Аркадьевна отправила со мной Дениса. Вопрос собственности стоял отдельно от ее горя.

— Поживешь в Москве, — приказала она сыну. — Нельзя бросать без присмотра квартиру.

— Страшно туда идти, — признался он мне уже на московском перроне. — Там слишком много воспоминаний. Это тяжело.

Я вошла в его положение и содрогнулась. Действительно, пребывать среди вещей Клавдии, в ее доме, источающем флюиды ее существования, — жестокая пытка. Денис слишком чуткая натура, чтобы не чувствовать, как медленно уходит из вещей жизнь его сестры, как неприлично касаться того, что она хранила от чужих глаз. И можно ли вообще заходить туда, куда хозяйка никого не пускала?

Можно, раз она умерла, но не такому человеку, как Денис.

— Пойдем ко мне, — предложила я. Он грустно покачал головой.

— Не могу. Обещал матери.

— Но Клавдия не одобрила бы твоего поступка.

Ей было бы неприятно, что кто-то был в ее квартире без нее.

— Сестры уже нет, а в загробную жизнь я не верю. Клавдии нет, но есть мама, и она станет переживать. А горя ей сейчас хватает.

«Тем более, — подумала я, — одним больше, одним меньше — это сейчас не имеет значения».

— Если хочешь, помоги мне, — попросил Денис.

— Конечно, хочу. Чем?

— Зайдем в квартиру вместе, а дальше как знаешь. Можешь уехать сразу, можешь остаться со мной. Буду очень благодарен.

Я никогда не переставала поражаться способности Дениса просить о само собой разумеющемся как о величайшем одолжении. Сколько раз я ругала его за это.

— Ладно, когда ты так со мной разговариваешь, — убеждала я, — но есть же и другие люди. Ты сам набиваешь цену всяким нахалам, а потом удивляешься, что мир жесток и несправедлив.

— Я не удивляюсь, — поправил меня Денис. Правильно, он не удивляется. Он ничего не замечает. Удивляемся мы, его близкие.

— Денис, — возмутилась я, — как ты можешь просить о том, что я должна сделать по долгу сестры. Сейчас же еду и не оставлю тебя до тех пор, пока ты не станешь молить о пощаде. А я мастерица надоедать.