Под ручку с мафией
Шрифт:
Ноги-пружины втолкнули в салон невесомое тело. Рычаг скоростей сам собой воткнулся во вторую передачу, двигатель взревел, и под визг завертевшихся с пробуксовкой колес весь окружающий мир помчался навстречу.
— Вы с ума сошли! — оглушительно взвыли за моей спиной. — Остановитесь немедленно!
Отсчитав про себя ровно десять секунд езды с хорошей скоростью, я ударила по тормозам. Сзади охнули дурным голосом.
Медленно скосив вбок оранжево светящиеся глаза, Ведьма повернула голову. Смазливая девица с лицом в полной боевой раскраске смотрела расширяющимися от ужаса очами. Ведьма приоткрыла рот,
— Вон!
Невесть каким сквозняком, легким, сухим листочком деваху вымело наружу.
Мир, к моему удовлетворению, опять пришел в движение.
Ничего! Через пятнадцать, самое большее двадцать минут это будет не только угнанная, но угнанная и брошенная машина. А к утру ее уже найдут и вернут безутешному сейчас хозяину. И всем будет хорошо — и мне, и хозяину, и милиции. Вот только у девицы охота сорвалась. Ну, уж извини, сестренка по полу!
И ничего, оказалось, подобного! Десяти минут не провела я спокойно за рулем этой резвушки.
Первым меня обогнал взявшийся из ниоткуда «БМВ». Подрезал, загородил дорогу. Ну, я его обошла, не снижая скорости.
«Прости, мужик, — обратилась к хозяину, от меня потерпевшему, — оказывается, бить буду твою машину!»
И все теперь, сразу, несчастные — и я, и хозяин, и сестренка по полу. А милиции — что ей, машину найдут, а все остальное по фигу!
«БМВ» опять догнал меня. На этот раз, не обгоняя, пристроился сбоку, но на расстоянии, оценил, видно, мою решительность. Какой-то придурок, опустив стекло, машет оттуда руками, требует остановиться. Щ-щас! Пошел ты!
Надо же! Сзади еще две фарами моргают. Летим в два ряда, тесной группой, по пустой улице, с ветерком! Вон впереди удобный перекресток. Сейчас ка-ак!..
Что там у него? Нож? Нож в окошко выставил, водит пальцем по клинку взад-вперед, будто точит. Нож наточить! Гоблины! Побери вас прах, родные мои!
Дверь ко мне рванул тот самый, с обнаженным ножом в руках.
— Иванова? — рявкнул в мои искрящиеся радостью глаза и виртуозно обматерил всю, с головы до ног.
Слушать его было приятно.
— Погоди, — перешел он наконец на человеческий язык, — сейчас Леха Маленький Цибизу дозвонится, узнаем, что с тобой делать.
— Везти меня надо к Шубаровым за курьером вашим. А Леха пусть на ходу дозванивается.
И, видя его колебания, кричу на него, страшно выкатывая глаза:
— Вези, бес, не то упустим вашего зверя! — и добавляю тихо, обессиленно: — Если уже не упустили.
— А как же твоя машина? — осведомляется, открывая для меня дверь.
— Какая она моя! Угнанная, пусть стоит.
Ехать оставалось всего ничего, но он, накручивая баранку, успел рассказать, какой большой езды дал Цибиз охранникам, как братва на ушах стояла, колеся на машинах по району, где принимался сигнал моей пищалки, и как никто не мог понять, каким образом я могу давить на кнопку бешеным пунктиром часами подряд.
Пунктир этот меня позабавил, и я достала из сапога черный пластмассовый квадратик, бросила сверху на приборный щиток. Парень только хмыкнул.
Машины мы оставили метрах в ста от особняка и двинулись по хорошо известной мне темной улице пешком. Из трех машин набралось шесть боевиков, и это вселяло уверенность. Особо выделялся
Леха Маленький — двухметровый фитиль, тощий и гибкий, словно канат в гимнастическом зале.— Ты на нас не ори! — предупредил меня владелец ножа. — Мы тебе не «шестерки» какие-нибудь!
Не буду я на них орать. Откровенно говоря, мне уже не до них. Черт, на крыше так не волновалась. И не за себя боюсь — за Стаса!
— Скоро Цибиз подъедет, — сообщают вполголоса сзади.
— Сказал, по-любому трясти будем, — басит Леха сбоку, — не курьера, так молодого. И еще велел, чтоб дождались его.
— Тихо, рядом уже!
Изучили бандиты место, в темноте ориентируются. Ну, не «шестерки» же!
— Я войду одна, — говорю не допускающим возражений тоном. — Вы — через несколько минут — следом.
— Не наоборот?
Слышу, посмеивается владелец ножа над моей решительностью.
— Не наоборот! Доказывать сейчас нет времени, поверь на слово, в обстановке я ориентируюсь лучше.
— Да, мочить его нельзя, — рассуждают бандиты.
— Это дело ваше, — я поворачиваю голову к сказавшему, — моему появлению он сильно удивится, отвлеку его, а тут вы возникайте.
— Ладно! — соглашаются. — Маленький с тобой пойдет, постоит за спиной. На, держи вот.
Ладонь ощутила сталь. Опять нож! Штыков мне только не хватало! В рукав его, что ли?
И фонарь возле дома, разбитый чьей-то неумной рукой, и фонарики-пирамидки над воротами — не горят, темень. Оно и к лучшему, с такой компанией.
— Калитка-то открыта, не на замке!
В доме свет. В прихожей и в кухне, по-моему.
Мы, аккуратно притворив калитку, тихо прошли по дорожке, собрались кучкой у двери.
— Давай! — прошептал мне кто-то, и я, чувствуя спиной близость двухметрового Лехи, вошла в дом.
Тихо в доме, ни звука не уловила, как ни прислушивалась. Жестом показала Лехе направление к кухне, сама двинулась по лестнице на второй этаж, к молодежным апартаментам. Сегодня мне здесь особенно не нравится.
Наверху из одной двери, неплотно прикрытой, пробивался свет. В этом помещении мне бывать еще не доводилось. Выходит оно окнами в другую сторону, поэтому света со двора мы не видели.
Внизу что-то звякнуло, сдвинулось. Леха шарит.
Громко скрипнули петли в тишине, и я вошла. Комната молодого. Светлые, сплошные, во всю стену шторы. Возле них — письменный стол, старинный, резной, на нем лампа с зеленым абажуром. Мебельная стенка причудливых форм. Ковер на полу, бумажки на нем какие-то. Кровать без спинок. Слева — обычный полированный шифоньер. Одна створка открыта, и на ней, на тонком шнуре, отрезанном, вероятно, от штор, чуть-чуть не доставая коленями пола, висит, слегка наискосок, Станислав Шубаров.
Не успела!
Подхожу вплотную, нагнувшись, касаюсь расслабленной кисти. Мягкая она и пальцы — теплее моих! Мышцы лица едва заметно дрогнули судорогой. Да он висит не более пары минут!
— Леха!
Ножом, выдернутым из рукава, рублю веревку. Тело, согнувшись, мягко валится на бок, голова глухо стукается о ковер. Разрезаю веревку сзади, возле узла, осторожно освобождаю от нее его шею.
— Леха!
— А-а-а! Мать твою!
Грохнуло внизу и не стихло. Топот и крики, треск какой-то, удары и густая, по-тюремному злая матерщина.