Под счастливой звездой. Записки русского предпринимателя. 1875-1930

В полуверсте от рудника находилось богатое имение владельца его, куда нас пригласили завтракать. Я поинтересовался, сколько лет уже работает рудник. Хозяин ответил: «Мне сейчас шестьдесят лет, а я родился в год начала работ на руднике».

Я знаю, что в 1936 году этот рудник продолжал работать; значит, он существует семьдесят шесть лет.

Начиная с 1919 года я живу год в Китае и год в Америке, по-прежнему интересуюсь постановкой дела на рудниках и констатирую факт, что за эти семнадцать лет в данной области сделаны значительные усовершенствования. У нас, в Сибири, добыча рудного золота перед революцией только еще начиналась, но этой отрасли золотопромышленности предстоит блестящее будущее. К сожалению, наша русская молодежь относится к этому вопросу без должного внимания. Я помню, как в свои молодые годы я так увлекался этой работой, что меня ничто не могло остановить: ни сорокаградусные морозы, ни зимние вьюги, ни весенние разливы бурных таежных рек; никакие опасности и риск не задерживали моего стремления достигнуть цели. К своему удивлению и огорчению, не могу сказать того же о моих детях. Трое моих сыновей окончили Калифорнийский университет, причем двое из них — по горному факультету, но ни от одного из них я не мог добиться согласия поехать на работающие американские рудники, чтобы применить теорию на практике, без чего вся их теоретическая подготовка, отнявшая пять лет, не имела никакой цены. Обидно, что не была ими использована предоставлявшаяся им возможность, так как рудники Невады отстояли от Сан-Франциско всего на 80 миль, то есть в трех часах езды на автомобиле, и на месте рудников теперь расположены большие города с первоклассными гостиницами.

МОИ ПРИИСКА В БАРГЕ

Однако возвращаюсь к воспоминаниям о моей двадцатилетней жизни в Китае, в период времени до русской революции. Все мои дела там развивались удачно. Вообще русская торгово-промышленная деятельность в Китае имела все шансы на успех, и если иногда она и заканчивалась неудачами, то эти неудачи следовало отнести только за счет плохой политической осведомленности и неустойчивости русского правительства.

На пространстве между рекой Аргунью и Хинганским хребтом располагается особая область, называемая Барга, населенная в южной, степной, своей части кочевыми народами, преимущественно монгольского племени. На протяжении многих сотен верст в степи соприкасались между собой монгольская и русская границы. Жизнь и интересы бурят, входящих в состав населения России, и монголов были тесно связаны между собой. Те и другие занимались скотоводством, те и другие, кочуя, мало беспокоились о том, в пределах чьей границы в данный момент они находятся. В годы засухи буряты из русской степи, более подверженной засухам, уходили в глубь монгольской степи, не встречая противодействия со стороны монголов. То же явление наблюдалось в низовьях Аргуни, когда казачье население, жившее по склонам Хингана, вдоль притоков Аргуни, и занимавшееся скотоводством, в засушливые годы перегоняло свои табуны в раскинувшуюся на сотни верст, никем не заселенную степь. Отсюда можно заключить, что между русским населением, жившим вдоль границы, и монголами установились вполне дружеские отношения, как в одной семье.

Зато совершенно противоположные чувства питали монголы к китайским чиновникам, облагавшим монголов непомерными налогами и чинившим над ними дикие расправы, вплоть до отсечения головы без суда и следствия. Вот почему Монголия всегда и тяготела к России.

После революции 1911 года в Китае, когда Монголия и Барга объявили себя независимыми, монгольские власти в Барге предложили мне арендовать Киларийские прииска, находящиеся вблизи русской границы, неподалеку от Нерчинского завода, против села Аргунь. Китайских старателей, работавших на Киларийских приисках, монголы выгнали, а сами они к занятию золотым делом были совершенно неспособны. Принципиально согласившись на сделанное мне предложение, я предварительно решил несколько глубже ознакомиться с создавшимся в крае политическим положением и обратился за интересующими меня сведениями к проживавшему в Харбине китайскому губернатору Цицикарской провинции, в ведении которого находились прежде эти прииска. Губернатору было, однако, совсем не до того. Он сам изо всех сил пытался хоть что-нибудь понять в китайской неразберихе. Попробовал я посоветоваться о деле с русским консулом в Харбине, Поппе, но ничего определенного от него тоже не услышал. Он сказал мне:

— Поступайте как хотите, это ваше личное дело. Мы не имеем пока от нашего министерства никаких сообщений о признании Монголии и Барги и потому утвердить ваш договор не можем. Лично я сочувствую вашим начинаниям и буду рад услышать об успехе русского дела.

Приблизительно такого же характера ответ я получил от русского консула в Хайларе, Усатого. Прекрасно понимая, что монгольское правительство вправе по своему усмотрению распоряжаться своим государственным имуществом, я хотел только, обращаясь за справками к русским консулам, узнать, не имеется ли у них каких-либо оснований воспрепятствовать мне заняться разработкой Киларийских приисков. Полученные от консулов ответы меня вполне удовлетворили, и я заключил с монгольским правительством договор об аренде приисков на выгодных для баргинского правительства условиях, обязавшись отчислять в его пользу 15 процентов добытого золота, в то время как в России отчислялось в аналогичных условиях всего только 5 процентов.

После того как нанятые мной 300 человек русских рабочих приступили к работам, поднялась тревога с той стороны, откуда я меньше всего ее ожидал. Министерство иностранных дел российского правительства послало генеральному консулу в Харбине Поппе и читинскому военному губернатору телеграммы следующего содержания: «Объявить господину Кулаеву, что российским правительством самостоятельность Барги пока не признана, и поэтому российское правительство не может защищать его интересы в случае предъявления к господину Кулаеву иска об убытках со стороны китайского правительства. Кроме того, пользуемся случаем довести до сведения господина Кулаева, что какие-то права на Киларийские прииска имеются в руках Верхнеамурской золотопромышленной компании».

Зрителю со стороны могло показаться, что чиновники из Министерства иностранных дел весьма предупредительны к своим согражданам и усиленно пекутся об интересах этих сограждан, стремясь оградить их от возможных убытков. Но в действительности собака была зарыта в следующем. Верхнеамурская компания, компания генерала Асташева и Гинзбурга и, наконец, компания Мальцева, куда, как я уже упоминал, входили пайщиками великие князья, получили в 1901 году концессии от китайского правительства. Двум последним компаниям достался весь правый берег Амура, протяжением в несколько сот верст, а Верхнеамурской компании — тоже несколько сот верст по правому берегу реки Аргуни, куда, кстати сказать, входила и речка Килари. Два года производили все эти компании поиски золота, окончившиеся крайне неудачно. Тем временем изменился курс китайской политики. Раньше русским охотно предоставлялись китайцами концессии в Маньчжурии, но впоследствии положение стало иным, и Китай заявил протест по вопросу о концессиях, указывая, что договор о концессиях не имеет законной силы, так как он подписан только губернатором Хейлунцзянской провинции, которому китайское правительство не предоставляло никаких полномочий для совершения подобного акта.

После своей неудачи в поисках золота компании не стали оспаривать законности китайского протеста и с готовностью оставили концессию, вчинив, однако, китайскому правительству иск за нарушение договора в сумме 7 миллионов 500 тысяч рублей. По вопросу об иске возникли между китайским правительством и русским посольством в Пекине переговоры, растянувшиеся на несколько лет. В результате этих переговоров сошлись на 2 миллионах лан, внесенных китайцами в отделение Русско-Азиатского банка в Пекине.

Казалось бы, что после получения этих денег Верхнеамурская компания теряла окончательно свои права на концессии. Но не тут-то было. Директор Верхнеамурской компании, барон Фитингоф, обратился к начальнику Азиатского отдела Министерства иностранных дел, Г. А. Казакову, с которым он находился в приятельских отношениях, и попросил его послать мне телеграмму вышеприведенного содержания. Конечно, у Министерства иностранных дел не было абсолютно никаких оснований для посылки этой телеграммы, и оставалось также совершенно непонятно, какое отношение к делам в Китае имел читинский военный губернатор. Расчет же был до удивительного прост: заинтересованные лица в Петербурге полагали, что телеграмма произведет потрясающий эффект на «провинциала», и он, испугавшись последствий, бросит оборудование приисков и покинет Килари.

Но «провинциал» не оправдал возлагавшихся на него ожиданий. Я был не труслив и ответил в Министерство иностранных дел и премьер-министру Коковцеву, что защиты себе не ищу и прошу русскому делу не мешать; доказательства, относящиеся к моим правам на прииск, представлю при личном приезде моем в Петербург.

Кстати добавлю, что никаких протестов со стороны китайского правительства, в течение четырех лет спокойной налаженной работы на приисках, ко мне не поступало.

Месяца через три после отправления ответной телеграммы я поехал в Петербург и посетил Министерство иностранных дел. Отправившийся доложить о моем приходе министру дежурный чиновник, вернувшись, передал мне просьбу Г. А. Казакова предварительно заглянуть к нему, что я и сделал. Казаков сразу же подчеркнул, что он передает мне подлинные слова министра. Министерство не может поддержать меня в моей работе на приисках, во избежание осложнений с Китаем. Деньги, вкладываемые в это сомнительное предприятие, затрачиваются мной впустую. И еще много неосновательных, детских доводов счел нужным привести господин Казаков. Расставаясь с ним, я сказал, что, хотя он и передавал слова министра, от которого я, быть может, ничего нового не услышу, я все же продолжаю настаивать на личном свидании с министром; если он откажет мне, то никто, по крайней мере, не упрекнет меня, что я не хотел работать под покровом и защитой русского правительства.

В тот день министр был занят, и Казаков обещал известить меня по телефону о дне аудиенции. Уходя, я оставил Казакову, для передачи министру, докладную записку, где обрисовал истинное положение дел. На следующий же день, в 3 часа, мне был назначен прием.

Министр Сазонов, оказавшийся очень приятным человеком, любезно встретил меня и долго беседовал со мной о деле, но в общем повторил слова Казакова. На вопрос мой: «А вы читали мою докладную записку, ваше высокопревосходительство?» — Сазонов с некоторой заминкой дал утвердительный ответ, но впечатление мое было таково, что он всецело положился на суждения Казакова. Когда Сазонов провожал меня из кабинета в зал, я между прочим обронил фразу:

— Искать защиты своих прав здесь, в Петербурге, мне больше не у кого. Поеду завтра за границу, в Германию, и попробую передать свой договор немцам. Возможно, что немцы, через свое правительство, смогут легализовать этот договор.

Это заявление мое заставило Сазонова призадуматься, и он предложил мне отложить поездку за границу дня на три, пока он разберется в деле и даст окончательный ответ. Не ожидая все-таки ничего положительного с этой стороны, я направился к премьер-министру Коковцеву со своей докладной запиской, где подробно останавливался на значении для России края, в котором я пытался развивать свою деятельность. Я сказал Коковцеву: