Подкарпатская Русь (сборник)
Шрифт:
Едва убрались под затухавшие восторги ленточники, как из державно растворившихся ворот загона ударила гулко и покатилась по глади полюшка взбаламученная рыжая волна коровьего стада; навстречу полетели к коровам верхами.
– А это для смеха фокус. Для отдыха души. – Уверенный, что номер обязательно понравится сыновьям, старик свойски поталкивает плечами и Ивана, и Петра, заранее улыбаясь. – Недоенных коров завернули сюда с пастьбы. Вот прытче кто надоит два дюйма – это так пальца на три в бутылке, тот и генерал. Эна!
Парни с лошадей накидывают на рога арканы, камнем спешиваются,
Трибуны посмеиваются снисходительно, чинно.
Сквозь этот вежливый смешок старик слышит накатами, рваными обрывками трембиту.
Голос у трембиты сдавленный, какой-то придушенный; в тревоге темнея, старик вытягивает тонкую шею, тоскливо всматривается в ту сторону, откуда слыхать трембиту. Но ни у кого на ипподроме не видать трембиты.
Может, кто из-под полы играет? Дразнит?
Тут же прогоняет пустую мысль. Трембита не флейта. В потайной карман не сунешь.
Может, всё это погрезилось?
Бывает такое. Бывает, убеждает себя старик, и начинает помалу верить: показалось, что слышал свою трембиту. Показалось, конечно, показалось. Показалось и всё! Разве не может показаться? Может… Показалось и всё!
«Показалось и всё!» – твердит себе успокоительно старик. Думать ему было так почему-то удобно, хорошо. Минуту-другую он только так и думает, медленно, чугунно подымаясь, возвращаясь душой к радости стампида…
Как гром среди ясного неба трембита снова накоротке дала свой надсадный, полинялый голос и – пропала.
Слилось немного времени.
Старик надставляет ухо, слышит подземельно далёкую трембиту. Только такое чувство, что трембита уже ближе, звуки различимей, чётче, твёрже.
Старик искоса посмотрел на сидевших слева Петра и Марию.
Тоненькая, в синих жилках, усталая её рука вкрадчиво покоилась, отдыхала в сановитой, надёжной Петровой руке. Негаданное, горделивое счастье цвело на лицах.
«Кроме себя никого и ничего не слышат…»
Не поворачивая головы, старик глянул на Ивана.
Иван сидел справа, с той стороны, откуда именно только что было слышно трембиту. Раз Иван ближе к трембите, значит, решил старик, Иван и мог слышать её; оттого, уже не таясь, маятно вперился в Ивана.
Заметил Иван отца. Повернулся.
В мученических глазах льдисто холодели растерянность, испуг.
– Что?.. Что Вы так смотрите на меня? – нервно прошептал Иван.
Старик молча пустил глаза мимо Ивана, дальше туда, в сторону выхода. Откуда-то вот из тех краёв подавала голос трембита.
Иван перехватил отцов взгляд, загнанно уставился в толчею у выхода, суматошливо перебирая лица. Славушка тебе, Господи, ни той проклятой четвёрки, ни полиции!
Отломало сердце, отлегло, откатилось немного от души.
Несколько ровней спросил:
– Нянько, кого Вы там, у выхода, выискиваете?
– Иваночко, – забормотал себе под нос старик, – сыноче, ты ничего не чуешь?
– Я да не чую! – в смертельной досаде хлопнул себя Иван бледным кулачком по коленке. – Я да не чую! Влетели
в кашу! Эва как ещё влетели… Да с минуты на минуту!.. А ну заявятся те в компании с полицейскими? Загремим! Ну неуж сиди да жди? От греха надальше чего б не перебечь на свои законные места? Есть же билеты! Есть же у нас самые раззаконные места!– Или ты, паникёр-одиночка, выпал из ума? – вяло усмехнулся Петро. – Как погляжу, вбили эти четверо твою зайкину душеньку в пятки. Не мети пургу. Не су-е-тись! Никакого законного местечка здесь у тебя нету… Нянько, – потянул Петро к отцу руку, – дайте-ка билеты.
Всё с той же вялостью и безразличием Петро принял билеты и изодрал. Клочки пихнул себе в карман:
– Успокойся, голубе. Без билетов всё равно где сидеть… Сиди до морковкина заговенья. Ни одна холера тебя не тронет. Кому ты нужен?
– Не-ет, – безучастно поднялся Иван. – Без билетов! Как вообще? Извините, господин Центнеров, – в детстве Иван дразнил Петра господином Центнеровым и при этом всегда говорил на Вы, – извините, но из-за Ваших вытребенек… В последний гостевальный день я как-то не горю особенным желанием залететь в каталажку. Домой, к себе в Белки, – название села он произнёс с подчёркнутым нажимом, – как ни странно я хочу вернуться в срок. По визе…
Искательно кланяясь каждому сидящему в ряду, старательно обминая каждого, поскрёбся Иван, качаясь, к выходу.
– Держись за солнышком, в тени. Не так жарко будет, – насмешливо кинул вдогонку Петро. – Да смотри, как бы те четверо невзначай не обтолкли тебе бока.
– Что за грех, – подумал вслух старик, обеими руками осудительно указывая на уходящего боком меж тесных рядов Ивана. – Петрик, может, и в сам деле убраться всем нам?
– Вот сейчас, нянько, как раз и сидите! – шумнул генерал-басом Петро. – Поглядим, посмеет ли какая худая тля сунуться.
– Ну на что это надо испытывать судьбу? – с плаксивым выражением на лице тянул старик. – Ну обязательно ли?
– Это тот самый случай, когда обязательно. – Петро мягко тронул отца за острый, лёгкий локоток. – Я никогда и нигде, ни-где, – неторопливо, властно повторил Петро, – не уходил с середины спектакля.
– А ну спектакль с мордобитием? – угарно подловил старик.
– А на что тогда, нянько, давали Вы мне эти кувалды?
Сложенными вместе кулаками Петро тихонько тукнул себя по колену.
Короткая дрожь брызнула по лавке в обе стороны.
Умильное и вместе с тем смятое изумление качнулось в тоскливых, беззащитных глазах, что наливались гордоватой решимостью, и старик, медленно, согласно кивнув, перевёл твердеющий взор на поле.
Иван ушёл и не возвращался.
Укоряющей, тревожной пустотой, точно пролом в стене жилого дома, зияло оставленное Иваном место.
«Где он? Что с ним? – начал изводиться Петро. – Ну, ёперный театр… А ну на него напали? А ну?..»
Петро был готов кинуться на поиски брата и не мог встать, связанный словом.
«Весёленький перфект… – подумал он – Прогнал ко всем дьяволам Ивана, осиротил батька. Нехай хоть…» – и, под мышки подхватив отца, пересев сам, усадил его между собой и Марией.