Подмастерье палача

Под конвоем двух королевских телохранителей я переступил порог королевских покоев. Моя отчаянная выходка позволила мне выжить на данном этапе, вот только как на это дело посмотрит король, сейчас предстояло выяснить. Меня в свое время многому учили, но такой дисциплины, как "психология средневековых королей" среди моих предметов не было, а та характеристика, которую на него дал Пьер, никак не могла меня порадовать, одни отрицательные черты. При этом нет ни одной близкой нам обоим темы, которая могла бы объединить нас и единственное, что я знал точно и на чем мог сыграть, так на его религиозности. Как уловить момент, где надо проявить твердость и смелость, а когда нужно низко склонить голову, если ты совершенно ничего не знаешь о человеке, кроме общих слов: умен, вероломен, жесток.

Через два высоких стрельчатых окна падал солнечный свет, но несмотря на то, что в комнате было светло и тепло, в громадном камине горел огонь. Сразу бросилось в глаза, что помимо обычных поленьев, там горели настоящие бревна. На стенах висели гобелены на религиозные темы, но при этом не было ни доспехов, ни оружия. Напротив окон стоял стол и шесть стульев-кресел. У камина стояло мягкое кресло, а на полу лежала пара подушек для ног. Сам пол был застелен мягким, ворсистым ковром, в котором утопали ноги. Король сидел на высоком троне-стуле, изукрашенным искусной резьбой, с подставкой для ног, а рядом с ним стоял богато украшенный пюпитр, с раскрытой на нем толстой книгой. На нем был бархатный камзол темно-синего цвета и такие же штаны, а с плеч свисал короткий плащ, подбитый мехом. Вот только его головной убор резко отличался от богатых одеяний, представлявший собой стандартную шляпу горожанина. Такую же носил и я, но его тулье, в отличие от моего головного убора, были прикреплены пять свинцовых или оловянных образков святых, выполненных в виде медалей. На его груди висела красивая золотая цепь со знаком ордена Святого Михаила. Лицо короля было некрасивым — резкие черты, длинный нос, впалые щеки и глубоко сидящие глаза. В углах сжатого рта чувствовались ирония и жестокость, а взгляд был властный, жестокий и пронизывающий.

Судя по тому, что в помещении находилось всего несколько человек, то можно было предположить, что здесь собрались только свои, близкие, люди. Свой маленький круг. Я низко поклонился, надеясь, что смог достойно выразить свое уважение и преданность королю по принятому этикету.

"Священник, это понятно. Вдруг я слуга дьявола? Старик с колючими глазами, это, наверно, Тристан. А это кто, с роскошной бородой?".

Людовик, тем временем, с любопытством и недоверием рассматривал меня так, как смотрит энтомолог-любитель на бабочку или жука перед тем, как наколоть насекомое на иголку, а затем поместить под стекло. Впрочем, с неменьшим любопытством на меня смотрели все остальные присутствующие в комнате, за исключением начальника государственной полиции Тристана. В его глазах не было любопытства, так как он уже вынес мне приговор.

— Оливье, что ты нам скажешь об этом человеке? — поинтересовался король, после того как закончил осмотр.

— Когда-то он был королевским слугой, вот только теперь не помнит своего прошлого. Он даже не узнал меня, ваше величество, я это видел по его глазам. Я даже специально позвал мэтра Куактье, чтобы тот его осмотрел. Он подтвердил, что голова Клода пробита и что согласно древним научным трудам, такое возможно. Еще Ватель говорит, что молил господа о спасении днями и ночами.

— Кто ты, Клод Ватель? — вдруг неожиданно спросил меня король.

— Подмастерье палача города Тура, ваше величество, — отчеканил я.

Вдруг неожиданно встрепенулся священник, до этого стоявший неподвижно, с бесстрастным лицом.

— Разрешите мне сказать, ваше величество?

— Говори, отче.

— Ваше величество, я хорошо знаю отца-инквизитора, который вел дело убийцы и слуги дьявола Огюста Сореля. При недавней нашей встрече он мне рассказал, что именно подмастерье палача помог его изловить, при этом он назвал это имя. Еще он сказал, что лично с ним беседовал и тот произвел на него впечатление честного и богобоязненного человека, — священник повернулся ко мне. — От себя я могу пожелать тебе, сын мой, раз ты возродился заново, стать на дорогу добродетели, отринув всяческие соблазны, ведущие по извилистому пути греха. Да пребудет милость Божья над тобой, сын мой! Не забывай преклонять колени и возносить хвалу Отцу нашему за его милости. Делай это до тех пор, пока твое сердце не наполниться любовью и благодатью.

Он перекрестил меня, тем самым, закончив свою маленькую проповедь. Слова священника видно нашли отклик в душе Людовика, глубоко верующего человека, который до сих пор не мог понять, чьих рук дело перевоплощение этого человека, бога или дьявола, так как он кивнул, соглашаясь со своим исповедником.

— Куманек, а ты что скажешь?

— Я бы прямо сейчас отправил этого мерзавца на виселицу, — при этом на губах королевского прево появилась зловещая улыбка.

— Я достаточно слышал. Оставьте нас!

Все вышли, но Оливье даже не стронулся с места. Теперь, когда он остался один на один с королем, брадобрей изменился, расправил плечи и стер льстивое выражение со своего лица. У короля снова появился цепкий и пристальный взгляд, которым он оглядел меня.

— Господь действительно сотворил чудо и все благодаря твоим горячим молитвам, как ты говоришь. Вот только я не понимаю одного: зачем он это сделал? Ты можешь это объяснить?

— Нет, ваше величество. Я просто искренне молился нашему господу о помощи.

В моих словах не было ни грамма логики, но Людовик был человеком своего времени, ничего не понимавший в медицине, зато горячо и искренне верил в бога и святых. Человеческая вера была в эти времена естественна и всеобъемлюща; существование бога, рая, ада и библейских чудес являлось для людей этого времени непреложной истиной, именно мое перерождение, как я успел убедиться, отлично вписывалось в эти самые чудеса. Я уже думал, что очередная проверка закончена, как выражение глаз короля вдруг резко изменилось, взгляд стал злым, напряженным и подозрительным.

— Значит, ты стал другим, Клод Ватель?

— Да, ваше величество.

— Если ты другой, то тогда Оливье тебя не знает. Ведь он знал другого человека. Тогда кто ты? Ты наш друг или враг? — прищурившись, король впился яростным взглядом в мое лицо. — Кто может поручиться, что ты не шпион и убийца, которого подослали ко мне враги?

Он не кричал, ни угрожал, а спросил меня тихим голосом, но в его тоне был холод и острота кинжала, прижатого к моей шее.

— Ваше величество… — я еще пытался найти слова для оправдания, как последовал неожиданный для меня приказ:

— Взять его!

В следующую секунду, с легким шелестом, мечи королевских телохранителей покинули ножны, а на мои плечи опустились руки в стальных перчатках, и я понял, стоит мне сделать хоть одно лишнее движение, как меня порубят на куски. Честно говоря, я не понимал, что прямо сейчас произошло. У Людовика разыгрался приступ маниакальной подозрительности?

— Бросьте его в тюрьму! — последовал новый приказ.

Королевские телохранители вывели меня из покоев и снова повели по переходам и лестницам, только теперь меня не сопровождали, а конвоировали, держа в руках мечи. Стоило нам только начать спускаться в подвал по широкой каменной лестнице, как в нос ударил специфический запах тюрьмы.

"Ну, прямо как на моей прежней работе, — подумал я, когда мы шли по тюремному коридору, причем это был не юмор, так как смешно мне не было, а просто констатация факта. Горящие факелы на стенах, тюремщики, стража, вонь, крики и вопли заключенных.

На полу камеры, куда меня втолкнули, лежали остатки гнилой соломы, а от стен тянуло тяжелым запахом человеческих нечистот и сыростью. В темноте, вдоль стены, шурша, пробежала крыса. Стараясь не обращать внимания на крики надсмотрщиков и вопли заключенных, я попытался понять, что же все-таки произошло.