Подпесок

– Не, не прошла.

Вот тут мы и заметили кое-что еще: Стива тоже не было.

Я проверил в подвале.

– Пусто.

Я посмотрел на Руба. На этот раз мы с ним вдвоем вышли на крыльцо и дальше на улицу. Черт, где Стив?

– Погоди. – Руб повернулся, вгляделся в темноту. – Вот он.

Наш брат сидел под телеграфным столбом, привалившись к нему спиной. Мы подбежали. Остановились.

– Ты чего здесь? – спросил Руб.

Стив поглядел на нас, и я никогда не видел его таким испуганным и стянутым в узлы. Он казался совсем хлипким, но все равно мужиком: он всегда выглядел мужиком. Всегда… но не как в тот раз. Не ранимым.

Костыли будто мертвые руки лежали полешками рядом с ним.

Медленно, жалобно наш брат проговорил:

– Наверное… – он осекся. И продолжил – Я хотел ее найти.

Мы промолчали, но, думаю, пока мы помогали Стиву подняться и доковылять до дому, он должен был понять, чем и как живем мы с Рубом и Сара. Он понял, каково это: упасть и не знать, сможешь ли подняться, и ему стало страшно. Страшно, потому что мы поднимались. Мы всегда поднимались. Всегда.

Мы проводили его до дома.

Мы…

И снова все сидели на кухне, но не заснули только мы с Рубом. Сидели в тишине, и вдруг он мне что-то зашептал. То же, что прежде.

– Слушай, Кэм, – сказал Руб, – надо выловить этого Паттерсона, – Руб говорил так уверенно. – Мы его выловим.

А я слишком устал, и потому сказал только:

– Само собой.

Потом Руб отключился, вслед за мамой, папой и Стивом. Скоро и у меня глаза будто цементом залило, и я тоже вырубился.

Все пятеро, спим на кухне.

Мне снился сон.

Он будет дальше.

Неплохой сон.

Проснувшись, я увидел, что к тесной компании спящих за кухонным столом добавился еще один участник.

Стою на воротах. Стадион забит под завязку. Наверное, тысяч сто двадцать народу не сводят с меня глаз.

Скандируют.

– Вол-чище! Вол-чище!

Обвожу взглядом трибуны: все ободряют меня, и я всех люблю, пусть они совсем чужие мне люди. Мне кажется, они какие-то южноамериканцы. Бразильцы, что ли. Может, аргентинцы.

– Я вас не подведу, – шепчу я им, понимая, что меня не услышат, даже если заору во всю глотку.

Передо мной выстроилась шеренга: по футболкам – команда-противник.

Это все люди из моей истории: отец, Руб, мама, Стив, Сара, Брюс, безликая новая девушка Брюса, Грег, зубная сестра, зубной, директор школы Деннисон, тетка-инспектор, друганы Руба и Ребекка Конлон.

На мне вся вратарская снаряга: бутсы, закатанные носки, зеленый свитер с ромбами на груди и перчатки. Ночь, и черный воздух прорезывают мощные прожекторы, словно сторожевые башни, громоздящиеся надо всеми нами.

Я в игре.

Хлопаю ладонью об ладонь и чуть приседаю, готовясь прыгнуть за мячом в любую сторону. Ворота за спиной кажутся километровыми в ширину и в глубину. Сетка – рыхлая клеть, она качается и шелестит на ветру.

Выходит отец, устанавливает мяч, кричит, что у нас вроде серия пенальти в финальном матче чемпионата, и теперь все зависит от меня. Отступает, примеривается, разбегается и лупит мячом вправо от меня. Я прыгаю, но дотянуться никакой возможности. Мяч влетает в угол ворот, и отец смотрит на меня и улыбается, как бы говоря: «Прости, парень. Играем по-честному».

Выходит мама. Потом Руб. Оба забивают, Руб с черствой усмешечкой.

– Тебе не светит, солнышко, – приговаривает он.

Все это время у меня в ушах, будто радиопомехи, жужжание толпы на трибунах. Когда я пропускаю, и мяч влетает в сетку, трибуны ревут, а потом стонут – ведь они болеют за меня. Им хочется, чтобы я взял хоть один, они видят, как отчаянно я стараюсь. Они видят мои ручонки и силу воли в моих губах, и, не слыша звука, чувствуют, как я бью ладонью в ладонь, готовясь к очередному удару. И они всё скандируют.

Мое имя.

Мое имя.

Но нет, как ни стараюсь, я не могу поймать ни одного мяча.

Даже убитая горем Сара пробивает мою защиту. Перед ударом она говорит:

– Не пытайся мне помочь. Бесполезно. Ты здесь ничего не изменишь.

Бьет Стив, и Брюс. Друганы Руба. Все. Наконец выходит Ребекка Конлон.

Идет в мою сторону.

Не спеша.

Улыбаясь.

Говорит:

– Если поймаешь, я в тебя влюблюсь.

Я киваю, хмуро, сосредоточенно.

Она отступает, разбегается, бьет.

Мяч летит высоко, и я теряю его из виду в свете прожекторов. Наконец замечаю, прыгаю, высоко в правый угол, и мяч, неловко отскочив от моего запястья, бьет мне прямо в лицо.

Я падаю с мячом на газон.

От удара о землю он выскакивает из моих рук и катится, медленно-медленно, через линию, в сетку ворот.

Конечно, я бросаюсь за ним, но поздно. Не допрыгиваю – и в мгновение ока я один, не на стадионе, а на нашем залитом солнцем заднем дворе, сижу, привалившись к забору, с разбитым носом.

11

Мы собирались выловить его быстро. Какой смысл выжидать недели. Если ждать, то горячее желание отомстить может и простыть. А мы такого ни в коем случае не могли допустить.

Мы выяснили, что этот Брюс Паттерсон крутил с другой девчонкой уже с месяц, и выходит, изменял Саре, поскольку продолжал ходить и к ней. Это как оплеуха нам всем: мы принимали его у себя в доме, а он тем временем окучивал какую-то клюшку по всему городу.

– Мы его отлупим? – спросил я у Руба, но тот лишь с насмешкой поглядел на меня.

– Ты серьезно? Посмотри на свои габариты. Ты чихуахуа, а Паттерсон, блин, – шкафина. Ты вообще понимаешь, что этот чувак с тобой сделает?

– Ну, я думал, что нас-то двое.