Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара(сб.)

Это случилось сегодня утром на Марсовом поле. Простите, друзья, старика за то, что он досаждает вам рассказами о своих горестях. Вы ведь видели смотр? {151} Правда, великолепно? Я находился на месте, которое отвели для ветеранов, награжденных орденами. Ленточка на груди служила мне пропуском. А крест я оставил дома в кожаной коробочке. Нас окружили почетом, отвели места там, где войска отдают честь, справа от нас располагался император и кареты придворных. Прошли годы с тех пор, как я был на параде в последний раз. Поэтому мне не понравилось многое из того, что я увидел. Мне не понравились красные рейтузы пехотинцев. В мое время пехота сражалась в белых рейтузах, красные носили кавалеристы. Еще немного – и они захотят примерить наши шпоры и кивера! Если бы меня увидели на смотру, то решили бы, что я, Этьен Жерар, смирился с этим безобразием. Вот я и сидел дома. Но сейчас, во время войны в Крыму {152} , – совсем другое дело. Солдаты отправляются в бой. Мне ли оставаться в стороне, когда собираются храбрецы?

151

…на Марсовом поле.

… Вы ведь видели смотр? – Марсово поле – площадь в Париже на левом берегу Сены, со второй половины XVIII в. – традиционное место военных учений и парадов. Представление о Марсовом поле как о месте военных смотров перешло в европейскую культуру из античности: полем Марса – бога войны – называлась площадь в древнем Риме, где первоначально происходили военные и гимнастические состязания, а потом – народные собрания по центуриям (сотням) вооруженных граждан.

152

Но сейчас, во время войны в Крыму… – См. т. 3 наст. изд., комментарий на с. 437.

Клянусь Богом, они прекрасно маршировали, эти маленькие пехотинцы! Бравые ребята невысокого роста, но все как на подбор крепыши с прекрасной выправкой. Я снял шляпу, когда они проходили мимо. Затем настал черед артиллерии. Отличные пушки, сильные лошади в упряжках, обученные бойцы. Я снял шляпу и перед ними. Вперед вышли саперы. Нет на войне б'oльших смельчаков, чем саперы. Я также отсалютовал им. И наконец – кавалерия: уланы, кирасиры, егеря и спаги {153} . Я отдал честь всем по очереди, кроме спагов. У императора не было спагов. Но когда промаршировали все, кто, вы думаете, завершил парад? Гусарская бригада во всей красе. Ах, друзья мои, гордость, слава, великолепие, блеск, грохот подков и звяканье уздечек, развевающиеся гривы, благородные лица, облако пыли и пляшущие волны стали! Мое сердце стучало, как барабан, когда они проезжали мимо. Самым последним дефилировал мой старый полк. Глаза наполнились слезами, когда я увидел серебристо-черные доломаны с чепраками из леопардовых шкур. Мне показалось, что не было всех этих лет, а я – молодой полковник – снова несусь на быстром коне во главе лихих удальцов, в самом расцвете сил, как сорок лет назад. Я поднял трость. «Вперед! В атаку! Да здравствует император!» Мое прошлое перекликалось с настоящим. О Господи, что за тонкий, писклявый голосок! Неужели его слышала наша непобедимая бригада? Моя рука едва могла поднять трость. Неужто это те стальные мускулы, которым не было равных в могучей армии Наполеона? Мне улыбались. Меня приветствовали. Император засмеялся и кивнул. Но для меня настоящее было мутным сном, а явью – восемьсот павших гусар и прежний Этьен, которого давным-давно уж нет. Но довольно: храбрец должен встретить старость и удары судьбы так же, как когда-то встречал казаков и улан. Но иногда бывают дни, когда монтраше пьется лучше, чем бордо.

153

…спаги. – Части легкой кавалерии во французских колониальных войсках; формировались в Северной Африке.

Войска отправлялись в Россию, а мне о России есть что рассказать. Сейчас это кажется мне страшным сном! Кровь и лед. Лед и кровь. Свирепые лица и заледеневшие бакенбарды. Посиневшие руки, протянутые в мольбе о помощи. Непрерывная вереница людей тянется через бесконечную равнину. Люди брели, брели – одну сотню миль за другой, а впереди была все та же белая степь. Иногда по сторонам появлялись еловые леса, но чаще перед глазами расстилалась равнина до голубого холодного горизонта. А черная линия продвигалась вперед и вперед. Эти измученные, оборванные, промерзшие насквозь, умирающие от голода люди не оглядывались вокруг: понурившись и сгорбившись, они плелись обратно во Францию, как раненый зверь в свое логово. Они не разговаривали между собой, их шагов не было слышно в снегу. Лишь однажды я услышал, как они смеются. Это случилось под Вильно {154} . К командующему нашей оборванной колонны подъехал адъютант и спросил: это ли Великая армия? Все, кто был поблизости и слышал его слова, огляделись вокруг и, увидев павших духом людей, разбитые полки, закутанные в меха скелеты, бывшие когда-то гвардейцами, засмеялись. Смех загрохотал вдоль колонны, как фейерверк. Я слышал немало стонов и криков за свою жизнь, но не было ничего страшнее, чем этот горький смех Великой армии.

154

Это случилось под Вильно. – Вильно – официальное название города Вильнюса, столицы Литвы, до 1939 г. При отступлении из России, в ноябре 1812 г., под Вильно наполеоновские маршалы пытались собрать французские гарнизоны и организовать сопротивление наступающим русским войскам, но потерпели неудачу, после чего разбитые остатки французской армии бежали к западной русской границе.

Но почему русские не уничтожили этих беспомощных людей? Почему их не согнали вместе, как стадо, и не отправили в плен в глубину России? Вглядываясь в длинную черную, как змея, колонну, которая пробиралась через снега, с флангов и тыла можно было заметить темные, движущиеся тени. Это казаки преследовали нас, как волки преследуют добычу. Они не растерзали нас на части лишь по одной причине: суровые российские морозы не смогли охладить горячие сердца наших солдат. Всегда находились смельчаки, готовые броситься между дикарями и их добычей. Но был один, отвагой с которым не мог равняться никто. Он заработал б'oльшую славу в дни несчастья, чем тогда, когда вел армию к победе. Я поднимаю свой бокал за него, за Нея, за рыжеголового льва. Когда он бросал грозный взгляд назад, враги не смели приблизиться. Я будто вижу его сейчас: широкое белое лицо, искривленное яростью; ясные голубые глаза, сверкающие, как хрусталь; громогласный голос, который не могла заглушить даже пальба. Его высокая шляпа без перьев стала символом отступления французов в эти ужасные дни.

Известно, что ни я, ни гусары Конфланского полка не были в Москве. Нас оставили позади, охранять линии снабжения у Бородино. Мне до сих пор непонятно, как император мог пойти в наступление без нас. Это еще раз доказывало, что он перестал быть тем человеком, которым был когда-то. Однако я солдат. Я обязан подчиняться приказам. Поэтому остался в деревне, воздух в которой был испорчен жутким запахом, издаваемым телами тридцати тысяч человек, отдавших жизни в великом сражении. Всю осень я запасал фураж для лошадей и теплую одежду для людей. Когда армия стала отступать, мой полк оказался лучшим из кавалерийских частей и был прикомандирован к арьергарду Нея. Что бы он делал без нас в эти тяжелые дни?

– Ах, Жерар, – обратился он ко мне однажды вечером…

Я не смею повторять его слова. Достаточно сказать, что маршал высказал то, что чувствовала целая армия. Арьергард защищал тыл армии. Конфланские гусары прикрывали арьергард. В этом заключался смысл фразы, сказанной мне Неем.

Казаки не оставляли нас в покое ни на секунду. Мы ежедневно сдерживали их атаки. Не было и дня, когда мы оставляли сабли в ножнах. В этом и заключался солдатский долг.

Но на переходе между Смоленском и Вильно ситуация стала совершенно невозможной. Мы могли противостоять казакам и даже холоду, но не могли ко всему прочему сражаться с голодом. Пищу следовало раздобыть любой ценой. В ту ночь Ней послал за мной. Маршал находился в своем фургоне. Он уронил массивную голову на руки. Его тело и мысли были истощены до предела.

– Полковник Жерар, – сказал он. – Наше положение ужасно. Люди голодают. Мы должны раздобыть пропитание любой ценой.

– Лошади, – предложил я.

– Если мы съедим лошадей, то останемся без кавалерии.

– Оркестр, – сказал я.

Маршал рассмеялся, несмотря на отчаяние.

– Почему оркестр? – спросил он.

– Следует беречь тех, кто способен сражаться.

– Отлично! – воскликнул маршал. – Вы так же, как и я, будете сражаться до последнего патрона. Отлично, Жерар, отлично!

Маршал пожал мою руку.

– У нас еще остался шанс, Жерар. – Ней снял с крюка фонарь и осветил карту, лежавшую перед ним. – К югу от нас лежит город Минск. Русский дезертир сообщил, что в здании городского муниципалитета сосредоточены большие запасы зерна. Возьмите столько людей, сколько сочтете необходимым, и отправляйтесь в Минск, конфискуйте зерно, нагрузите подводы, которые найдете в городе, и доставьте зерно мне. Если вас подстережет неудача, мы потеряем всего лишь один отряд, но если добьетесь успеха, то спасете армию.

Ней не слишком хорошо выразил свою мысль. Ведь было очевидно, что потеря нашего отряда значила гораздо больше для армии. Качество не менее важно, чем количество. Но все же насколько почетно задание и как благороден риск! Если смертный способен добраться до Минска, значит, зерно будет доставлено. Я произнес еще немало пламенных слов о долге и чести, пока тронутый до слез маршал поднялся на ноги, дружески обхватил меня за плечи и вытолкал из фургона.

Мне было ясно: чтобы добиться успеха, следовало действовать небольшим отрядом и полагаться скорее на неожиданность, чем на силу. Большому отряду сложнее оставаться незамеченным, нелегко раздобыть пропитание. Кроме того, крупный отряд заставит русских бросить все силы на его уничтожение. С другой стороны, если небольшой отряд сумеет пробраться через казачьи разъезды, то вряд ли встретит противника на пути, ведь нам было известно, что главные силы русских находятся позади, на расстоянии нескольких переходов. Зерно, без сомнения, приготовлено для наступающей русской армии. Эскадрон гусар и тридцать польских улан – вот и все, что я отобрал для рискованной затеи. Этой же ночью мы выступили из лагеря и поскакали на юг в направлении Минска.

К счастью, ночь была безлунной, и нам удалось выскользнуть из лагеря, не встретившись с врагами. Дважды мы видели костры, пылающие в снегах, а вокруг – густой лес пик. Пики стояли вертикально, пока казаки спали. Было бы весело промчаться галопом по их лагерю. Мои товарищи жадно поглядывали на красные блики пламени, сверкающие в темноте. Клянусь всеми святыми, я едва удержался от искушения преподать урок этим наглецам, научить их держаться на почтительном расстоянии от французской армии. Но искусство полководца заключается в том, чтобы соблюдать строгую последовательность действий. Поэтому мы поскакали дальше по заснеженной дороге, миновав бивуаки казаков, справа и слева. Позади темное небо было испещрено искрами – наши измотанные товарищи пытались согреться холодной ночью, чтобы встретить следующий день, полный голода и лишений.

Всю ночь мы скакали вперед. Полярная звезда светила нам в спину. Снег был исполосан следами колес. Мы старались держаться к следам поближе, чтобы никто не смог понять, что здесь проследовал кавалерийский отряд. Соблюдение таких предосторожностей – обязательное правило для опытного офицера. Кроме того, следуя по тропе, можно было наткнуться на деревушку, а там раздобыть что-нибудь съестное. На рассвете мы очутились в густом сосновом лесу.

Снег лежал на ветках так плотно, что солнечный свет едва пробивался сквозь них. Когда мы наконец выбрались из леса, уже совсем рассвело, полукруг восходящего солнца поднялся над заснеженной равниной. Безлюдная пустошь, от края до края, окрасилась в красный цвет. Я остановил гусар и улан на опушке и стал осматривать окрестности. Неподалеку стояла небольшая изба. В нескольких милях за ней лежала деревня. А вдали, у самого горизонта, виднелся большой город, над которым сверкали многочисленные купола церквей. Похоже, это и был Минск. Следов неприятеля нигде не было видно. Очевидно, мы миновали казачьи посты. Ничто более не преграждало нам путь к цели. Радостным криком выразили мои люди восторг, услышав от меня, где мы находимся, и мы быстро направились к деревне.