Поэтессы Серебряного века (сборник)
Шрифт:
12
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом – пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, – должно
Выздоравливаю от зимы.
Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов – не жаль!
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.
Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце – слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы.
13
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои
И глаза – кого – кого-то
Взглядом не дарят! —
Требующие отчета
За случайный взгляд.
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью – видит Бог! —
Требующую расплаты
За случайный вздох.
И еще скажу устало,
– Слушать не спеши! —
Что твоя душа мне встала
Поперек души.
И еще тебе скажу я:
– Всё равно – канун! —
Этот рот до поцелуя
Твоего был юн.
Взгляд-до взгляда – смел и светел,
Сердце – лет пяти…
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути.
14
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. – Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. – Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
15
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать – куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы – на палубе…
Вы – в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе —
Вечерние поля в росе,
Над ними – вороны…
– Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
16
В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налетом хны,
Жалобный зов зурны,
Звон – под конем – кремня,
Стройный прыжок с коня,
И – в самоцветных зернах —
Два челночка узорных.
А во второй – другой —
Тонкую бровь дугой,
Шелковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды
И полунощный Лондон.
Третья тебе была
Чем-то еще мила…
– Что от меня останется
В сердце твоем, странница?
17
Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе… – Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб
могла я спокойно выйтиПостоять на ветру.
Софья Парнок
«Ох, как мне не спится, Любовь моя!»
Да, я одна. В час расставанья…
Да, я одна. В час расставанья
Сиротство ты душе предрек.
Одна, как в первый день созданья
Во всей вселенной человек!
Но, что сулил ты в гневе суетном,
То суждено не мне одной, —
Не о сиротстве ль повествует нам
Признанья тех, кто чист душой.
И в том нет высшего, нет лучшего,
Кто раз, хотя бы раз, скорбя,
Не вздрогнул бы от строчки Тютчева:
«Другому как понять тебя?»
Об одной лошаденке чалой…
Об одной лошаденке чалой
С выпяченными ребрами,
С подтянутым, точно у гончей,
Вогнутым животом.
О душе ее одичалой,
О глазах ее слишком добрых,
И о том, что жизнь ее кончена,
И о том, как хлещут кнутом.
О том, как седеют за ночь
От смертельного одиночества.
И еще – о великой жалости
К казнимому и палачу…
А ты, Иван Иваныч,
– Или как тебя по имени, по отчеству
Ты уж стерпи, пожалуйста:
И о тебе хлопочу.
Не хочу тебя сегодня…
Не хочу тебя сегодня.
Пусть язык твой будет нем.
Память, суетная сводня,
Не своди меня ни с кем.
Не мани по темным тропкам,
По оставленным местам
К этим дерзким, этим робким
Зацелованным устам.
С вдохновеньем святотатцев
Сердце взрыла я до дна.
Из моих любовных святцев
Вырываю имена.
Забились мы в кресло в сумерки…
Забились мы в кресло в сумерки —
я и тоска, сам-друг.
Все мы давно б умерли,
да умереть недосуг.
И жаловаться некому
и не на кого пенять,
что жить —
некогда,
и бунтовать —
некогда,
и некогда – умирать,
что человек отчаялся
воду в ступе толочь,
и маятник умаялся
качаться день и ночь.
Прекрасная пора была!.
Прекрасная пора была!
Мне шел двадцатый год.
Алмазною параболой
взвивался водомет.
Пушок валился с тополя,
и с самого утра
вокруг фонтана топала
в аллее детвора,
и мир был необъятнее,
и небо голубей,
и в небо голубятники
пускали голубей…
И жизнь не больше весила,
чем тополевый пух, —
и страшно так и весело
захватывало дух!