Поэтессы Серебряного века (сборник)

Он ходит с женщиной в светлом,

– Мне рассказали. —

Дом мой открыт всем ветрам,

Всем ветрам.

Они – любители музык —

В девять в курзале.

Стан ее плавный узок,

Так узок…

Я вижу: туманный берег,

В час повечерья,

Берег, холмы и вереск,

И вереск.

И рядом с широким фетром

Белые перья…

Сердце открыто ветрам,

Всем ветрам!

Алкеевы строфы

И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты:

Два синих солнца под бахромой ресниц,

И кудри темноструйным вихрем,

Лавра славней, нежный лик венчают.

Адонис сам предшественник юный мой!

Ты начал кубок, ныне врученный мне, —

К устам любимой приникая,

Мыслью себя веселю печальной:

Не ты, о юный, расколдовал ее.

Дивясь на пламень этих любовных уст,

О, первый, не твое ревниво, —

Имя мое помянет любовник.

Окиньте беглым, мимолетным взглядом …

Окиньте беглым, мимолетным взглядом

Мою ладонь:

Здесь две судьбы, одна с другою рядом,

Двойной огонь.

Двух жизней линии проходят остро,

Здесь «да» и «нет», —

Вот мой ответ, прелестный Калиостро,

Вот мой ответ.

Блеснут ли мне спасительные дали,

Пойду ль ко дну, —

Одну судьбу мою Вы разгадали,

Но лишь одну.

Скажу ли Вам: я Вас люблю? .

Скажу ли Вам: я Вас люблю?

Нет, Ваше сердце слишком зорко.

Ужель его я утолю

Любовною скороговоркой?

Не слово, – то, что перед ним:

Молчание минуты каждой,

Томи томленьем нас одним,

Единой нас измучай жаждой.

Увы, как сладостные «да»,

Как все «люблю Вас» будут слабы,

Мой несравненный друг, когда

Скажу я, что сказать могла бы.

В этот вечер нам было лет по сто…

В этот вечер нам было лет по сто.

Темно и не видно, что плачу.

Нас везли по Кузнецкому мосту,

И чмокал извозчик на клячу.

Было всё так убийственно просто:

Истерика автомобилей;

Вдоль домов непомерного роста

На вывесках глупость фамилий;

В Вашем сердце пустынность погоста;

Рука на моей, но чужая,

И извозчик, кричащий на остов,

Уныло кнутом угрожая.

Газэлы

Утешительница боли – твоя рука,

Белотелый цвет магнолий – твоя рука.

Зимним полднем постучалась ко мне любовь,

И держала мех соболий твоя рука.

Ах, как бабочка, на стебле руки моей

Погостила миг – не боле – твоя рука!

Но зажгла, что притушили враги и я,

И чего не побороли, твоя рука:

Всю неистовую нежность зажгла во мне,

О, царица своеволий, твоя рука!

Прямо на сердце легла мне (я не ропщу:

Сердце это не твое ли!) – твоя рука.

Снова знак к отплытию нам дан!.

Снова знак к отплытию нам дан!

Дикой полночью из пристани мы выбыли.

Снова сердце – сумасшедший капитан —

Правит парус к неотвратной гибели.

Вихри шар луны пустили в пляс

И тяжелые валы окрест взлохматили…

– Помолись о нераскаянных, о нас,

О поэт, о спутник всех искателей!

Этот вечер был тускло-палевый…

Этот вечер был тускло-палевый, —

Для меня был огненный он.

Этим вечером, как пожелали Вы,

Мы вошли в театр «Унион».

Помню руки, от счастья слабые,

Жилки – веточки синевы.

Чтоб коснуться руки не могла бы я,

Натянули перчатки Вы.

Ах, опять подошли так близко Вы,

И опять свернули с пути!

Стало ясно мне: как ни подыскивай,

Слова верного не найти.

Я сказала: «Во мраке карие

И чужие Ваши глаза…»

Вальс тянулся и виды Швейцарии,

На горах турист и коза.

Улыбнулась, – Вы не ответили…

Человек не во всем ли прав!

И тихонько, чтоб Вы не заметили,

Я погладила Ваш рукав.

Белой ночью

Не небо – купол безвоздушный

Над голой белизной домов,

Как будто кто-то равнодушный

С вещей и лиц совлек покров.

И тьма – как будто тень от света,

И свет – как будто отблеск тьмы.

Да был ли день? И ночь ли это?

Не сон ли чей-то смутный мы?

Гляжу на всё прозревшим взором,

И как покой мой странно тих,

Гляжу на рот твой, на котором

Печать лобзаний не моих.

Пусть лживо-нежен, лживо-ровен

Твой взгляд из-под усталых век, —

Ах, разве может быть виновен

Под этим небом человек!